— Это представитель местного сервиса, наш тайный доброжелатель. Шныга Владимир Анатольевич.
Шныга при виде живого генерал-лейтенанта вконец онемел и стоял как вкопанный, не смея вздохнуть.
— Это он доставил панаму в обсерваторию, — доверительно шепнул Влад.
Ясеневский заулыбался:
— Рисковый парень!..
— Я собирался сваливать, — пробормотал тот побелевшими губами. — Меня бы всяко вычислили. Коротаев узнал бы, кто уходил в отлучку, и мне кранты…
— Мы и сами собирались выяснить — хорошо, что вы объявились так внезапно…
…Передатчик, вмонтированный в процессор, работал на приличном аккумуляторе и добросовестно передавал всю беседу людям, для ушей которых она не предназначалась.
В присутствии высокого лица Владимир Анатольевич постепенно наполнился уверенностью.
— Да, сваливать, — продолжал он. — Я как увидел, что мокряки начались, так сразу решил для себя: все, Шныга. Теплое место ты потерял, но в могиле еще холоднее. Как в речке.
Он подошел к окну, развел шторы, распахнул створки.
— Видите причал? Там и ваш академик с камнем на шее, и то, что от Гриши осталось, не догорело… И еще… за столом…
Занимался рассвет, и халдей вглядывался в светлеющее небо с прощальными звездами.
— Там, за столом, они о чем-то страшном говорили.
— А ну! — Ясеневский потер ладони. — Страшного не будет уже… сказывай!
— Я только урывками слышал… Очень много говорили про бурение и какие-то лазеры, что ли…
— Ну, это у Боровикова навязчивая идея, — буркнул полковник. — Считает, что нашел алмазные копи…
— Копий не видел, — быстро отреагировал халдей. — Все оружие на месте — сабли, шашки, кинжалы, дуэльные пистолеты…
— Притормози, — осадил его Рокотов. — Про бурение мы слышали, а копья тут ни при чем. Есть такое слово: копи.
— Небось тоже этот ваш придумал… Эдгар По? — с уважением осведомился Владимир Анатольевич.
— Он, он. Сильно интересовался кладами и шифрами. Гони дальше. О чем еще шел базар?
Тот поежился:
— Губернатор им не угодил… не знаю чем…
— Так… Говорили о ликвидации?
— О чем?
— Кончить собирались губернатора?
— Такого не слыхал. Но кончать собирались. Я слышал: «огромные жертвы». Какие-то баки называли…
— Баки, — задумчиво повторил Ясеневский. — Воду, что ли, хотят отравить? На кой черт? Они что, Аль-Каиде продались?
— Черных не видел, — это слово прислужник знал.
— Ну хорошо. Еще что?
— Твердили постоянно, что лучше здесь.
Рокотов и Ясеневский переглянулись.
— Это как понимать? Лучше здесь — чем где? Кому? Им? Или чему?
— Не могу знать.
— Выпили да восхищались природой-погодой, — предположил Рокотов.
— Это наверняка, — не стал спорить генерал. — Нахваливали после баньки. Но он говорит: «постоянно твердили». Что, кривые были совсем?
— Нет, вусмерть не напивались ни разу… Разве что господин депутат… иногда.
— Тогда это самое «лучше» может означать что угодно. Место проведения какой-нибудь гадости, например. С применением неких баков. Ты помалкивай, — прикрикнул он вдруг на Шныгу. — Старшие рассуждают, а ты гнилой, ты и нас продашь, как своих продал…
Шныга повалился на колени.
— Да встань, — миролюбиво разрешил ему Ясеневский. — Никто тебе секретов не раскроет, не надей…
Он неожиданно замолчал.
Потому что Шныга не собирался подниматься с коленей. И совсем по другой причине, никак не связанной с мольбами. А только по той, по которой упал.
Ибо с коленей он завалился на ковер, и Рокотов с Ясеневским увидели отверстие, зиявшее у него в груди.
— На пол! — яростно рявкнул Ясеневский.
Оба рухнули на ковер — весьма непочтительно по отношению к Туркменбаши, ботинками прямо ему в пухлые щеки.
— К выходу, — приказал генерал.
Они почти доползли до двери, когда еще две бесшумные пули вонзились в пол позади, дополнительно повредив портрет.
— По нам бьют, суки, — пробормотал Ясеневский.
— Нет, по процессору, — не согласился Влад. — Теперь уже по процессору. Но это им вряд ли удастся, он почти полностью выпадает из сектора обстрела.
— Боятся, что сохранились следы…
— Никто же никому не доверяет…
— А что сейчас снаружи творится… Мои еле сдерживают толпу. Передают, что разбудили депутата, и Боровиков решил, что пожар все-таки случился. Его и не разубеждали! Собирается вылетать спецрейсом.
