– Вы прекрасно смотритесь в этом экзотическом одеянии, мистер Мирза Джалад Хан, – сказал Рэнделл, встретив гостя.
– Экзотика таит массу неудобств, сэр.
– Глядя на вас, об этом не подумаешь.
– Только потому, что я успел принять душ. А когда человек лишен возможности умываться месяцами, у него меняется взгляд на экзотику.
– Вы разочарованы?
– Нет, сэр. Восток – моя работа. Сам ее избрал, сам вынужден терпеть. Поэтому не жалуюсь, а только излагаю свое видение проблемы.
– Сожалею, но обещать, что вам придется принимать душ часто, не берусь. Обстановка такова, что вам нужно побыстрее возвращаться в экзотику.
– Да, сэр.
– Теперь о деле. Здесь, я заметил, наши специалисты любят цитировать Киплинга. Помните его: «Великие вещи, все как одна: Женщины, Лошади, Власть и Война. О войне мы сказали немало слов. Я слышал вести с русских постов: “Наточенный меч и речи что мед…”» Вот об этом давайте поговорим и мы. Причем, если мои оценки будут отличаться от ваших, жду честного указания на это. Мои суждения – результат кабинетных бдений. Кстати, мой советник – Чарльз Смайлс. Он, как и вы, – востоковед.
– Смайлс серьезный специалист, – сказал Вуд. – Мне знакомы его работы. Он дельный аналитик.
– К сожалению, его прогнозы большей частью пессимистичны. Смайлс полагает, что наши усилия в этом регионе не дадут дивидендов в будущем. Закрепиться здесь надолго нам не суждено.
– Это верно, сэр. Нас здесь не любят в той же мере, что и Советы.
– Вы симпатизируете Смайлсу?
– Нет, сэр. Мы исповедуем разные взгляды. Смайлс, как бы это определить поделикатнее… Он, в общем, сторонник мягкой политики. Я убежден в ином: сила Америки в ее силе.
– Спасибо, мистер Вуд, мне приятно такое слышать.
– Тем не менее, сэр, к Смайлсу стоит прислушаться. Он – высокий профессионал. Другое дело, какие выводы извлекать из его прогнозов.
– А какие извлекаете вы?
– Я считаю, нам надо заварить в Афганистане кашу погуще, которая будет кипеть и после нашего ухода. Следует подготовить людей, способных воздействовать непосредственно на Советы, когда они выведут свои войска. Обстановка для этого самая благоприятная. Недавно я беседовал с Азадбеком. Его люди рвутся на север. Они готовы перенести действия на Памир и в Узбекистан.
– В чем же дело?
– Нужны средства. Большие. А как вы знаете, наша администрация не очень щедра.
– Средства мы найдем. Не сегодня, так завтра. Я сделаю для этого все возможное.
Вуд улыбнулся.
– Я не привык льстить своим, сэр. Но впервые за последние дни ощутил, что возвращаюсь к жизни. Уже несколько месяцев, чем бы я ни занимался, дела эти не имели перспективы в будущем. А именно на него надо делать ставку. У любого афганца дома целые арсеналы оружия. Но оно само по себе не решит исхода войны с Советами. Только умно избранная стратегическая цель придает делу смысл. Вы такую цель мне указали. Я сделаю все, чтобы открыть границу на севере для белой заразы. Клянусь Аллахом!
– Вы молодец, Мирза Джалад Хан! – засмеялся Рэнделл. – Ваша клятва Аллахом просто прелестна. А теперь – за дело!
1988 г. Август. Провинция Кундуз. Афганистан
– Ла илаха илля-ллаху…
Слова молитвы, как шелест осенней листвы, как шорох крыльев птицы, взмывшей в ночи, как дуновение ветра с гор.
– Нет бога, кроме Аллаха. Аллах велик, милостив, милосерден…
Шах Джанбаз с молитвой открыл глаза. Светало. Прохладный ветер пронизывал тело предутренней зябкостью. Человека, заночевавшего в развалинах старого глинобитного дома, там, где застала темнота, не тянет залеживаться.
Шах Джанбаз легко поднялся с подстилки, брошенной прямо на землю, чувствуя себя хорошо выспавшимся, свежим. Привычно определил направление на благословенную Мекку и, не сходя с места, совершил утренний намаз.
Отдав Аллаху два положенных раката, сложил в углу развалины небольшой очаг, соорудил костерчик из хвороста, который насобирал рядом со старым дувалом, наколол щепок от балки, обрушившейся со стены. Разжег огонь. Набрал в арыке воды закопченной консервной банкой, которую постоянно носил в своих пожитках, и вскипятил чай. Потом достал из дорожной сумы – хариты – сухую лепешку, несколько ягод инжира и с удовольствием позавтракал. После еды Шах Джанбаз вынул серую тряпочку, расстелил на плоском камне, извлек из-за пазухи пистолет, разобрал его, тщательно протер каждую деталь, осмотрел их со всем тщанием, на которое был способен. Проверил магазин, плотность боевой пружины, остался доволен. Собрал оружие и сунул его под кушак, перетягивавший халат. Прежде чем собраться в дорогу, Шах Джанбаз с большим вниманием, разглядывал местность, стараясь угадать следы присутствия людей. Подозрительного поблизости не обнаруживалось. Мир был спокоен и пустынен. Даже ветер, обычно не стихавший в этих местах, уполз за кручи, и воздух стал прогреваться.
