Хлопали двери, мимо Сиверова пробежал Макс, тележурналист на ходу проверял камеру. Фурье боялся опоздать, оказаться вторым, он первым должен снять происшествие. Взрыв в элитной гостинице на «Славянском базаре» назавтра же, после посещения Витебска тремя славянскими президентами, — такую новость можно дорого продать.
Охранник афганца стучал в дверь хозяина, надеясь его разбудить. У лифта уже собрался народ. Фурье с включенной камерой был не один, еще двое операторов пытались занять выгодную для съемки позицию, но француз ловко оттирал их. Граната взорвалась, когда кабина поднялась лишь до половины своей высоты. Блестящие створки из нержавеющей стали выгнулись, из-за них валил удушливый дым. Горела пластиковая облицовка лифта и мягкое ковровое покрытие.
Появилась охрана гостиницы, милиция, пожарные. Прибежал охранник шах-Фаруза. Макс Фурье не выключал камеру, он ловил тот момент, когда наконец откроют створки лифта и он сможет снять внутренности кабины. Орудуя пожарным топором и багром, двое гостиничных охранников сумели раздвинуть створки. В кабине бушевало пламя. На любопытных повалил густой, едкий от горящей синтетики дым.
Пожарник ловко, как на учении, сорвал огнетушитель, и из алюминиевого раструба вырвалась струя углекислоты. Пожар был ликвидирован в течение десяти секунд.
— Живой кто-нибудь есть? — прошептала горничная, глядя на стекающий из высокоподнятой кабинки дым, и тут же заверещала от ужаса.
Узнать Омара в том, что предстало перед глазами любопытных, было почти невозможно. Осколком разбитого зеркала шах-Фарузу срезало пол-лица, грудь разворотило взрывом. То, что погибший в лифте именно Омар шах-Фаруз, поняли лишь три человека: охранник и Макс Фурье, узнавшие ботинки афганца, да и сам Глеб Сиверов, забросивший в кабину гранату.
— Срочно всем эвакуироваться из здания! — захрипел над головой собравшихся динамик пожарного оповещения. — Лифтами не пользоваться, спускаться по лестницам. Без паники!
Макс Фурье медленно опустил камеру, лицо его было бледным, губы дрожали. Он сделал шаг назад, и тут же его место заняли два других телеоператора, желающие снять трагедию в подробностях.
— Правильно, — тихо сказал Сиверов, проходя мимо Макса Фурье, — надо успеть собрать вещи, иначе потом мы кое-чего в своих номерах не досчитаемся.
Счастливчиков, кто успел пройти к себе в номер, оказалось немного — Сиверов, Фурье и двое танцоров кордебалета. Милиция перекрыла вход в коридор, теснила желающих забрать вещи. Глеб нагнал Макса, когда тот с картиной под мышкой, с камерой на плече выходил на стоянку через черный ход, специально открытый дежурным для эвакуации.
— Оставаться здесь у меня нет ни малейшего желания, — сказал Сиверов французу.
— У меня тоже.
— Насколько я знаю, через два часа поезд на Москву и через три — на Минск. Вам в какую сторону?
— В Москву, конечно же, в Москву, — растерянно проговорил Макс и нервно огляделся.
Ему казалось, что с минуты на минуту прикончат и его, ведь он все время на «Славянском базаре» был рядом с Омаром.
Глеб остановил такси:
— Садитесь. Или вы передумали?
Фурье теперь боялся даже собственной тени. Когда он увидел на крыльце гостиницы мрачного вида милиционера, то быстро юркнул в салон желтой «Волги».
— Да, я с вами.
— Федор Молчанов, — представился Глеб Сиверов.
— Макс, просто Макс, — не стал называть свою фамилию француз.
— Вы, наверное, бельгиец? — специально ошибся Сиверов.
— Конечно, да, я из Брюсселя, — обрадованно вздохнул Макс Фурье. — Я думал, только в России гремят взрывы, оказывается, можно погибнуть от бомбы и в тихом Витебске.
— Кстати, вы не знаете, кто погиб?
— Понятия не имею.
Оксана стояла среди толпы постояльцев, собравшихся возле гостиницы. У крыльца она насчитала десять милицейских машин, три черные «Волги» и один «Мерседес» с тонированными стеклами.
— Что же, все-таки, произошло? — допытывалась она у своего подвыпившего продюсера Петра Гриненко. Того взрыв застал в баре, и, выходя на улицу, он прихватил с собой уже оплаченный графин водки и рюмки.
— Хрен его знает, Оксанка, выпей.
Певица, не покривившись, проглотила рюмку водки, налитую до краев.
— Говорят, взорвали кого-то.
— Кого?
— Кого надо, того и взорвали. Какого-то трижды нерусского. Не то афганец, не то иранец…
— Полный такой, с усиками? — ужаснулась Оксана.
