Не найдя поддержки у Китайца, Бурлаков сник и опустошенно уставился в пол.
– Вам этого не понять… – с надломом произнес он.
– Где уж мне, – усмехнулся Танин.
– В итоге я выгнал племянника, – неожиданно резко подняв голову и с неукротимым блеском в глазах гордо изрек Бурлаков. – Если б я знал, что все так обернется…
Он закрыл свободной рукой лицо и замолчал.
– И что же было дальше? – уныло спросил Танин.
– А вот что! – громыхнув наручниками, Бурлаков сделал энергичный жест в сторону приоткрытой двери. – Зарезали Кольку… дружки его, алкоголики.
– Это еще нужно доказать.
Танин встал и принялся прохаживаться по комнате.
– Что-то непохоже, чтобы ваш племянник пил, – вздохнул он, – пустой тары нет, да и дом, хоть и не новый, но вполне… -…так я выгнал-то его недавно, – запротестовал Бурлаков, – да и бутылки Колька всегда мухой сдавал. И потом, он часто пропадал, пил где-то у дружков своих.
Китаец придирчиво осмотрел соседнюю комнату и вернулся к прикованному «Прометею».
– Когда вы выгнали племянника?
– Какое это имеет отношение к его смерти? – с недоумением уставился на Китайца Бурлаков.
– Прямое, если верить вашей саге, – жестко произнес Китаец.
– Неделю назад примерно… Подождите… – напрягся Бурлаков, – да, это было в прошлую пятницу.
Китаец тоскливо зевнул, прикрыв рот ладонью, и рассеянно посмотрел на потное лицо Бурлакова.
– А вы, значит, решили навестить его сегодня? – Танин слегка приподнял правую бровь.
– Решил, – с ноткой подобострастия проговорил Семен Семенович, – и вот что…
Он глухо зарыдал. Китаец с трудом выносил женские слезы, мужские же вообще терпеть не мог. Да и плакал Бурлаков с какой-то комичной ненатуральностью. Всхлипы его были не более убедительны, чем заученная улыбка тети Аси из рекламного ролика, посвященного чудо-отбеливателю. Китаец принялся прохаживаться по комнате.
– А вы предпочли бы, чтобы вашу жену «пустили по кругу» или чтобы ваш племянник остался жив, пусть даже в качестве насильника или соблазнителя?
– Иезуитский вопрос, – судорожно рассмеялся Семен Семенович.
– А все-таки? – не отставал Китаец.
– Я хотел бы, чтобы Колька был жив, но не хотел бы, чтобы Катя подверглась издевательству, – резонно ответил Бурлаков.
– Последний вопрос. В чем заключается тот радикальный метод, о котором вы мне говорили? Помните, если совращение моей жены другим мужчиной не состоялось бы…
– Ах, это, – с довольным видом улыбнулся Семен Семенович, – групповушка, обычная групповушка…
Улыбка Бурлакова стала льстиво-плотоядной. Он потер свой полыхающий нос и тихо хрюкнул.
– И каким же образом может групповушка избавить ревнивца от его идеи фикс?
– Катарсис… Слышали о таком? О-чи-ще-ни-е, – по слогам, с назидательным пафосом произнес Бурлаков. – Ваша жена смотрит на ваши сексуальные игры с другой женщиной, сама совершает коитус с партнером у вас на глазах, или, если вы одни, а партнерш двое – ваша жена и еще одна женщина… такой вариант в некоторых случаях даже предпочтительнее. Ваша жена реально видит то, что живет в ее больном воображении, и избавляется от своего наваждения. Ведь, как говорил Фрейд, достаточно осветить светом сознания свое бессознательное, чтобы фантомы последнего утратили над нами свою силу.
– Звучит обнадеживающе, – недоверчиво усмехнулся Китаец. – А что вы планировали предпринять в отношении Крупенкова? Насколько мне известно, речь о групповушке в данном случае не шла… Вы взяли аванс, пообещали госпоже Крупенковой, что ее муж в недалеком будущем изменится в лучшую сторону… Что вы намерены были делать?
Бурлаков задумчиво выпятил губы и пожевал ими.
– Хотел подсунуть Крупенкову какую-нибудь «красивую и смелую», – заискивающе улыбнулся Семен Семенович, теребя нос.
– У вас есть банк данных?
– Ну что вы! Речь идет о знакомых, о подругах жены, например… – с манерной стыдливостью взглянул на Танина Семен Семенович.
– И как, интересно, вы ангажируете этих самых знакомых? Просите об одолжении? Как вы все устраиваете?
Бурлаков замкнулся. Его рука непроизвольно взметнулась к носу, но, не достигнув рдеющего набалдашника, на какое-то мгновение повисла в воздухе и затем удрученно и покинуто опустилась на койку.
– Ссылка на «коммерческую» тайну не принимается, – строго предупредил Танин.
– Нынче такое время – всяк хочет заработать, – уклончиво ответил Семен Семенович.
– То есть вы оплачиваете услуги «красивых и смелых» из гонорара ваших подопытных… – подытожил Китаец.
Бурлаков кивнул.
