class="p1">Не зря говорится, что все непонятное страшно. Везде, где мы высаживались, берег освещали прожекторы и взлетали осветительные ракеты. А здесь этого нет. И как будто на берегу никого нет. Но я хорошо понимаю, что эта тишина и темнота обманчивы, что море и этот берег сейчас обшаривает чужой взгляд. Сейчас мы лежим в воде у кромки берега и через нас перекатываются волны. До обрыва тридцать — тридцать пять метров, и половина этого пути просматривается сверху. При свете звезд и месяца я даже разглядел черную амбразуру дота, укрытого дерном с кустиками. Наверху виден какой-то предмет. Как я понимаю, это и есть ночной перископ, его наружная часть.
— Из воды не высовываться, — прошептал я лежащему рядом минеру. Он передал мою команду по цепочке. Да, положение у нас сейчас аховое.
На краю обрыва дот с пулеметом. До него около тридцати метров. Из них в мертвое пространство, не видимое сверху, попадает только половина пути.
Эх, гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить… Я вспомнил карту с отметками глубин и схему немецкой обороны на берегу. Все это мы с Ваней Васильевым хорошо запомнили. В числе документов, которые мы изучали, был и формуляр минного поля на берегу. Но проползти эти пятнадцать метров по минному полю… Ведь если нас обнаружат, то отойти просто некуда. Под водой не отсидишься — на металлические заграждения мы установили заряды, которые сработают через сорок минут. Всплывем, как глушеная рыбка. Подлодка нас тоже не сможет принять — ее рубку над морем сразу засекут в прибор ночного видения. А там и пулемет справится, не то что береговая батарея. Да и так в холодной воде долго не выдержишь. Надо что-то делать.
— За командира остается старший сержант Васильев. Задача — разминирование и удержание прохода на берегу до высадки десанта, — шепчу я Андрею. — Сигнал о захвате дота подам фонариком. После этого вдвоем поднимаетесь наверх… Ну а если что, братцы, не поминайте лихом…
Привязывая к левой ноге тонкий фал, слышу, как бойцы дублируют мою команду. Шепот заглушается шумом волн, которые периодически окатывают нас с головой.
Прощупывая прибрежный песок ножом, быстро выползаю из воды. Сейчас это холодное море для меня хоть какая-то защита. Пять, семь, уже девять метров. Возможно, сейчас пулеметчик в доте смотрит на что-то выползающее из воды. Но дороги назад для меня уже нет. На лбу, под шерстяным подшлемником, появляются капли пота. Еще метр. Прямо передо мной из песка торчит гладкий цилиндр. Мои руки независимо от головы начинают делать свое дело. А я, лежа на месте, жду пулеметной очереди.
От отчаяния я первый раз в жизни начал молиться. Если, конечно, это можно назвать молитвой.
В детстве мать и бабушка водили меня в нашу Никольскую церковь в Форштадте. Но тогда я еще мало что понимал… а потом я был пионером и комсомольцем и о Боге не думал…
— Господи, если ты есть, помоги мне проползти эти метры, — тихо, но в голос бормочу я. — Помоги, Господи. Ведь если я не сниму эти мины и нас расстреляют, то погибнет целая рота. Уже скоро она будет высаживаться здесь на минное поле… А ведь война-то кончилась, Господи, и зачем нам умирать, — исступленно шепчу я, выкручивая взрыватель.
Какой-то внутренний голос ответил: «Это для тебя она кончилась, но не для тех, кто наверху…»
Опомнившись, я обнаружил, что уже нахожусь в мертвом пространстве. В левой руке саперные ножницы, в зубах нож, а в правой руке зажат взрыватель от немецкой противопехотной мины. Это взрыватель ZZ 42, почти полная копия нашего МУВ [76]. А сама мина кругового поражения имеет корпус из бетона. Это в конце войны немцы стали экономить металл.
Делаю глубокий вдох носом и медленно выдыхаю ртом. Руки перестают дрожать. Уже спокойно разряжаю две такие же мины. Перекусываю две проволочные ветви и выкручиваю взрыватель. Да, он как наш, только форма чеки другая. Все, разряжены три мины, а путь указан тонким фалом. Но рано радоваться. До высадки десанта осталось очень мало времени.
Сидя под обрывом, достаю из-под гидрокомбинезона два «нагана» и накручиваю на стволы глушители. Сам револьвер безотказный, а вот его патроны в воде могут отсыреть. Нож у меня по-прежнему зажат в зубах.
