Мать ночами втихомолку плакала от стыда и горя. Кешка уже не мальчишка, взрослым стал. Женить его пора. В доме нужна помощница, а девки от него, как от чумного, воротятся.
Не признают, не замечают. Ни одна не захотела войти в дом молодой хозяйкой.
Мать в соседнее село к бабке ездила. Та, как слышали, в сердечных делах многим подсобила — своими зельями. Большую силу имели ее травы. Знатных девок и парней присушила без труда. А Кешке помочь отказалась.
Глянула на воду родниковую, на пламя свечи, сплюнула за плечо и сказала зло:
— Паскудный он удался. Грязных кровей. Горбатая у него судьбина, как коромысло. Не стану сельских девок им наказывать. Зачем мне проклятья слушать под старость? Он сам вскоре оженится. Без моей и вашей подмоги. Экую кобылу приведет. Рядом с ней — бочка худобой покажется, — рассмеялась в лицо и ушла в дом, заперлась на засов.
Мать от услышанного захворала. А Кешка вскоре и забыл про бабку.
Он думал о бурках. Будь они, любую посватал бы. Но для этого нужны заработки, — шел понуро полудурок.
Ноги сами привели его в клуб, где уже собирался народ. Особо молодые. Ведь после собрания заведут патефон, будут танцы.
— А вы что такой хмурый сегодня? — услышал Кешка внезапно под самым ухом.
Рядом с ним стоял аккуратный, маленький человечек, который всегда приезжал на все собрания. И хотя никогда не выступал, никто не знал его, чувствовалось, что средь приехавших он не лишний. С уваженьем к нему обращались. Не то что к прицепщику.
Кешка даже растерялся от внезапности. И ляпнул первое, что на ум взбрело:
— Обидно вот. Иду на собрание, а надо мной смеются. Мол, мозги свои не имею. Зачем слушаю, как надо жить? Иль сам не знаю. А ведь хочется жить по-людски. Не зря ж начальство время на нас изводит. Добра желают, помочь хотят. Чего же в том смешного? — пожаловался, не подумав.
— И кто же высмеивает? — заинтересовался человек без иронии и подвоха.
— Да мой тракторист Ананьев. Сам ни на одном собрании не был и меня дразнит на людях. Срамит, что в грамотные лезу, — осмелел Кешка, почувствовав участие.
— Давно с ним работаете?
— С весны. Теперь я сам могу справляться на тракторе. Да не верят. Потому что меня Ананьев срамит. Полудурком зовет.
— И за что он вас ненавидит?
— Не знаю. Он всех, кто на собрания ходит и приезжает, бездельниками лает…
— Вот как? — сузились глаза человека. Лицо его побледнело. Он подошел к Кешке поближе и сказал тихо: — Придите ко мне сегодня после собрания. Я вас в правлении колхоза буду ждать.
— Хорошо, — согласился Кешка, даже не спросив, зачем он понадобился, о чем будет разговор. И после собрания, как и обещал, заявился в правление колхоза.
Человек отвел его в пустой кабинет, усадил напротив, дал бумагу, ручку и предложил:
— Изложите все, что мне рассказали.
— Зачем? — не понял Кешка.
— Вы чистый, умный человек. Вы не просто труженик, а сознательный гражданин своей страны, цвет своего колхоза. Такими гордиться надо, а вас позорят морально неустойчивые, неграмотные, политически близорукие элементы. Это они мешают правильному развитию современной молодежи, тянут ее к старым устоям, чуждым, враждебным нашему строю. Но мы не позволим этого! И вы должны нам помочь очистить колхозную среду от всяких сорняков и злопыхателей, — убежденно говорил человек.
Кешка даже вспотел, выслушав в свой адрес целый стог похвал от городского человека.
— Вот бы маманя услышала! Небось бы перестала плакать. Всем сельским вмиг бы вложила в уши каждую похвалу образованного человека, сказанную в мой адрес.
— Пишите, — придвинул бумагу прицепщику. И Кешка, старательно выводя буквы, писал трудно, долго.
Человек ждал. Когда полудурок закончил, приезжий попросил поставить число и подпись. Перечитал бумагу, исписанную Кешкой, сложил ее вчетверо, спрятал в папку и сказал:
— О нашем разговоре и написанном никому ни слова не говорите. И в своей семье. Мы с вами скоро снова увидимся. Спасибо за помощь, — подал руку на прощанье и незаметно выскользнул из кабинета.
Кешка, возвращаясь домой, не мог ничего сообразить, не знал, что думать о случившемся, чего ждать для себя. Одно запомнил крепко: он — Кешка — хороший, Ананьев — говно.
А утром тракторист не пришел в мехпарк, как обычно.
Кешка готовил к зиме прицепной инвентарь и краем глаза наблюдал за тракторным парком. Собравшиеся мужики недоумевали. И только хотели сходить к Ананьеву узнать, уж не заболел ли человек, в мехпарк пришел Абаев.
