Так что намерения немногочисленных отличников одиннадцатого "Б", скорее всего, относились к миру фантазий.
Если Андрей кому и был не безразличен в одиннадцатом "Б", так это Поплюевой. Светка Поплюйчик, как ее кликали подружки, была плоской со всех сторон девицей с прыщавым лицом и необъятным запасом плотской любви, которую она безмолвно предлагала любому и каждому парню, преданно заглядывая ему в глаза Однако больших охотников до прелестей Поплюйчика почему-то не находилось. Она страдала, впадала в депрессию, замыкалась в себе, но не надолго.
Появлялся очередной объект ее воздыханий, и Светка снова начинала тихую осаду. Назойливость Поплюйчика могла даже деревянную чурку довести до белого каления.
Не стал исключением и Андрей. Светка всегда и везде наблюдала за ним голодным взглядом и куда бы он ни шел, тащилась следом или чересчур часто попадалась на пути.
Однако все потуги Поплюевой обратить на себя внимание Андрея были тщетными. Его мысли занимала неверная Алена. Он пытался выбросить ее из головы, но не мог. Ночью, едва Андрей закрывал глаза, она появлялась перед его внутренним взором назойливым видением.
С момента ссоры они больше не встречались и не разговаривали по телефону. Наверное, и Алена, и Андрей были чересчур упрямы и категоричны; эти качества практически всегда сопутствуют юности.
Но Андрей уже начал понимать и другое: Алена принадлежала к чуждому для него кругу, в который он никогда не будет вхож. Это открытие неприятно поразило неокрепшую душу юноши, изъязвив ее червоточинами неприятия всех и вся.
Мать, после отчисления Андрея из Первой городской, совсем замкнулась в себе, стала нелюдимой и неразговорчивой. Единственным, что его радовало, было решение матери никогда больше не появляться в престижной школе.
А это значило, что она больше не будет мыть полы за спасибо и унижаться перед преподавателями и директором.
В новую школу мать ходить не стала. Андрей сам отнес в двадцать седьмую свои документы. Никто даже не спросил, кто его родители и чем занимаются.
Наверное, в этой школе такое положение вещей было обыденным, что, скорее всего, объяснялось контингентом учащихся. Почти все они жили в пятиэтажных "хрущобах", а их семьи имели мизерный доход.
Поэтому в двадцать седьмой поборы на различные школьные нужды не практиковались; с родителей просто взять было нечего.
Андрей все больше и больше привязывался к Дрозду. Когда тот уезжал в очередную командировку, юноша места себе не находил. Он вырос без отца, и теперь его старший приятель восполнял то, чего Андрей недополучил в детстве.
В первую голову Дрозд учил Андрея постоять за себя. Умей юноша мыслить более логично, он поневоле задумался бы над приемами самозащиты, которые преподавал ему Дрозд.
Все они были из разряда смертельно опасных для соперника.
Если захват, то с переломом руки противника, если бросок, то с подкруткой, после чего у недруга ломалась шея или хребет, если удар, то по наиболее уязвимым и незащищенным точкам. Андрей уже знал, что такие удары могут вызвать паралич и даже мучительную смерть.
Увы, юность не отличается взвешенность и мудростью, поэтому Андрей без всяких сомнений и размышлений с головой окунулся в тренировки на пределе своих возможностей.
Он часами пропадал на берегу реки, выполняя домашние задания Дрозда. Спустя три месяца после начала интенсивных занятий руки, которыми юноша крушил кирпичи, уже почти не ощущали боли, а босые ноги – зимнего холода.
Дрозд тоже был не равнодушен к Андрею. Он относился к юноше как к младшему брату – покровительственно и с отеческой строгостью.
Судя по обмолвкам своего взрослого приятеля, Андрей сделал вывод, что Дрозд не имел семьи. По крайней мере, в настоящий момент. Почему так случилось, он спросить не решался.
Дрозд был вполне здоровым мужчиной. Не раз и не два юноша находил в его квартире то женскую заколку, то забытую помаду, а однажды ему попалось на глаза даже дамское белье.
Связи Дрозда были редкими и случайными, в чем он, будучи навеселе, сам признался Андрею. Чаще всего Дрозд удовлетворял свои потребности с путанами, в основном дорогими – по вызову.
Но если в общении с Дроздом юноша находил отдушину, то все остальное ему радости не приносило.
Особенно доставал Андрея небезызвестный городской авторитет Самурай, бригадир вощанской братвы.
Он почему-то утвердился во мнении, что именно Андрей виноват в его поражении на любовном фронте – Алена по-прежнему не обращала внимания на Самурая.
