У дверей засуетились милиционеры и такая же пятнистая, как спецназовцы, охрана с повязками на рукавах — вокзальная служба безопасности.
«Охрана, — хмыкнул Марафонец. — Таких десяток за удар клади, и то еще мало будет».
Он принялся переступать с ноги на ногу, разминая затекшие мышцы.
«Держись настороже, — мелькнуло в голове. — Держись, считай до десяти. Раз, два, три, четыре и так далее. Успокойся. Это не самое худшее. Просто стой и дыши».
Спецназовцы молча рассматривали возбужденную толпу. В упор, без всякого выражения. И не было в их глазах ничего: ни сожаления, ни заинтересованности. Сплошное равнодушие.
Серый в штатском наконец закончил объяснять и широко зашагал к вокзальным дверям. Уже оттуда махнул рукой, мимоходом, словно отгоняя муху. И тотчас же жилистый офицер поднес ко рту мегафон.
— Внимание! Просьба всем покинуть опасную зону и отойти к Земляному валу! Внимание! Повторяю еще раз! Просьба всем отойти!
Омоновцы начали разворачиваться к толпе лицом. В эту секунду они были похожи на волков, стая которых, выходя из леса, вдруг наткнулась на отару жалобно блеющих овец. Марафонец отметил даже странный блеск в глазах ближнего парня.
«Молоденький ведь совсем, — подумалось ни с того ни с сего. — Двадцать три — двадцать пять. Не нюхал еще ни хрена. А туда же. Нравится работенка небось».
Цепь спецназовцев двинулась вперед, на ограждение. Толпа вдруг разом испуганно затихла. Смолкла, предвкушая ненастье.
Жилистый офицер продолжал спокойно выкрикивать в мегафон:
— Внимание, граждане! Просьба покинуть опасную зону и немедленно разойтись! Не вынуждайте нас применять силу!
Он, наверное, прекрасно понимал, что невозможно это сейчас. Те, что стоят сзади, не слышат мегафонного требования. А передние не могут сдвинуться с места как раз потому, что задние стоят намертво, словно баррикада. Спецназовцы подняли дубинки и резко грохнули ими по щитам. Звук этот, не похожий ни на что хлопок, был тревожным и страшным одновременно.
На мгновение Марафонец, как и все остальные, поддался панике. Слишком велика была толпа и слишком сильно в ней стадное чувство. Пятнистые фигуры вдруг утратили свою человечность и стали больше похожи на жуткие бездушные автоматы, механизмы, созданные специально для того, чтобы растаптывать и сминать, бить таких, как он, по головам, по спинам, по ребрам черными, со свистом рассекающими воздух дубинками.
— Пустите меня!!! — заорал вдруг кто-то сзади.
Стоящие у ограждения тоже попятились. Откуда только сила взялась. Сдвинули несколько рядов, и толпа подалась назад, словно оползень, постепенно перерастающий в лавину.
Марафонец пятился вместе со всеми, чувствуя спиной, как выхлестывается бурная человеческая река на Земляной вал. Он понимал: когда люди кинутся бежать, тогда-то и начнется настоящий страх. Выставив правый локоть, Марафонец прижал левую руку к себе, защищая тело. И тут же споткнулся краснолицый поклонник Бахуса, начал заваливаться под ноги напирающей от ограды молодежи. Марафонец ухватил забулдыгу, поддерживая, пытаясь поднять на ноги. Рукав замусоленного, ветхого пиджака затрещал, пополз по шву.
Спецназовские дубинки снова грохнули по щитам. И следом опустились на асфальт крепкие рифленые башмаки. На сей раз звуки были похожи на выстрелы. И еще один хлопок дубинками по щитам. И еще, и еще, и еще. Звук нарастал. Складывалось ощущение, что работает невероятно огромный мотор и чихает, не в состоянии справиться с напором топлива.
Вот пятнистые поравнялись с черными, подхватили стальные ограждения и двинулись на толпу. А в глазах уже горел азарт охоты. Люди понимали, что могут сделать и сделают с ними пятнисто-черные, поэтому стоящие ближе к ограждению начали неуклюже разворачиваться, пытаясь бежать. А решетки уже врубились в толпу, прессуя тела, утрамбовывая выставленные руки, ломая кости, рассекая кожу, обагряясь красным. И тотчас над головами взметнулся первый переполненный отчаянием и болью крик. Был он похож на звериный сигнал тревоги. Развернулось стадо и кинулось бежать. Не удержав краснолицего толстяка, Марафонец разжал пальцы, и того мгновенно поглотила неудержимая стихия. Побежали по выпивохе, не разбирая дороги, втаптывая упавшего в выцветшую за лето жухлую траву.
А Марафонец рванулся к телевизионному «рафику», работая кулаками, оттирая других.
