– А они и без молитвы грехи отпускают! И без лишних разговоров.
В дверь купе вежливо постучали.
– Чай пить будете? – спросил мужской голос по ту сторону перегородки.
Услыхав его, Олеся вцепилась побелевшими пальцами в края дивана и, с мольбой и обреченностью одновременно, взглянула на Михая. Оценив ситуацию, он вырубил свет в купе и стал сбоку двери, под вешалкой.
– Ребята, я не знаю, кто вы и какого хрена вам надо, но догадываюсь: на проводников вы похожи, как пингвин на Красную Шапочку. В связи с этим хочу сказать – я венгерский коммерсант, и если вам нужен международный скандал, устроить его – раз плюнуть. Так что поищите для чаепития другое купе!
Ответом ему было молчание. Михай немного подождал, затем щелкнул задвижкой двери и выглянул наружу. Вагонный проход был пуст, как карманы бомжа с похмелья. Облегченно вздохнув, он вернулся в купе и подмигнул порядком струхнувшей Олесе:
– Как я их, а?
– А ты... вы что, в самом деле коммерсант? Венгерский?
– Ладно уж, – махнул рукой Михай, – называй на «ты». Разница в возрасте у нас десятка лет не превышает, и потом, раз ты чем‑то насолила этим «крутым», значит, – свой человек. А бог нэ тэля, все баче видтиля, – ткнул пальцем в потолок купе.
Он полез в свой «дипломат», на ощупь вытащил из него бутылу французского коньяка, пару лимонов и пакетик с сахаром. Затем из кармана кожаного пиджака достал нож и нажал на кнопку. Щелчок – и пятнадцать сантиметров хромированной стали отразились в глазах восхищенной Олеси.
– Ух ты! – воскликнула она, как ребенок. – Дай посмотреть!
Михай без слов протянул нож рукояткой вперед. Она изображала вытянутое в прыжке туловище тигра, из оскаленной пасти которого вылетал остро отточенный клинок с изящно выгнутым кончиком, посередине ножа шла кровосточная канавка.
– Красивая работа! – повертела его в руках Олеся.
– Штучная работа! – поправил ее Михай, осторожно забирая нож, и не спеша стал нарезать на блюдце из‑под графина лимоны. – Аналогов в мире нет. Но о нем чуть позже, а пока присаживайся к столику, будем пробовать лучший в мире французский коньяк и закусывать его грузинскими лимонами. Дорога у нас дальняя, и я постараюсь до ее окончания объяснить тебе разницу между продажными и непродажными ментами. На примерах из жизни моего очень‑очень близкого друга, брата, можно сказать, и даже более того. Не беспокойся, до туалета я тебя провожу в случае чего – со мной не тронут. А если тронут...– здесь Михай улыбнулся хищновато. – Что ж, я давненько не был на тренировке и не прочь поразмяться! Ну а в Москве разберемся, кто кому чего должен, Москва разборки любит.
Глава II
Дожить до "дембеля"
– Мама, мама, что случилось? Не плачь, прошу тебя! – Девятилетний мальчуган теребил тихо плачущую за столом женщину, а у самого набегали на щеки бусинки‑слезы.
– Ограбили нас, Игорек! – Мать обняла сына, прижала к себе. – Забрали последние деньги, пятьдесят три рубля – весь наш «капитал» до следующей зарплаты. Не знаю, на что жить будем, кто поможет! – В семидесятые годы пятьдесят три рубля – это были деньги. Надеяться действительно было не на кого. Того, кто Игоря зачал – их еще отцами называют, – он не помнил.
– Он был нечестный, плохой человек. Подло обманул и бросил . твою мать, – так объясняла внуку житейскую истину бабуля, когда он в семь лет пошел в школу, где впервые спросили об отце. Больше Игорь о нем не спрашивал...
... Вскоре в дом вошли они – «архангелы закона». Два милиционера долго и упорно расспрашивали маму, бабушку и соседей. Под запись допытывали, затем все в доме осмотрели, заглянув зачем‑то даже в туалет соседей, и ушли, обронив на прощание фразу, актуальную, наверное, и по сей день в «совковых органах»:
– Надо порешать вопросы!
Девятилетнему Игорю Веснину так понравилась милицейская форма, оружие и методы розыска, очень похожие на игру «Угадай, где спрятал вещь?», что он решил так же попытаться что‑либо найти. Искать начал в саду, потом во дворе, а затем подошел снаружи к окну, через форточку которого их «почистили». И нашел. Метрах в пяти от него, на мятой клумбе, отпечаток китайского кеда «сорок последнего» размера – туда вместилась пара его ступней. Игорь, недолго думая, отправился по родному шахтерскому городку искать хозяина этих самых китайских кед – уж очень велика была обида на подлого дядьку, оставившего их семью на полмесяца без куска хлеба. Долго ходил – до вечера. А вечером, возвращаясь домой по соседней улице, в скверике увидал мужиков, соображающих на троих. На одном из них были огромные китайские кеды!
