Она принялась лихорадочно стягивать джинсы. Он ждал молча, придерживая коленом открытую дверцу. Сдернув брюки, она швырнула их на сиденье, туда, где уже лежали шляпа и ее сумка. Вышла из машины и чуть не упала, зацепившись каблуком за камень. Он поддержал ее за локоть.
– Дождь перестал, – сказала она и всем телом потянулась к нему. – Ты на меня не злишься?
– Перестал, – ответил он, и она не поняла, относится это к дождю или к его состоянию. – Отойдем подальше.
Осторожно ступая, они миновали травянистый откос. Впереди лежало темное поле. За ним из черноты приветливо помаргивали деревенские огоньки.
– Давай здесь, – сказала она. Он ласково провел холодной ладонью по ее шелковистой коже чуть ниже спины. Она вздрогнула, но промолчала.
– Нагнись, – предложил он. Она с готовностью подхватила подол плаща, чуть расставила ноги, согнулась в пояснице. В этот момент он ткнул пистолетом в ее затылок и нажал на спуск. Выстрел в сыром стылом воздухе прозвучал отрывисто, глухо.
Не оборачиваясь, он возвратился к машине…
1988 г. Август. Пешавар. Пакистан
Военный атташе США Лесли Крэбс каждое утро звонил из Исламабада в Пешавар полковнику Джеймсу Рэнделлу – руководителю группы американских военных советников при объединенном штабе вооруженных сил Пакистана. Разговор обычно сводился к формальностям. Для серьезных бесед Рэнделла приглашали в Исламабад.
– Как дела? – спрашивал Крэбс.
– Котел кипит, повара шуруют, – отвечал Рэнделл, имея в виду, что бои советских войск с афганскими моджахедами продолжаются. Именно для того, чтобы подбрасывать дровишки в топку этой войны, полковник и сидел в Пешаваре.
Рэнделл и Крэбс, однокашники по военной академии в Вестпойнте, хорошо знали и понимали друг друга, и заботы у них были общие. Тех, кому хлеб и масло дарует война, внезапно умолкающий по ночам гром пушек заставляет просыпаться в страхе. Пока орудийный молот кует, полковники спят спокойно.
В этот раз Крэбс отошел от рутинной традиции. Он сказал:
– Джеймс, ты знаешь афганские пословицы?
Рэнделл смущенно признался:
– Если честно, не очень.
– Афганцы говорят: бедняку и в халве попадаются колючки.
– Как это понять?
– В сладости, которую мы тебе послали, спрятана очень большая колючка. Постарайся не уколоться. Ты понял?
– Понял, спасибо.
Повесив трубку, Рэнделл нажал клавишу на пульте внутриштабной связи.
– Да, сэр, – сразу же отозвался усиленный динамиком голос вызванного офицера. – Слушаю вас!
– Зайдите ко мне, майор Смайлс. Если, конечно, вы свободны.
Последняя фраза была не больше чем образцом командного юмора. Отдавать приказ и в то же время позволять подчиненному чувствовать, будто он волен в своем выборе – прийти или не прийти, – что может быть смешнее?
Через две минуты майор был в кабинете шефа.
– Спасибо, Смайлс, – Рэнделл встретил его широкой улыбкой. – У меня деликатная просьба. К нам из Штатов прибыл специальный инспектор. В Сенате возникли сомнения в корректности распределения оружия среди моджахедов. Кто-то где-то кому-то накапал. Как вы понимаете, мы – чисты. Однако инспектор всегда может накопать грязи. Сейчас он придет ко мне. Я вас познакомлю. Пообщайтесь с ним, узнайте, в какой мере его изыскания могут грозить нам неприятностями. Постарайтесь подружиться. Вы понимаете?
– Сэр, он не догадается?
– Ни в малой мере. В Исламабаде он сам просил выделить ему в помощь востоковеда. Разве я хожу не с той карты?
– Да, сэр, вы правы.
Минуту спустя в кабинет вошел… Эндрю Картрайт, родной брат жены Смайлса – Терции. Смайлс взглянул на вошедшего, ничем не выдавая охвативших его чувств. Он знал: Картрайт – офицер секретной службы, и ему нередко приходится выполнять задания вашингтонской администрации в самых разных местах, выступая под иными именами. Под каким из них Эндрю приехал сюда, Смайлс не знал, и ставить шурина в неудобное положение не имел права.
– Знакомьтесь, – предложил Рэнделл. – Майор Чарльз Смайлс, мистер Сэлвин Мидлтон.
– Хэллоу, Смайлс! – сказал Картрайт и протянул руку.
– Хэллоу, Мидлтон!
Они обменялись рукопожатием.
– Прекрасно, джентльмены, – произнес Рэнделл приветливым, но в то же время официальным тоном. – Вы меня простите, если я останусь один? – Он бросил быстрый взгляд на часы. – Сейчас время ланча, не так ли? Это куда приятнее, чем общение с занудой полковником.