Цепь спецназовцев сломалась. Они почуяли запах свежего мяса.
— Врежь этому очкарику! Сучара, пинается еще!
Крики слышались со всех сторон, в унисон свисту дубинок и тяжелой поступи солдатских башмаков.
— Что ж вы делаете?! Что вы делаете, звери?! — орал кто-то слева.
Марафонец повернул голову и увидел в двух шагах от себя знакомую каску, затянутую пятнистой материей.
— На тебе, падла! — приговаривал кто-то рядом, за дергающимися в панике головами. — На тебе, на! — Громогласный голос прорывался сквозь болезненный вой.
Перед самым его лицом мелькнула перекошенная физиономия. Из рассеченной брови хлестала кровь, заливая щеки, глаза, нос. И трудно было даже понять, кто это — женщина или мужчина. Длинноволосое нечто, молодое, вопящее, захлебывающееся собственным страхом. Панический поток толкал Марафонца в спину, и он понимал, что не в состоянии справиться с этой жуткой, всесокрушающей силой. Его увлекало мимо рыжего «рафика» к Земляному валу, а там уже давили кого-то о деревья, о борта машин, о стены домов, о бетонный забор, размазывая по асфальту останки тел. Все неслись, обезумев, сломя голову. Паника охватила не только бегущих, но и водителей. Кто-то, запрыгнув в свою машину, попытался вырваться из пробки, вывернул на тротуар и, сбивая бегущих, понесся к Таганке. Машины начали выползать задним ходом, сталкиваясь, корежа друг друга, калеча людей.
Цепь же солдат продолжала двигаться вперед, оставляя за спиной усеянное клочьями рваной одежды, слетевшими башмаками, оторванными пуговицами и растоптанными, размазанными в лепешку телами поле боя.
Марафонец видел уже не борт «рафика», а его заднюю дверь с аккуратной занавесочкой за стеклом. Поддавшись дикому звериному порыву, он выпустил наружу бьющуюся в нем силу. Заорал, и крик этот перешел в боевой клич, похожий на рев хищника. Работая кулаками, раздавая удары направо и налево, он начал прорываться сквозь накатывающую волну напуганных до смерти людей. Замешкался, и тут же достала его чья-то дубинка. Удар был силен. Марафонец споткнулся, на секунду сбился с шага и вдруг увидел прямо под ногами растоптанное лицо — кровавую маску, из которой на него смотрел выпученный, мертво застывший глаз. Второго глаза у мертвеца не было. Зрелище это подхлестнуло его, как щелчок бича.
Марафонец выпрямился, титаническим усилием удерживаясь на ногах, развернулся навстречу набегающему омоновцу и ударил его кулаком в шею, точнехонько в кадык. Тот не успел умерить бег, ноги все еще несли его вперед, а голова уже начала запрокидываться, подставляясь для второго, еще более страшного удара, который Марафонец не замедлил нанести. Перед ним стоял враг. Враг, которого надлежало выключить любыми средствами. Посему он впечатал кулак под открытую челюсть и тут же врезал омоновцу ногой в промежность. Тот завалился на спину, под ноги коллегам. Щит и дубинка полетели в разные стороны.
Марафонец бросился следом за толпой вправо, затем маятником качнулся влево, нырнул под удар второго омоновца, перехватил запястье, поймав солдата на прием, и швырнул через себя, одновременно разворачиваясь и нанося удар ногой под мышку, выбивая уже упавшему противнику руку из плечевого сустава. Выхватив из разом разжавшихся пальцев дубинку, он парировал удар третьего и тут же вновь ушел вправо, в толпу, затем снова влево, зигзагом приближаясь к заветной цели, к оранжевому борту с белой полосой. Это было единственное, о чем он сейчас мог думать. Пробиться туда, нырнуть под днище машины, пока площадь не оцеплена окончательно.
До «рафика» оставалось всего несколько метров. Марафонец швырнул дубинку и нырнул вниз, под ноги набегающим омоновцам. И тут же тяжелый тупой носок бутсы ударил его под ребра. Он сжался в комок и перекатился через плечо в сторону, покрыв еще полметра из разделявших его и машину полутора, уперся подошвами дешевых корейских кроссовок в шершавый асфальт, оттолкнулся и оказался у заднего колеса микроавтобуса. Пополз ужом, извиваясь, забираясь в спасительный ржавый полумрак, под забрызганное грязью брюхо «рафика». Увидел старенькие, в рыжих разводах валы и оси и, перекатившись к правым колесам, перевел дыхание. Похоже, все. Ему повезло. Теперь оставалось только ждать.
— Смотри, что делают, — сказал стоящий у окна Генерал, опуская бинокль. — Аж жуть берет.
Дремлющая в кресле Белоснежка, не открывая глаз, безразлично пожала плечами.
