Валерия сбросила газ, подрулила к осевой и, пропустив встречный «икарус», свернула налево.
«КО3ИН», — успел я прочитать на табличке…
Это было вполне современное село, в котором каменные коттеджи перемежались с мазанками и деревянными постройками. Населяли его, судя по всему, крестьяне, дачники и отставники — из тех, кто в силу возраста, опыта и обстоятельств успел вдоволь нахлебаться прелестей радиоактивного мегаполиса и на закате беспокойного века решил укрыться в садово-огородных убежищах.
— Здесь живут ваши родственники? — поинтересовался я.
— У меня нет родственников, — Валерия свернула на узкую улочку и, переваливаясь на скользких после дождя глинистых ухабах проселка, повела машину между аккуратными плетнями. — Зато есть друзья. Человека, к которому мы едем, я охотно назвала бы отцом.
Подробности уточнять я не стал, залюбовался извилистой лентой реки в болотистой низине: в лучах солнца, пробивавшихся сквозь низкие синие тучи, она отливала сталью. Обогнув гору мокрого угля у зеленых ворот, Валерия развернулась, сдала к пристроенному гаражу из красного кирпича.
— Приехали, — выдохнула и, выйдя из салона, весело прокричала: — Хобот Константиныч! Гостей принимай!
Жестом пригласив меня следовать за ней, она направилась к калитке в высоких дощатых воротах. Я прихватил с собой злополучную сумку.
На нашем пути встала громадных размеров рыжая кавказская овчарка с пастью дога, в которую наверняка уместилась бы моя голова.
— Привет, Шериф! — весело сказала Валерия и, бесстрашно приблизившись к нему, сунула что-то в пасть.
Источая слюну, пес припал на передние лапы, но при моем приближении напрягся и угрожающе зарычал. «Еще один коллега», — подумалось мне.
— Не бойтесь, он добрый, — заверила Валерия. — Погладьте его.
Душа моя ушла в пятки, когда я протянул руку к песьей голове, но как только я до нее дотронулся, Шериф тут же завалился на землю и забалдел, подставляя бока. По грозному внешнему виду, мощной холке и громадным лапам его вполне можно было принять за льва, но вид этот совсем не вязался с добродушным характером.
Миновав собачью будку у крыльца, я прошел за Валерией вглубь двора, с трех сторон огороженного сетчатым забором. Слева от входа стоял крепкий деревянный дом под шифером, как оказалось, лишь с фасада обложенный кирпичом. Судя по проекту и почерневшим бревнам в основании, построен он был после войны. Всю оставшуюся площадь занимал огород с чернеющими тут и там кучами недавно привезенного навоза. Вдоль забора, словно игрушечные домики, стояли раскрашенные пчелиные ульи. За огородом — новенькая банька; сложенные дрова подпирали навес большого сарая. Дальше — за ухоженным фруктовым садом — виднелись луг, река, исчезающая в мареве полоска леса… К углу дома притулилась замысловатая беседка, увитая лозой. Резные лавочки, узорчатый карниз, геометрически правильные железные бордюры — все говорило о том, что у хозяина золотые руки и бездна свободного времени.
Сам он занимался благородным делом: разбрасывал по грядкам навоз. Двор пропитался соответствующим этому занятию запахом. Увидев нас, хозяин вонзил вилы в пласт чернозема и пошел навстречу. Это был рослый мужчина с загорелым, обветренным лицом. Седина не коснулась ежика его черных волос, хотя на вид ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят. Широкие, как лопаты, ладони таили в себе недюжинную силу — это я почувствовал по рукопожатию. Быстрый, колючий взгляд глубоко посаженных ясных глаз пронизывал насквозь. Одет хозяин был в стеганую телогрейку и выцветшие галифе, заправленные в высокие резиновые сапоги с подвернутыми голенищами. Как ни старайся, а найти источник знакомства гастролирующей пианистки с этим крестьянином не смог бы даже старина Холмс.
— Рад видеть, Валера, — чмокнул он в лоб гостью, словно вернувшуюся из школы дочь. — Милости прошу.
Безукоризненная речь, свободные легкие движения, искренность в голосе, и при этом — абсолютно непроницаемое, подобное маске лицо. К таким людям следует привыкать долго. Во всяком случае, как спарринг-партнеры они чрезвычайно опасны; почти никогда нельзя предугадать их намерения.
— Здрасьте, — улыбнулся я, чувствуя, что свою улыбку мог бы с таким же успехом адресовать зеленым воротам с обратной стороны,
— Это Женя, мой знакомый, — на ходу представила меня Валерия. Она шла по узкой дорожке за хозяином; я плелся следом. — А это — Константин Андреевич Хоботов, — оглянулась на секунду.