– У вас, как я понял, есть свой штат.
– Да какой там штат, помилуйте!
– Но ведь далеко не каждый человек, согласитесь, отважится даже ради заработка на такую авантюру.
– Вы называете групповушку авантюрой? – игриво поморщился Семен Семенович.
– Ну что ж, – Танин вставил ключ в замок наручника, надетого на запястье Бурлакова, – вы свободны. Если вы мне соврали, я все равно узнаю это и тогда уже с большим удовольствием сдам вас милиции.
Освобожденный Бурлаков принялся демонстративно потирать левое запястье. Китаец спрятал наручники в карман. Семен Семенович с хитрым прищуром смотрел на него.
– До свидания, Семен Семенович, – с насмешливой фамильярностью в голосе произнес Китаец, – чувствую, нам еще придется с вами встретиться. И сообщите о трагедии в милицию. Надеюсь, вы справитесь.
Бурлаков быстро кивнул. Оставив его сидящим в спальне на кровати, Китаец прошел через гостиную и внезапно остановился. Он подошел к стулу, на спинке которого висела куртка, и ощупал ее. Во внутреннем кармане что-то было. Он сунул туда руку и достал дорогой кожаный бумажник. Открыв его, он обнаружил, что он пуст. «Интересно, откуда у алкоголика дорогой бумажник?» Никаких документов или чего-то наподобие, что указывало бы на принадлежность бумажника, не было. Китаец спрятал его себе в карман и покинул помещение со смутным чувством недорешенности. Или это было чувство, что его надули?
В мыслях царила не то чтобы сумятица – для этого Китаец был слишком уравновешен и спокоен, – но обычная неопределенность, характерная для первого дня расследования.
Он двинулся к Приходько, обдумывая по дороге положение вещей. Связана ли смерть племянника Бурлакова с убийством Крупенкова? И если связана, то каким образом? Означает ли это, что психоаналитик причастен к смерти Ильи Васильевича? Зачем ему убивать Крупенкова? Ради обогащения? Но каким образом, в случае смерти Крупенкова, Бурлаков бы овладел его деньгами, тем более что деньги не его, а жены? А что, если шантаж? Возможно, Бурлаков плюнул на врачебную этику и конфиденциальность, захотел нагреть руки на чужом несчастье… Решил пошантажировать Крупенкова, а тот возмутился, разоблачил шантажиста… И у Бурлакова не было иного выхода, как убить его.
И Крупенков, и племянник Семена Семеновича – оба зарезаны. Ну и что? Мало ли было желающих сместить Илью Васильевича и занять его пост? Возьми клуб или автосалон. Сплошные темные лошадки. Значит, зря я трепал нервы Семену Семеновичу? И все-таки странные методы он практикует, недопустимые с нравственной точки зрения. Ну и что? – возразят тебе излеченные лазари и магдалины. Главное – исцеление. Вот только вопрос, можно ли вылечить душу, погрузив ее в дерьмо? Практика: изваляйся вволю, вымажись, разложись – и спасение придет.
Нет, такую практику Китаец не мог принять. Его тошнило от подобных Бурлакову оригиналов и новаторов, псевдоспециалистов. Сидит такой вот психоаналитик в чистеньком кабинетике, перебирая в уме методы воздействия на пациентов. Одному – групповушку, другому – совет спровоцировать жену на измену с тем, чтобы поймать ее с поличным, как воровку или убийцу. Этакий набор приемов, шестеренок… И вся эта гадкая галиматья вращается в мозгу дрянного психоаналитика, бесстыдно греющего руки на психозах и неврозах…
Ну ладно, это личное дело Бурлакова… Или не личное? К убийству Крупенкова какое это имеет отношение?
Китаец затушил недокуренную сигарету и тут же принялся за новую. Тротуары были заполнены людьми. Одни возвращались с работы, другие, принарядившись, направлялась к центру города в поисках новых знакомств и разнообразных приятных возможностей убить время. Китайцу сейчас они казались безмозглыми марионетками, не ведающими, кто дергает их за нити и какое будет следующее их движение или мысль. Хотя могут ли быть у безмозглых кукол мысли?
Он вспомнил о Маргарите, невольно сравнил ее с Анной, невольно пришел к выводу, что его вечно будет тянуть к таким женщинам, как Маргарита, и что он вечно будет ускользать от Анны, символа постоянства в его жизни. При всем том, что он не видел ее сто лет и порой начинал сомневаться, существует ли этот замечательный символ на самом деле.
Больше всего на свете он хотел оставаться свободным. Длительные романы тяготили его. Переступив рубеж тридцатилетия, он с корнем вырвал из сердца сладкие иллюзии юности, одна из которых подразумевала вечную, в духе рыцарских романов, любовь, повелевающую вступать в поединки, кровью доказывая свое право на благосклонность прекрасной дамы. Да и вся романтическая атрибутика любви с цветами, восторженными признаниями, клятвами, платоническими бреднями давно перестала волновать Китайца. Его способна была зажечь пара прелестных глаз или изящная фигурка, но Китаец всегда знал, чего хотел.
