"А с 90-х "Известия" - это Голембиовский; а "Комсомольская правда" - Фронин; а "Московский комсомолец" - Гусев-Драбкин; "Аргументы и факты" - Старков; "Труд" - Потапов; "Московские Новости" - Карпинский; "Коммерсант" - Яковлев-Гинзбург; "Новый Взгляд" - Додолев; "Независимая Газета" - Третьяков; "Вечерняя Москва; - Лисин; "Литературная Газета" - Удальцов; "Гласность" - Изюмов; "Собеседник" - Козлов; "Сельская Жизнь" - Харламов; "Совершенно Секретно" - Боровик... И тут я тебе только самые крупные называю - по тиражам, говорил Извилина. - Есть там русские, да хотя бы один? Пусть не смущают русские псевдонимы - ни одного этнического русского здесь нет - прием старый, здесь все проверенные, утвержденные на должность собственным кагалом, да ни встретишь ты иных во множестве сколько бы значимых издательств - сотнях других помельче. Может ли что-то твориться без их ведома? Нет! Публиковать будут только в собственной трактовке. Собственные 69. Публиковать или умалчивать... Первая монополия - это монополия на информацию..."
"Монополия на денежные средства - два! Финансы, государственная банковская система. Все! Ужравшиеся от продажи стратегического сырья России, уже не знающие куда девать деньги, но лишь бы не вкладывать их в Россию, прячущие их в США и Европе, вкладывающие их в чужую промышленность под стыдливым названием "российский стабилизационный фонд". Фактически - денежный залог, какой там вносят за поручительство, что подозреваемый в любой момент, по требованию, явится в суд. А не явится, поведет себя не "так" - будет объявлен виновным и потеряет все..."
"...В Москве сегодня, но это по самым скромным подсчетам, 90 тысяч граждан Израиля, и это не жители, то есть, это не просто жители - это управленцы! С 1917 по 1937 год еврейство играло определяющую роль в России, потом просто очень большую, что они сочли своей национальной трагедией, а с 1991 снова определяющую - опять буквально на все и вся...
- Нужен новый 1937? Так? - терялся Георгий. - Или уже и этого недостаточно?
Извилина молчал, но так угрюмо, что переспрашивать не было никакого желания..."
Георгий, чуточку рассеянный, как всякий человек получивший домашнюю думу в дорогу, сидит в опрятном доме у человека, которого ему отрекомендовали, как "председателя" - должности, по нынешним временам, не столь влиятельной. Как гостю, ему, согласно старому обычаю, заменена скатерть, и хозяйка суетится накрывает на стол. Особо внимательный к мелочам, уже отметил себе, что даже здоровкаются - здоровья здесь желают не дежурно, а душевно. Сказывается совсем другой, размеренный уклад. Неторопливость работы с утра до вечера. Слушает хозяина.
- Ну, хорошо, приедет к нам Гайдар, какой другой Греф или опять же - Чубайс... И скажи на милость, как далеко он от своего бронированного лимузина отойдет, прежде, чем навозные вилы в бок воткнутся?
- Ненавидите?
Председатель вздыхает.
- Сложно все. Ненависть - нехорошее чувство, оно кишки палит, грудину жжет. Тут больше от брезгливости. Гадину, что ребенка укусила, положено задавить, рубануть пополам лопатой и еще несколько раз на мелкое, чтобы не отросло ничего. Нельзя в этом мире нам ходить рядом. Всегда следует убить, даже если не кусила, а только примерялася, если в дом твой заползла. Хоть и говорят теперь, что полезные они, да и мне, например, убивать всякого гада очень даже брезгливо - это все равно, что жабу давить, но надо для пользы общего. Задавишь, глядишь, дождь пойдет, - высказывает он известную народную примету. - Очистит все... Ненависть? - задумчиво повторяет он. - Ненависть слишком сильное чувство. Брезгливость, презрение, отвращение к их поступкам, к их образу жизни - вот все это присутствует в полной мере. А ненависть? - покачивает головой Председатель, будто не может избавиться от этой занозливой мысли. - Когда совесть раздавали, ихние дома не ночевали - прятались кто где.
В русской глубинке чаще попадались те, кто так и не "облучился", умудрился остаться русским - они не множились ненавистью, были сыты презрением. Отгораживались брезгливостью, ставя заборы своей жалости.
Чем больше зверь, тем больше пространство ему нужно - Георгий, когда выпадала пауза, где бы ни был, имел неистребимую привычку шататься по округе - расспрашивать про "жисть". И поскольку в этой "жисти" был он свой - легко вписывался, перенимая характерные привычки, подстраиваясь в каждой местности под тот едва уловимый ритм общего понимания "ситуевины" и индивидуальности всякого собеседника - сходиться с людьми на полном откровении ему было легко.