Игорь за кустами подобрался почти вплотную к беседке.
– Слышь, Серега, – выбулькав стакан и смачно хрупнув огурцом, тот, в кедах, ткнул рядом сидящего локтем в бок, – как седни утром меня ломало! Ну и буханули вчера! А моя зараза рогом уперлась – не дам грошей, хочь режь. Чую – сдыхаю, в натуре! Ну и пошел прошвырнуться. Смотрю, у Весниных окно открыто, а дома – никого. Во, думаю, Бог послал для лечения больной души. Вот и кайфуем.
Мужик в кедах оказался дядей Володей, соседом Весниных, который на днях «откинулся по амнистии». Сидел за воровство.
Игорь вышел из кустов:
– Дядя, отдай деньги моей маме. А то она плачет, говорит, на хлеб до зарплаты не хватит. И у бабушки сердце заболело. Отдайте, а то я дяде милиционеру скажу, что вы взяли.
Ответ соседа был лаконичен:
– Ну ты, сявка, детям спать уже пора. Пшел отсель! – Подзатыльник развернул Игоря к выходу из беседки. Сзади послышался чей‑то негромкий голос:
– Вовчик, ты че, крысой по жизни стал? Гляди, падла, бог шельму метит.
А Игорь, спотыкаясь о невидимые из‑за горьких слез выбоины, думал, когда пойти пожаловаться в милицию, ибо для него она тогда была все: и бог, и власть, и справедливость.
Решил забежать утром, перед школой.
... Утром, умываясь, услышал разговор матери с кем‑то у забора.
– Я ничего не понимаю, – твердила она.
– А чего там понимать, Мань! Я взял, я и возвращаю. Но – Христом‑Богом молю, не ходи к ментам, я же на «надзоре», сразу закроют. Прости, соседка, бес попутал, – твердил автор вчерашнего подзатыльника Игорю. Мама соседа простила...
... Шли годы, Игорь рос, как и все пацаны: шлялся по улицам, дрался, заглядывал девчонкам под юбку, ругался с учителями. Но где бы ни увидел человека в милицейской форме – останавливался и со сладко замершим сердцем пялился на него: этот человек борется с «плохими», вырасту – и я таким стану. Стану! – это решение было твердым... Иногда, проходя мимо соседа, Вовки‑вора, Игорь слыхал, как тот бурчал себе под нос:
– Мусоряга растет – замена ментам. Падла буду...
Когда Игорю стукнуло пятнадцать, он по совету матери стал готовиться к службе в «школе настоящих мужчин» – ею она считала тогдашнюю Советскую Армию. Гиря, гантели и эспандер стали его постоянными спутниками. Один из знакомых матери работал инструктором по самбо в милиции... Через два года Игорь имел «кандидата в мастера» по этому виду спорта, а еще – права водителя из автошколы ДОСААФ. В призывной 1981 год он часто просыпался среди ночи от горячего шепота бабули, стоящей на коленях перед висевшей в святом углу иконой:
– Господи всемогущий и всемилостивый! Спаси и сохрани нашу кровиночку от гибели, от этой напасти всенародной!
Под «всенародной напастью» подразумевался Афганистан...
Осенью на призывном пункте плачущая мать (а их сердца – родивших нас женщин – это уникальные неизведанные приборы, чувствующие беду заранее) просила только об одном:
– Вернись, Игорек! Вернись живым! Не дай Бог попасть в эту беду!
Дал все же Бог. «Повезло» Игорю – попал в ОКСВ – ограниченный контингент Советских войск в Афганистане.
Служба в «проклятом горном краю...» Ну что о ней сказать? О ней не любят вспоминать сами братки‑афганцы. Тем не менее и показано, и написано, и рассказано об этой войне: и плохого, и хорошего, и явного вранья. Короче – кто был, тот не расскажет, а кто не был... Тому лучше промолчать.
Служил Игорь в мотострелках: вначале слушался «дедов» – они учили выживанию в этом дурдоме. И убивать учили, чтобы не быть убитым самому, и прикрывали собой их, «молодых», и не пускали вперед. А на втором году он сам «дедом» стал и так же оберегал новобранцев. Может быть, чересчур опекал – два раза пришлось съездить на «отдых» – в госпиталь: на живых русских женщин посмотреть, подлечиться, отоспаться. Ранений было два: пулевое в бедро и осколочное – в плечо. В эти два раза действительно повезло: пуля не задела ни кости, ни нерва, ни сухожилия, а осколок вообще насквозь прошел мякоть плеча.
Нормальные парни, не «чмошники» служили в Афгане, но возвращались оттуда такими, что дома их родные и близкие не узнавали:
– Господи, да что же с вами делали‑то там?