Они понимающе улыбнулись. Картрайт и Смайлс вышли из кабинета. В приемной, где сидел сержант Боб Конвей – верный страж и оруженосец шефа, – Смайлс громко спросил:
– Сэр, вы не откажетесь пройти в наш бар?
– Сочту за честь, майор, – согласился Эндрю.
Они поднялись на плоскую крышу здания, где под прикрытием двухметровых стен размещался бар – столики под тентами, бильярд, столы для пинг-понга.
– Довольно уютно, – сказал Картрайт, оглядевшись.
Они заняли, место под зонтиком. Смайлс подобрал кассету и зарядил магнитофон, ждавший любителей музыки.
– «Золотой саксофон», – пояснил он. – Вы не против, мистер Мидлтон, если Гон немного для нас поквакает?
– Я люблю музыку, – сказал Картрайт понимающе.
Бодрый ритм оркестра разбил дремотную жаркую тишину. Мелодия шла ровными волнами, вилась, кружилась, и вдруг ее перекрыла бешеная дробь барабана. И сразу запел саксофон. Нежная хрустальная нить мелодии то громко звенела, то слабела, звук то тускнел, то сверкал солнечным светом, подчиняя чувства людей своему ритму. Картрайт, сам того не замечая, стал отбивать пальцами такт.
– Прекрасная музыка, – сказал он. – Я знал, что ты здесь, Чарли, но боялся, что тебя не окажется на месте.
– Увы, я домосед. Меня держат при штабе, чтобы появлялся в любой момент перед шефом, как черт из табакерки. Ты к нам надолго?
– С открытым сроком, – Картрайт вздохнул. – Задание не простое.
– Какое, не спрашиваю, – произнес Смайлс, отрезая себе возможность задавать вопросы.
– Я расскажу тебе сам, – возразил шурин. – Вынужден перед тобой раскрыться. Ты мне будешь нужен как консультант.
Заметив, что Смайлс пытается возразить, остановил его жестом.
– Не беспокойся. Мое начальство в курсе. Оно на этот разговор дало благословение. Без твоей помощи я быстро не разберусь. Мне нужны люди, знающие дело и умеющие молчать.
– Я должен сообщить шефу о нашем родстве и приглашении к сотрудничеству?
– Боюсь, что нет. Тут у вас все так запутано, что черт не разберет. Может статься, что ниточки тянутся и к шефу.
– Он принял должность всего месяц назад.
– Это ничего не значит. Мог принять по наследству и старые связи. Ты такое исключаешь?
– Это касается оружия?
– Только в определенной мере. Оружие – крыша, которым прикрывают грязные делишки. И это вызывает в Сенате раздражение. Главное не в оружии.
– В чем же?
Картрайт с удовольствием отпил кофе, откинулся на спинку плетеного кресла, расправил плечи. Показал глазами на магнитофон.
– Будь добр, сделай погромче.
Смайлс прибавил звук. Саксофон застонал, истекая любовной истомой.
– Так что же?
– Наркотики, Чарли. Проклятое зелье!
– Вот уж не думал, что такую большую пушку, как ты, бросят на такое дело.
– Ты хотел сказать «мелкое дело», но сдержался? Договаривай, я не обижусь.
– Не совсем так, но что-то вроде этого.
– Если по чести, Чарли, то это я мелковат для такого крупного дела. Кстати, во сколько ты сам ценишь понятие «крупное»?
– Не меньше миллиона, во всяком случае.
– А здесь в грязной игре миллиарды.
– Что ж, поверю. Я привык относиться к твоим словам серьезно.
– Верить мало. Тебе надо это точно знать. Конечно, Чарли, ты весь в делах, которые далеки от того, чем живет Америка. Наша, между прочим, с тобой страна. У нее немало трудностей. В их числе наркота. Еще восемь лет назад килограмм гидрохлорида кокаина стоил без малого шестьдесят тысяч баксов. Сегодня в Нью-Йорке за тот же товар с тебя возьмут от восьми до двенадцати тысяч.
– Подешевело? Странно.
– Нисколько. Просто выросло производство.
– А почему такой разброс с разницей в четыре тысячи?
Снизу со двора донесся шум мощного автомобильного двигателя. Картрайт прислушался. Во дворе раздавались резкие отрывистые команды, звякало оружие.
– Что там происходит?
– Не обращай внимания, – успокоил Смайлс. – Обычная смена караула.
– Ты спросил о разбросе цен? Это зависит от умения торговаться. Поставщики богаты товаром и не жмутся.
– Твердых ставок нет?
– Твердые ставки только в рознице. Порция порошка – десятка. В грамме четыре порции. Теперь считай. Взяв килограмм за двенадцать тысяч, ты получаешь двадцать восемь тысяч навару. Не слабо?