По тому, как она назвала его вначале, я понял, что мое хобби давать людям прозвища не является исключительным. Обогнув беседку, мы очутились перед бетонным крыльцом у распахнутой настежь двери кухни. Константин Андреевич остановился, пропуская нас:
— Проходите, не стесняйтесь. Сейчас я чайку поставлю.
Валерия легко поднялась в хорошо знакомый ей дом. Я поблагодарил за приглашение, взошел на крыльцо, оставив хозяина позади себя, и… застыл на пороге, сраженный внезапной болью: в мою макушку вонзилось что-то острое, тело будто парализовало, к горлу подступила тошнота, и сознание помутилось.
— Тише, тише… Присядьте, я же так не достану… Пальцы уберите, — Валерия склонилась над моей головой.
Еще не в силах осознать, что произошло, я присел на пороге, сцепив на затылке руки и стиснув зубы.
— Шок, — констатировал Хобот. — На вот, попей, — сунул мне стакан ледяной колодезной воды.
— Нашла… в самое темечко, надо же, — Валерия ногтями вытащила пчелиное жало.
— У-у, ч-черт, — промямлил я, — чуть сознания не лишился.
— В нерв попала, — предположила Валерия, заботливо поддерживая меня под руку.
Хобот забрал опустошенный стакан.
— Не обязательно, — сказал невозмутимо. — Есть люди, которые не переносят пчелиных укусов. Яд вызывает в организме аллергическую реакцию.
Я сел на лавку у стола и осмотрелся. На газовой плите стоял таз с остывающим яблочным вареньем, распространявшим по кухне неповторимый аромат. Несколько пчел бесшумно кружили над ним. Хобот наполнил видавший виды закопченный чайник, включил конфорку. С ума сойти; я в деревне! Скажи мне кто об этом еще сегодня утром — ни за что бы не поверил. Ни до, ни после колхоза «Приморский» бывать в сельской местности, а тем более испытывать целебные пчелиные укусы мне не приходилось.
— Как дела, Валерочка? — Хобот расставил старомодные фарфоровые чашки. — У тебя сегодня концерт?
— Хобот Константиныч, — не сочла она нужным распространяться о делах, — Женя побудет у тебя, лады?.. Надо, понимаешь?
— Вопросов не имею, — развел он руками.
— Спасибо. Там Толик крестовину раздобыл. И насчет поддона договорился.
— Течет?
— Капает.
Нетрудно было догадаться, что «волга» принадлежала Хоботу. Тем загадочнее были для меня отношения между ними, но, в конце концов, меня они не касались. Чай оказался с добавлением трав. На столе появилась сдоба, розетки наполнились вареньем и медом. Насыщенный озоном ветерок довершал благостность моего состояния. О проклятом чемодане не хотелось думать, было единственное желание — утопить его в речке, а потом, глядя на расходящиеся по воде круги, спеть песенку своего детства. «Ничего не вижу. Ничего не знаю. Ничего не слышу. Ничего никому не скажу…» И пойди докажи мою причастность к проискам международного сионизма!
— Мне пора, — поднялась Валерия. — Спасибо за все, — чмокнула Хобота в щеку. — Часиков в десять вернусь, посидим, поокаем.
— Сыграешь? — А то!
Они разговаривали как люди, знавшие друг друга всю жизнь. Впрочем, ее манера всех располагала именно к такому типу общения.
— Женя не спал сегодня, — сказала она напоследок, — уложи его.
Она не подумала о двусмысленности этой фразы, но каждый понимает слова в меру своей испорченности. Судя по отсутствию какой бы то ни было реакции, Хобот не был испорченным человеком.
— Вопросов не имею, — ответил он.
Мы с Валерией вышли за ворота. В отличие от Хобота, у меня были вопросы, и лицо мое, вероятно, выражало сплошное недоумение. Посмотрев на меня, она рассмеялась.
— Не беспокойтесь ни о чем, — сказала, садясь за руль. — Здесь вы в безопасности. А я постараюсь кое-что для вас узнать.
— Спасибо… А Константин Андреевич, он кто? Она опустила стекло, завела мотор.
— Друг моего покойного мужа, — ответила. — Настоящий друг. С ним вы можете быть откровенны.
— Он что, колхозник? — должен же я был знать, как держать себя с этим сычом.
Валерия сделала лихой «инспекторский» разворот, тормознула.
— Нет, — улыбнулась, высунувшись в окно, — он генерал КГБ. Пока!
Не знаю, сколько я простоял телеграфным столбом уже после того, как «волга» скрылась из виду.