- Председатель - это не звание, не должность - прозвище у меня такое.
И словно на зуб пробует - покатав во рту, сплевывает с горечью:
- Председатель!
Георгий молчит - видит: человеку надо выговориться.
- Пора отстреливать, по узелкам пройтись, спрямить те посреднические линии, пока окончательно не пустили по миру! - говорит Председатель. - Общая мотивация есть. Похмелье - опять же мотивация и основательная. В жестком похмелье совершаются многие чудеса. Не дразни похмельного! Вся Россия в похмелье. Чего больше всего враг боится? - зло шутит он. - Что у нас водка кончится, что телевизоры сломаются! Что начнем смотреть во все стороны трезвыми глазами и прикидывать - как в такой яме оказались, по чьему-такому умыслу? И тут уже направлять не надо, тут кто первый пальцем ткнет...
Качественно отстреливать надо было в девяностые, а теперь едва ли не поздно, - думает Георгий. - Было время стрельб, словно российская природа специально создавало ситуации, чтобы бизнесмены среднего и низового звена не слишком уж размножались на ее теле - теле России. Сейчас же, если отстреливать тех, чья собственность вдруг в одночасье взросла всего на одном слове, которое повторяли себе другие - "обобрали!" - мера недостаточная, чтобы... - так и недодумывает собственную мысль.
- Мы выжили потому, что технику не раздали по личным хозяйствам, а оставили на балансе колхоза, правда, пришлось переименоваться в самоуправление. Колхозом сейчас называться - гусей дразнить. Как нас не срамили, не пытались кислород перекрыть - выжили. Да ты посмотри, что у остальных делается - техника давно в землю вросла, а наша, худо-бедно, еще дышит. Земли, конечно, каждому дому нарезали - по гектару, а под угодья по два, но вот если надо на личное хозяйство какую технику - пиши заявку, а расплатись трудоднем.
Георгий сам бы мог многое порассказать - мог бы, к примеру, о птицефабриках, которые бульдозерами сносились вместе с курами - ради поставок "Ножек Буша". Убийство хозяйств России было поставлено на поток. Наряду шла и психологическая обработка обывателя - поток статей о неэффективности хозяйствования социализма, а заодно тихой сапой подведение новых законов о недровладениях. И союзный парламент расстреливали за то, что не давал переписать всеобщую собственность под всякое акцизное владение "Абрамовичей". Крупнейшую авиакомпанию мира - "Аэрофлот" - раздробили на 418 мелких компаний. Чем не диверсия? Им не обеспечить надлежащее содержание и обновление самолетного парка, да и не стремятся - "деньгу качают". Естественно, самолеты стали падать. Взрывы метана, гибель шахтеров. Порой месяца не проходило, чтобы очередных не завалило. Причина? - Разрушение инфраструктуры. Следствие? - "Реформы" в экономике. Чем не диверсия? Да, чего не коснись! А все вместе - государственная измена. Диверсанты на госслужбе, наемники иностранного капитала... Разгром тысяч и тысяч колхозов и совхозов, с целью подсадить страну на иглу внешних поставок продовольствия. Превращение страны в сырьевой придаток. Уничтожение будущего. Не диверсия? Нефтяные деньги на закупку продовольствия, предназначенного странам "третьего мира", того самого, пропитанного консервантами, давно запрещенными в "цивилизованных" странах, но, тем не менее, продолжаемыми этими "цивилизованными" странами массово выпускаться - скрытая генетическая бомба уничтожения населения ставшего лишним. А уничтожение, да подмена коренного населения на людей для которых эта земля чужая... Не диверсия?
Когда все началось?
Знакомый следователь еще в начале восьмидесятых говорил ему о набитых сверху донизу базах, где гнил товар и портились продукты. Между тем пустеющие полки магазинов все больше оскорбляли людей, которые работали и не могли на заработанное что-либо купить. Но еще больше оскорбляли множащиеся, видимые издалека очереди - верный признак того, что в магазин что-то "выбросили". Все недовольства возникают в очередях, именно ими вспрыскивается раздражающее недовольство и мысль что надо что-то менять. Те, кто пытался обратить внимание на базы, не только следователи, но более высокий уровень, даже работников прокуратуры, быстро понимали свою беспомощность. Настойчивые, не соглашающиеся на регулярные картонные коробки дефицитных продуктов и возможность отовариваться в магазинах с черного хода, быстро "выветривались" со своих должностей, остальные усваивали правила, и для собственного успокоения, соглашались считать, что это обычные "временные частности на местах". Впрочем, тех, кто озадачивался смыслом, было ничтожно мало, и почти совсем никого, чтобы вывести из происходящего логическую картину, угадать, что целенаправленно готовится.