Шах Джанбаз – человек-письмо. Ни бумажки при нем, ни почтовой марки, а он послан, и весть от Мирзы Джалад Хана к амеру Наби Рахиму дойдет в назначенный срок, будет передана с преданных уст в благосклонные уши.
Алла, алла акбар! Удивительное творение – человек! Удивительны его быстрые ноги. Сколь бы ни были они длинны или коротки, все равно одинаково хорошо достают до земли и выполняют свое назначение – несут телесное бремя дорогами жизни. Уж кто-кто, а Шах Джанбаз знает это лучше многих других. Ноги, полные силы и быстроты, кормят, поят и сохраняют его. Человек гор, он все время в пути. Человек гор… А есть ли разница между ним и жителем равнины?
Шах Джанбаз знает – есть и очень большая.
Горец смотрит на мир взглядом орла сверху вниз. Высота его не пугает. Каменная стена, внезапно встающая на пути, не расстроит, не обескуражит его. Зато он теряется в степи, не зная, есть ли у безмерного пространства границы, не понимая, как можно в безохватности найти путь-дорогу, если все вокруг одинаково ровно и пустынно.
Степняк, наоборот, глядит на горы снизу вверх. Каменный хаос ввергает его в ужас. У подножия скал он чувствует себя песчинкой, которую сильный порыв ветра может запросто сдуть с ладоней камней.
В степи тропа и путник разъединены Аллахом. Куда ни сверни, куда ни двинься, примнешь траву, пробьешь новый путь. Тропы в степи – как русла жизни, по которым люди, словно вода, движутся по направлениям, заданным Аллахом.
В горах путник и дорога слиты воедино. Достаточно поглядеть, как тропа, будто змея, струится по кручам, сбегает с каменистых кряжей вниз и снова взбирается на крутизну, как она лепится возле скальных стен, чтобы понять: здесь человек должен повторять все, что удалось тропе. Чтобы подняться вверх к перевалу, необходимо взобраться на кручу, сползти с одного склона к другому, пробраться между вертикальных стен и только так, иного пути здесь нет.
Человек гор упрям и цепок. Как норовистый конь сбрасывает с себя неумелого седока, так и могучие кряжи пытаются сбросить со своих плеч надоедливую дорогу, порой сдвигают ее к самому краю пропастей, но дорога упорна, она становится тропой, потом еле заметной тропкой, а все же цепляется за скалы, уходит под облака, переваливает через хребты, спускается ниже и ниже из-под самых небес, туда, где спины гор не так круты и резки, снова превращаясь в дорогу.
Шах Джанбаз, двинувшись в путь, ступал неторопливо, уверенно, как умеют ступать только те, кто постоянно в пути. Европейцам, спешащим невесть куда, чтобы из пункта А попасть в пункт Б, достаточно вскочить за минуту до отхода поезда в вагон или занять место в салоне авиалайнера, затем в прокуренной тесноте проглотить необозримое расстояние, ничего не увидев толком, ничего не поняв, оказаться на другом краю мира.
День, проведенный в купе вагона, – время, вычеркнутое из жизни. И люди, стараясь сократить траты, бросаются в аэропорты.
День пешехода в пути – это день полноценной жизни в мире, где постель – сама мать-земля, кровля – высокие небеса.
Шах Джанбаз вбирал в себя ощущения, которые дарила дорога, жил ими.
Далеко впереди он заметил дорожную насыпь. Там тропа пересекала шоссе. Мудрость путника подсказала: перекресток опасности разумнее миновать на стопах осторожности. Выбрав место за кучей камней, Шах Джанбаз минут десять наблюдал за дорогой. За это время по шоссе на большой скорости на юг дважды проехали советские патрульные бронемашины. Выждав, когда скроется вторая, Шах Джанбаз, согнувшись, перебежал дорогу.
По каменистому желобу, куда он спустился, дул теплый ветерок. Шах Джанбаз принюхался. Тянуло трупным запахом. Поправив пистолет, чтобы он был под рукой, путник замедлил шаг и стал вглядываться в местность.
Впереди, где лощина делала изгиб, раздался неясный шорох. Держа руку на пистолете, Шах Джанбаз сделал шаг по склону, чтобы увидеть, что делается вне оврага. Метрах в десяти от себя заметил крупную птицу светлой окраски, с воротником из рассученных перьев. Она, неуклюже подпрыгивая и помогая себе распахнутыми крыльями, отбежала в сторону и взгромоздилась на крупный камень, не торопясь улетать.