— Не знаю, от него мало что осталось.
И тут Оксана принялась осматриваться. Она искала взглядом Глеба. Тут до нее дошло, что она стала невольной соучастницей.
«Боже мой, сейчас начнутся допросы, объяснения. Что я стану отвечать? Незнакомый человек подошел ко мне, попросил вызвать иностранца из номера… — и тут от души у Оксаны отлегло. — Я звонила по его телефону, откуда они узнают о звонке?» — и певица, радостная, повисла на локте у Петра.
— Оксанка, ты чего так обрадовалась? — Гриненко смотрел на свою подопечную с опаской, уж не поехала ли крыша у девушки.
— Это я обрадовалась, что не мы с тобой в лифте ехали.
— А, — расплылся в довольной улыбке Петр, — нас-то с тобой за что взрывать?
— А его?
— Они, чурки, хитрые, — Петр приложился к графинчику с водкой.
Оксана нежно прильнула к своему защитнику:
— Петро, ехали бы мы с тобой в лифте, а там бомба лежит, что бы ты делал?
Гриненко не на шутку задумался:
— Кто ж его знает? В штаны наложил бы, наверное, от страха.
— А я-то думала, ты бы бомбу собой прикрыл, чтобы я жива осталась.
— Конечно, накрыл бы, — одним глотком Петро допил водку из графинчика и с лживой нежностью посмотрел на Оксану. — Слушай, а это не тот мужик был, который к тебе в баре приставал?
— Какой? — деланно вскинула брови певичка. — Не помню я такого.
Гриненко взглянул на часы.
— Еще часа два на улице торчать, пока все здание проверят. Пошли, в кабак завалимся. Одно нам остается — напиться сегодня.
Милиционер, стоявший на крыльце, через мегафон просил видевших что-нибудь подозрительное в последние дни подойти к следователю. Петр и Оксана, не обращая на него внимания, перебрались в уличное кафе.
Макс Фурье боялся даже на шаг отойти от Сиверова, повсюду ему мерещились преследователи. Француз успокоился лишь после того, как поезд тронулся. В купе они ехали вдвоем.
— Я видел, как вы снимали, — сказал Сиверов. — Странные вы люди, журналисты — ведете себя как стервятники. Вместо того, чтобы помочь лифт открыть, мешаете людям работать, снимаете.
Фурье даже не обиделся:
— Я горжусь тем, что моя камера оказалась на месте происшествия первой. Вы сами чем занимаетесь?
— Бизнесом, — уклончиво ответил Глеб.
И Макс, знакомый с правилами приличия, принятыми в странах бывшего Советского Союза, не стал расспрашивать, каким именно бизнесом его попутчик занимается.
Глеб старался не подавать виду, что ему заметны опасения француза. Тот даже в туалет боялся выйти без сопровождения.
«Он не так прост, — подумал Сиверов, — наверняка понял, чем занимается шах-Фаруз, а может, и сам замешан в его аферах.»
— Выйдем покурить? — предложил Макс.
— Можем курить и здесь, — Сиверов чуть опустил раму. Фурье явно расстроился, он хотел вместе с Глебом выйти из купе.
В дверь постучали. Тележурналист тут же глянул на спутника — уж не сговор ли это?
— Войдите.
Появилась проводница, молодая стройная девушка в униформе:
— Чай? Кофе?
— Не сейчас. У вас выпить найдется?
— Ресторан в соседнем вагоне, — напомнила проводница.
— Вы составите мне компанию?
Глеб согласился.
— Документы прихватите, — напомнил Сиверов, — не ровен час умыкнут.
— Я их всегда ношу при себе.
Макс Фурье прихватил камеру. Он пропускал Сиверова перед собой во все двери, зная, что если обрушится удар, то он придется на голову идущему первым. Наконец они дошли. Половину вагона занимал ресторан, половину — бар. У Макса Фурье зажглись глаза, когда он увидел спиртное.
— Что будете пить? — спросил журналист, устраиваясь у стойки.
— Вы человек проницательный, попробуйте угадать мой любимый напиток.
Фурье смотрел то на полки, то на Глеба:
— Обычно вы пьете водку, но это не ваш любимый напиток, она лишь дань русской традиции.
— Пока угадываете.
— Виски пьют в основном снобы, а вы не из их числа.
— Иногда люблю выпить хорошее виски. Но, если человек любит черную икру, это не значит, что он ест ее с утра до вечера столовой ложкой.
— Я сейчас закажу, — обрадовался француз. Понемногу к нему возвращалось хорошее расположение духа, его никто, не преследовал, никто не приставал. — Два по сто армянского коньяка.
— Попали в десятку, — улыбнулся Глеб. — Я люблю коньяк, но не французский, а армянский, грузинский и азербайджанский.
Бармен подал два бокала.