— Он был помешан на пожарах, оказывается, — сообщил Рокотов.
— Откуда знаешь?
— Покойничек рассказал…
О чем еще рассказал покойничек, Влад предпочел до поры до времени умолчать. Ему не хотелось нагружать сейчас Ясеневского подробностями насчет могил и мест затопления. Мишень — процессор, но и они сами сгодятся на худой конец.
Вот и порог.
Бросок — и Рокотов уже катился через коридор, отползая в сторону, забирая вправо.
Еще бросок! От тучного Ясеневского такого Влад никак не ожидал. Сумо! Полковник оказался проворнее многих бойцов, с которыми Рокотову доводилось сходиться.
Полковник уловил удивление на его лице и подмигнул:
— В тираж меня вывел? — Он непроизвольно повторил слова Коротаева. — Погоди, еще в деле не наблюдал… Интересно, сколько времени будет лечиться этот урод-инвалид?
Рокотов неторопливо встал.
— В конце концов, это только глаза… Голосовой аппарат у него в порядке, мозги на месте.
— Будем надеяться, — Ясеневский оглянулся на Шныгу, так хотевшего подзаработать деньжат и теперь калачиком свернувшегося на ковре.
Рокотов прочитал его мысли:
— Снайпер стрелял, и не с территории. Из леса, с высоты. Черта с два его возьмешь.
— Попробуем хотя бы, — без особой надежды проворчал генерал. — Сейчас сгоняем в больницу и посмотрим, как там с нашим слепым новоявленным… а после придется вернуться. С депутатом беседовать.
На выходе он отдал приказ своим людям прочесать лес на предмет снайпера, но понимал, что вряд ли это принесет какие-то плоды.
Глава седьмая
ОФТАЛЬМОЛОГИЯ И РАЗГОВОРЧИВОСТЬ
— Его нужно срочно оперировать, — категорично заявил дежурный врач, возглавлявший ночную бригаду. По своему положению в больничной иерархии он был равен Ясеневскому и мог позволить себе любой тон.
Генерал не возражал.
В бахилах, колпаках, халатах и марлевых повязках они с Рокотовым смотрелись более чем странно, потому что под халатами угадывалась, выступала из-под них разнообразная амуниция.
Не то инопланетяне, не то роботы новейшей конструкции для проведения особенно сложных оперативных вмешательств.
В последнем, впрочем, было много истинного.
— Видеть будет? — лаконично спросил генерал.
— Вряд ли, — ответил хирург. — Возможно, потом, в виде некоторой цвето- и формоимитации… но здесь уже нужны нейрохирурги. Это очень сложная техника с вмешательством, затрагивающим затылочную долю мозга. Можно сказать, она еще экспериментальная.
— Обойдется, — проворчал Рокотов.
— Я попросил бы вас, — парировал врач. — Мне все равно, кто он такой. Для меня он всего-навсего пациент.
— Да ладно, — отмахнулся Влад. — Небось это стоит огромных деньжищ. Такими экспериментами заниматься не нам. Пускай проплачивают его хозяева. А им будет проще сэкономить — сдается мне.
«Тоже, Дон Кихот. С эким пафосом произнес-то. Гордится собой. Пациенты, доктор, бывают разные».
Но Рокотов не сказал этого вслух.
Коротаев, лежавший под простыней на каталке, отлично их слышал. В тюрьме он много читал, самые разные книги, а потому позволил себе вольность.
— У меня отлично развита слуховая репрезентативная система, — проговорил он негромко.
Тут даже доктор смутился.
— Что, — осторожно спросил он, — у вас хорошо развито?
— Репродуктивная система? — подхватил Рокотов. — Это мы исправим при следующей встрече…
— Вы идиот, — выдавилось из пациента. Речь давалась ему, сжигаемому болью, с великим трудом. — Вы в состоянии думать лишь о примитивных вещах. Не выше сапога. У человека есть разные репрезентативные системы… Один познает мир зрением, другой слухом, третий ощущениями… Поэтому первый, к примеру, скажет: «Я вижу, что вы идиот», а второй — «Я слышу, что вы идиот», а третий — «Я чувствую, что вы идиот…»
— Я все хорошо понял, — отозвался Рокотов. — Какой тяжелый больной! Хорошо! Я оставлю репродуктивную систему напоследок. Сперва я сделаю из тебя великого немого… лучше — глухонемого…
— Прекратите, он под действием препаратов, — вмешался офтальмолог.
— А когда он под ними не был? — удивился Рокотов. — Вот и отлично, что действуют препараты… Вы не жалейте лекарств-то, а то он очень прыткий.