Медленно на четвереньках лезу вверх по обрыву. Наконец оказываюсь за большим валуном, обросшим дерном. Из дерна торчит прибор наблюдения, замаскированный с трех сторон высокими стеблями травы вроде бурьяна. От дота идет траншея, и я в нее прыгаю. Прохожу до конца и упираюсь в железную дверь. Уже светает, и я сразу вижу то, что мне надо.
Из бункера по траншее в сторону батареи тянется связной провод. Ударом ножа перерубаю его и жду минут пять. Дверь со скрипом открывается, появляется голова в кепи. На головном уборе вижу эмблему — череп с костями. Пишущий удар ножом в шею отбрасывает противника вниз и назад. Из перерубленной сонной артерии хлещет кровь.
Зажимаю пластунский нож зубами и хватаю положенный перед этим на бруствер левый «наган». Толкая оседающее тело перед собой, влетаю в дот. Почти одновременно стреляю из двух «наганов» в солдата за перископом и пулеметчика. На их спинах в мелко-пятнистом камуфляже мгновенно расплываются темные пятна. Встречаюсь глазами со старшим поста. Он сидит за небольшим столиком, на котором стоит полевой телефон. Кроме телефона, на столе стоит открытый термос, лежат бутерброды с копченой колбасой. Помещение освещается лампочкой, запитанной от аккумулятора. Бросаю взгляд на знаки различия. Этот обершарфюрер одет не в камуфляж, а в стандартный китель войск СС и свитер. Он медленно начинает поднимать руки.
Я раздумывал около секунды, пока мой взгляд не скользнул к левой стороне его кителя. Там был приколот знак «За борьбу с партизанами». Перехватив мой взгляд и все поняв, эсэсовец попытался левой рукой схватить свой «штурмгевер». Стреляю одновременно из двух «наганов». Из левого — в голову, из правого — в значок на груди. Фашист валится на правый бок. На левом рукаве под нашитым орлом вижу еще одну нашивку. Все ясно — это не немцы, а латышский легион СС.
Хватаю его автомат и бегу к обрыву. Сигналю фонариком букву «с» — три короткие вспышки света. Потом бегу обратно и, прыгнув в траншею, прижимаю приклад автомата к плечу, направив ствол в сторону батареи.
* * *
Да, тогда вся страна радовалась, празднуя Победу. А сейчас я гляжу на этот крест, и в моей голове все произошедшее тогда четко раскладывается по полочкам.
Латыши на посту под утро устали, замерзли и решили перекусить. Их старший дал добро. В тот момент, когда я выползал из моря, обершарфюрер оторвался от окуляров и стал доставать из ранца хлеб, колбасу и термос с кофе. В это время на его место садился один из солдат. Видимо, второй номер пулеметного расчета. Двигался небыстро, потягиваясь, разминая затекшее от долгого сидения тело. Сколько прошло минут, пока они поменялись, — полторы, две или две с половиной? Когда солдат посмотрел через прибор на берег, я уже прополз опасную зону, разрядив одну мину. Сейчас я нутром чувствую, что в ту ночь должен был умереть, прошитый пулеметной очередью. А умер он, стоящий на коленях Егор Иваныч… И сейчас я уверен, что именно в эти две или сколько там минут у него остановилось сердце.
Но тогда, да и после, я об этом не думал. Я просто действовал…
* * *
Услышав сзади шорох, я обернулся и увидел две фигуры в гидрокомбинезонах. У одного в руках ППШ.
— Сюда!
В одном минере узнаю своего напарника:
— Андрей, в доте берешь МG-42, ставишь здесь. Твой сектор огня — батарея. Ни одного немца ты не должен подпустить к орудиям. А ты, — ставлю задачу другому минеру, — контролируешь наш тыл, смотришь, чтобы нас со стороны берега не обошли. Все, рассредоточились, чтобы нас одной гранатой не положили!
Теперь можно хоть немного передохнуть. За то, что происходит на берегу, я спокоен. Ваня Васильев справится с задачей не хуже меня. Он высококлассный минер-подрывник. На его счету двадцать три пущенных под откос немецких эшелона. А за тот год, что он служит в нашем отряде, Иван отлично освоил морские донные, акустические и противодесантные мины. Высадкой десанта с бронекатеров он не раз управлял на Дунае.
Уже совсем рассвело. Смотрю на часы. Батюшки-светы! Фосфорные стрелки часов