Свою кличку он получил в местах заключения. Его провинность перед законом была немалой – он сидел за разбой.
Оттрубив на зоне положенный срок, Самурай очень быстро сколотил из бывших спортсменов банду рэкетиров (он занимался каратэ и даже успел до отсидки походить в чемпионах области). Но теперь бригадир вощанских, прошедший тюремные "университеты", действовал более хитро и изобретательно.
Милиция давно вострила на него зубы, однако Самураю сопутствовала удача. А может и нечто более существенное – несколько лет назад он стал владельцем трех или четырех магазинов и держал один из городских рынков. Так что денег на подкуп власть имущих у него хватало.
В крови Самурая было немало примесей, о чем свидетельствовали его раскосые глаза и смуглая кожа.
Неизвестно, был ли его отец японцем, как при случае гордо заявлял вощанский авторитет, но то, что мамаша Самурая нечаянно переспала с каким-то азиатом, можно считать фактом.
Единственной проблемой, омрачавшей существование Самурая, был его малый рост. Поэтому он носил ботинки на высоких каблуках и подбирал себе миниатюрных подружек.
К несчастью, Самурая угораздило влюбиться в Алину (по крайней мере, он сам так считал), которая была почти на голову выше бригадира вощанской братвы. Понимая в глубине души, что здесь ему ничего не светит (с учетом того, что отец Алины стал важной шишкой), Самурай нашел громоотвод в лице Андрея. И теперь готов был землю грызть, лишь бы расправиться с соперником.
Андрею уже надоело бегать от Самурая. К счастью, у бригадира вощанской братвы было много разных дел, поэтому о своем мнимом сопернике он вспоминал эпизодически – когда находился подшофе. То есть, не чаще двух-трех раз в месяц.
Увы, Андрей никак не мог вычислить периодичность этих бзиков Самурая, а значит, ему приходилось быть настороже каждый день. Что вовсе не способствовало бодрости духа и хорошему настроению.
Иногда у юноши возникали кровожадные намерения – это когда он, завидев подручных Самурая (или его самого), бежал по городу, сломя голову, чтобы забиться в какую-нибудь норку. Ему хотелось достать двустволку и расколоть дуплетом узкоглазую башку авторитета как спелый арбуз.
Эти мечтания были настолько сладостны, что Андрей даже забывал иногда об осторожности. В такие моменты он приходил к ресторану, где обычно гужевали вощанские братки, и, почти не прячась, наблюдал за ними через неплотно зашторенные окна.
Он представлял, как входит в зал, как достает из-под плаща обрез ружья, как бледнеет Самурай, завидев два черных зрачка, готовых в любое мгновение полыхнуть смертоносным огнем…
После таких вечеров Андрей был как выжатый лимон. Ему весь свет казался не мил. Хорошо, что мать была занята своими переживаниями и не обращала внимания на взвинченное состояние сына.
Впрочем, он старался не показываться ей на глаза: или садился за уроки, или притворялся спящим. -…Очнись, глухая тетеря!
Веселый голос Дрозда вернул Андрея к действительности. Он поднял голову и увидел, что его приятель стоит в одних плавках.
– Окунемся? – то ли спросил, то ли настоятельно попросил – почти приказал – Дрозд. – Погода в самый раз.
И главное – вода мокрая. – Он заразительно рассмеялся. – Утопим беса, что сидит за плечами. Эх-ма!
Дрозд с разбега ухнул в широкую полынью, которая метров на двадцать врезалась в лед, слегка припорошенный девственно чистым снегом.
Андрею было известно, что этот участок реки облюбовала группа городских "моржей". Они регулярно рубили себе во льду дорожку для заплывов и чистили полынью от шуги. Любители зимних купаний обычно приходили к реке ранним утром, а сейчас время близилось к обеду.
– Окунемся… – пробормотал себе под нос Андрей с невольной дрожью в голосе и последовал за Дроздом.
Ледяная вода обожгла тело как кипяток. Кровь в жилах словно забурлила. На душе вдруг стало легко и весело.
– Хорошо! – скалился Дрозд. – Эх, хорошо!
– Хорошо… – отвечал Андрей, возвращая ему улыбку.
Над речкой царила мертвая тишина. Молчали даже вороны, возвратившиеся на прежнее место. Молчали и недобро поглядывали на людей, резвящихся в полынье.
Безмолвие было тягостным, давящим, но ни Дрозд, ни Андрей этого не замечали.
Я успел. Я все-таки успел!
Едва я зашел в свою квартиру, как раздался телефонный звонок. Выждав необходимое время, я поднял трубку и, изображая человека, которого подняли с постели, сонным голосом недовольно спросил:
