стране. Сестра у меня тоже одна… Я тут опять с вами посижу несколько минут. Не прогоните?
Прошло уже не меньше часа, а беседа все продолжалась.
— Я ведь еще с института мечтала о серьезном восхождении, — говорила Лариса. — Готовилась, тренировалась. Вы так интересно рассказываете, Геннадий! Как будто побывала с вашей группой на Памире! Самой-то уже не
придется, никогда…
— Правильно! Я бы лично вас с собой не взял.
— Это еще почему? — искренне удивилась Лариса.
— Потому что идешь только с теми, на кого можешь положиться. Кто, заболев, старается помочь здоровым. Кто не оставит друга, даже если сам еле-еле ползет! Знаю, вам плохо. Но вы живы, значит, полпути до вершины уже пройдено! Вот она, рядом… А вы: «Оставьте меня здесь…. я больше не могу…»
Лариса улыбнулась:
— Вот уж действительно нарисовали портрет. Я бы и сама с такой не
пошла. Давайте по яблочку?
Каждый раз, приходя к сестре, которую перевели из интенсивной к ста-бильным, Геннадий навещал Ларису. Он оказался настолько необычным человеком, что девушка не сводила с него глаз и могла слушать часами, если бы… они у них были. С ее головы сняли бинты, и девушка сразу привела свои от-росшие светлые кудри в порядок. Нижнюю часть лица закрывала теперь только марлевая повязка.
Появление Геннадия пробудило не только интерес к жизни, но и при-несло неиспытанное ранее волнение. Она томилась ожиданием его прихода и грустила, когда он задерживался. Ощущения были новые, но инстинктивно и безошибочно узнаваемые любой женской душой. Признаки казались такими же бесспорными, как тяга к соленым огурчикам через месяц после свадьбы.
Девушка и без всяких признаков понимала, что влюбилась в этого человека без памяти.
— Ты, правда, Аленький Цветочек… Добрая, нежная…
Они сидели рядом, взявшись за руки.
Лариса осторожно дотронулась ладонью до его губ.
— Молчи…
Потом бережно, еле касаясь, провела по его волосам и лицу… Он
взял ее тонкие, почти детские дрожащие пальцы и нежно поцеловал. Лариса со счастливой улыбкой закрыла глаза и прижала его голову к своей груди.
— Сергей Иванович! Я готова к серии лицевых операций, о которых Вы
говорили, — заявила Лариса, как только главврач переступил порог палаты.
— Не так это просто теперь, Ларочка, — сказал доктор, устраиваясь на
стуле рядом с ней. — Вы изнурили себя голодовкой и совершенно не подготов-лены к предстоящим испытаниям: как физическим, так и эмоциональным. Но если действительно серьезно решили, то…
Лариса схватила его за руку:
— Очень серьезно, очень!
— Значит, будем работать вместе!
— Гена! Почему у тебя нет жены?
— Это сложно, Лара! Я уже говорил, что…
Геннадий помолчал.
— Что у меня… мужская работа.
— Да, я помню. Точки горячие и еще что-то.
— Вот из-за этого «еще что-то» я не могу иметь семью. Я не принадлежу
себе. Не имею права даже говорить на эту тему.
— Значит, ты… никогда не…?
— Не женюсь, ты хотела спросить? Я на правительственной работе. В любой момент могу понадобиться. Понять такое невоенному человеку трудно.
— Ты можешь уйти из моей жизни, возможно, навсегда, и хочешь, чтобы я это поняла??? — Ларин голос дрожал и срывался. — Я поеду за тобой куда угодно! Геннадий молчал. Подошел к ней, маленькой, хрупкой, развернул лицом к себе и нежно обнял. Он держал это истерзанное операциями, неистово плачущее тельце в своих крепких руках и долго гладил по спине и волосам, пока девушка не притихла.
Потом он пропал на несколько дней и, когда появился однажды утром, сказал:
— Меня вызывают. Это надолго. Я пришел попрощаться.
— Я не спала всю ночь. Думала. Ты не хочешь взять меня с собой потому, что я безобразная? Прости, прости! Я такая дура! Такая дура! — она при-жимала его руки к губам и целовала. — Я хочу сказать, что люблю тебя и благо-дарна судьбе за нашу встречу. Я знаю, что такое любить. Меня теперь можно… в горы. Ты научил…
— Прости меня, Лара!
— Прощаю… Что я говорю! Это ты прости, что мучаю тебя!!!
— Разве ты виноват?
Они долго стояли, обнявшись, пока не прозвенел звонок сотового.
— Я спускаюсь, — сказал Геннадий в телефон.
Помедлил. Взял Ларису за руки.
— Машина уже ждет, мне пора.
Он поцеловал девушку в соленые глаза и, не оглядываясь, вышел.
Из окна она увидела, как Геннадий быстрыми шагами пересек пло-щадь перед корпусом и сел в ожидающий его внизу черный джип. Транспорт-ным средствам, кроме больничных, въезд на территорию был строго запрещен, и машина одиноко стояла у тротуара с включенными фарами… Минуту. Две…
Потом резко взяла с места и выехала за ворота…
Главврач сидел напротив Ларисиного отца в своем уютном кабинете и
щедро разливал коньяк в широкие бокалы.
— Через три дня можете забирать дочку домой, — говорил он светящему-ся от счастья родителю. — Она вне опасности.
— Сергей Иванович! Расскажите мне о вашем методе. Откуда возникла
такая необычная идея?
— Извольте. Еще в самом начале своей карьеры, студентом, я проходил
практику в роддоме. Для женщины потерять ребенка — это огромная психиче-ская травма, а уж возможность рожать… Лежала у нас одна с асфиксией плода и таким букетом заболеваний, что у Мухинской «Колхозницы» было больше шансов забеременеть и родить, чем у нее. Мы не могли помочь бедной женщине, и она угасала прямо на глазах. Ее никто не навещал. Счастье других ро-жениц и звуки кричащих младенцев только усугубляли болезненное состояние и, как следствие, кровотечения… Один из моих сокурсников сильно жалел эту молодую женщину. Каждое утро он стал оставлять на ее окне букет цветов, со-рванных тут же, в саду. При возможности заводил с ней беседу, угощал конфе-тами. Через три дня женщина попросила у соседок по палате зеркальце, а через неделю стала выходить на улицу. Она ждала встреч сильнее, чем морфинист заветного укола. Полюбила. Поправилась. А приятеля моего вскоре перевели в хирургическое отделение. Что уж там дальше с ней стало — не ведаю.
Для женщины потерять привлекательность — это хуже, чем потерять жизнь. Потому что быть привлекательной и есть жизнь для нее. Не имея возможности поделиться своей красотой с мужчиной, традиционно доминировать и восхищать ею, женщина угасает. После тяжелых травм, уродующих внешность моих пациенток, многие из них рано или поздно впадают в тяжелейшую депрес-сию. Для некоторых она заканчивается или прыжком с моста, или… внезапно появившимся интересом к фармакологии. Преимущественно — к количествен-ному аспекту сильнодействующих лекарственных средств.
Еще коньячку? Нет? Я выпью. А! Тогда вы тоже? Видите, я умею угова-ривать! У нас в городе есть свой драматический театр. Довольно скверный, но…
Вот это но и натолкнуло на идею…
— Один из актеров