Растерянный, встревоженный, он оглядел всех, подозвал Кешку:
— Кончай с бороной возиться! Давай сюда! — У Кешки внутри все оборвалось. Он тихо подошел к собравшимся.
— Виктора арестовали. Вчера ночью. Увезли в район. Уж не знаю, что случилось, но, видно, что-то серьезное. Воронок забрал. Хотя ни черта не пойму, в чем он мог провиниться перед чекистами? Ведь сутками работал. Никуда не ходил, ни с кем не разговаривал. За что его взяли? Может, ошиблись? Может, разберутся еще?
У Кешки дрожали колени. Только теперь до него дошло, что он натворил. И липкий страх морозил тело, бил ознобом.
«А что как прознают, додумаются?» — боялся до потери рассудка полудурок.
— Слушай, Кешка, придется тебе за Виктора поработать. Съезжу я завтра в район, узнаю о нем. Может, выпустят мужика. А ты, пока не прояснилось, по наряду Ананьева работай. Да старайся, чтоб не жаловались на тебя. Не подводи меня, — попросил механик и отправил Кешку возить сено на скотник.
Кешка даже о страхе забыл. Впервые самостоятельно станет работать, без контроля и насмешек, без подгонялок.
Не верилось. И недавний прицепщик часто оглядывался назад. Но ни Ананьева, ни Абаева за спиной.
«Выходит, это я его сковырнул? За все разом расквитался. Даже сам не ожидал, что так быстро и ловко получится. Вот дак подвезло! А я башку ломал, мучился. Ну да, ждите! Выпустят его нынче! Он — вражий элемент! Заступись за него на свою шею! Сам туда угодишь!» — вспомнил Кешка Абаева и, развернувшись у фермы, заметил жену Ананьева. Она дояркой работала. Первой хохотушкой средь баб слыла. Но сегодня лицо ее от слез опухло. Глаза покраснели. Платок лицо скрывает. Плечи женщины вздрагивают.
Кешка, глянув на нее, отвернулся.
Домой на обед он приехал на тракторе. Соседи, выглядывая в окна, удивлялись. Не все сельчане узнали о беде Ананьевых.
А когда услышали, приумолкли.
Тут еще и Абаев, вернувшийся из района, сказал тихо:
— Хана Виктору! Арестован за политику. Одного не пойму никак, кто о его брехне слышать мог? Прицепщик? Так он полудурок! Ни хрена, ни разу неграмотный. У него на весь дом семилетку не наскребешь. Трактор? Так он — железный. Кто же заложил его, кто нафискалил на мужика?
Но на всякий случай стал механик осмотрительным. Подойдя к Кешке, предупредил, что тому через месяц надо сдавать экзамен на тракториста, на право самостоятельной работы.
И Кешка вечерами усиленно готовился к предстоящим экзаменам.
В семье его к аресту Ананьева отнеслись по-разному. Отец жалел Виктора. Говорил, что напрасно человека обидели. Ведь таких работяг в деревне мало. А мать, охнув, свое мненье выразила, что Ананьев часто Кешку обижал. Выматывал его нещадно. За то Бог наказал. За детские муки и слезы… Просто так ни одно горе на человека не свалится. А только за грехи…
Кешка вскоре сдал экзамен. И теперь стал единственным хозяином трактора, полновластным и официальным.
По этому поводу в семье пол-литровку распили. Что ни говори, сын в люди вышел. Профессию механизатора получил. А это не всем дано. Нынче заработки будет иметь хорошие…
Все сельчане поздравляли Кешку, сразу вспомнив его имя.
Не поздравила полудурка лишь семья Ананьева. Не до того ей было. Или в горе собственном чужую радость не увидела.
Кешке было безразлично. Ночью, в темноте, он не раз хвалил себя за смекалку, что сумел не просто стать трактористом, избавиться от постоянного насмешника, а и отплатил тому за все свои унижения и обиды одним махом. И как! Пусть теперь почешется, узнает, кто полудурок!
«И ведь без подсказок и советов обошелся. Сам допер, что сказать нужному человеку! Ох и здорово это получилось у меня! А главное — быстро. И никто не допер, что это я упек гада, как контру» — радовался Кешка втихаря, боясь, чтоб его мысли никто не подслушал и не прочел их ненароком.
Кешка теперь ходил по селу важно. Не как мальчишка-прицепщик, как тракторист, сдавший непростой экзамен на моральную и профессиональную зрелость, и очень гордился собой.
Теперь он пренебрежительно поглядывал на девок, отказавшихся от него. И присматривался лишь к одной — Вальке Торшиной — секретарше председателя колхоза. Здоровая, толстая, она была ровесницей Кешки. Никто из сельских парней не решался и не хотел сватать Торшиху.
