– Литейный в каком месте? – Таксист свернул у «Октябрьского» на Жуковского.
– Почти угол с Некрасова.
Цыбин подумал вдруг, что можно было жениться на Анне. Это значительно упростило бы РАБОТУ. Постоянный контроль. Взаимное алиби. Много преимуществ. Хотя теперь, если он уходит, то имеет ли это смысл?
– С вас двадцать.
В соседнем с издательством израильском магазине одежды, видимо, была распродажа. Народ возбужденно топтался у дверей. С трудом протиснувшись, Цыбин поднялся на второй этаж.
– Здравствуйте! Давно не появлялись! – Елена Сергеевна в своей неизменной белой кофте закрывала кабинет.
– Работа на дому.
– Цыбин! Объявился! – Вадик и Таня выглядывали из курилки. – Долго жить будешь! Шеф только сегодня вспоминал. Не очень лестно…
– Все не привыкнет, что уже несколько лет для меня не шеф, а периодический заказчик… – Он усмехнулся на этом слове. – Почти компаньон.
– Ты к нему? – Таня тряхнула редкой по нынешним временам косой.
– К нему тоже.
– У Маши Лобачевой сегодня день варенья, – сообщил Вадик, – заходи рюмашку опрокинуть.
– День рождения у Лобачевой, а приглашаешь ты. – Таня скривила рот и покачала головой.
Ее можно было бы назвать симпатичной, если бы она пользовалась косметикой и поменяла свои безразмерно широкие брюки а-ля «запорожская сечь» и серый свитер на что-нибудь более женское. Миловидная Маша, вторая женщина младше пятидесяти в издательстве, рядом с ней смотрелась Клаудией Шиффер.
– А может, меня Маша уполномочила? – Рыжеусый Вадик подмигнул Цыбину. – Придешь?
– Без проблем. Где и когда?
– В машбюро, часа в два. Пятница все-таки.
– Договорились.
В кабинете Еремеева все было заставлено ведрами. Хлюпали падающие капли. По противоположной от двери стене спускались желтые разводы.
– Вы моей смерти хотите? – Лицо у Еремеева походило на портрет мучеников святой инквизиции. – Мы же на среду договаривались.
– Не успел, закрутился. – Цыбин виновато пожал плечами. – Первый раз.
– Принесли хоть?
– Конечно. – Цыбин достал папку и передал Еремееву. – Все девятнадцать стихотворений.
Еремеев взял первый лист, и лицо его стало детско-восторженным. Минуты три он читал, затем с видимым усилием оторвался:
– С вами как на бочке с порохом, но лучше с испанского никто не переводит. Может, вернетесь? Мы сейчас вот это опубликуем, вылезем из кризиса…
Цыбин знал, что из кризиса они не вылезут. Никогда. Страсть интеллигента Еремеева к настоящей литературе приведет его к нищете. Она никому не нужна. Против «Девочки-помидора» и «Скотов на разборке» ей не выстоять.
– Спасибо, но привык к вольным хлебам. Все равно вместе работаем. Как насчет денег?
Лицо Еремеева погрустнело:
– Понимаете, сейчас…
– Понял, подожду. Еще работа есть?
– А вы готовы? – Еремеев ошарашенно смотрел на него. – Даже до оплаты…
– Готов. – Цыбин улыбнулся. – Понимаете, я получаю от этого удовольствие.
– Понимаю, конечно, понимаю. – Еремеев вышел из-за стола и потряс Цыбину руку. – Вы – удивительный человек. Позвоните, пожалуйста, в понедельник. Мы выберем что-нибудь наиболее важное. Например, Бласко Ибаньеса.
– Здорово. Обязательно. До свидания.
Спускаясь по лестнице, Цыбин посмотрел на часы. Было 12.40. Следовало еще купить подарок.
Небо оставалось таким же серым и беспросветным. Моросило. В троллейбусе было душно. Народу битком. Он проехал одну остановку. Напротив казино «Олимпия» располагался маленький дорогой магазинчик «Аванти». Он выбрал изящный кошелек из мягкой кожи. В продовольственном напротив купил несколько бутылок дорогого испанского вина и разнообразной снеди. Обратно пришлось идти пешком. Холодные капли стучали по плечам.
– Цыбин!
Он оглянулся.
Жанна всегда хорошо выглядела. Сегодняшний день не был исключением. Пепельные волосы аккуратно уложены. В зеленых глазах оценивающий интерес. Кожаный плащ, из очень дорогих, – под цвет волос.
– Привет.
– Привет. – Она уже откровенно осматривала его. – Ты неплохо выглядишь, только виски с сединой.
В ее голосе явно слышалось сожаление. Скорее всего, оно относилось к тому, что он не пьяный неудачник-интеллигент, а вполне прилично одет, спортивен, да еще несет мешки с дорогими продуктами. Их-то ее профессиональный взгляд оценил в первую очередь.
– Возраст Христа. Пора, наверное.
– Как ты живешь? Как Ярослав? – Память у нее была всегда хорошей. – Постоим пять минут. – Взяв за рукав, она увлекла его под крышу над входом в казино.
– Я нормально. Ярослав погиб. – Цыбин свободной рукой достал цигарку и щелкнул зажигалкой.
– Боже! Что случилось? – Уголки губ опустились в дежурной маске сожаления.
– Убийство. Бизнес нынче – опасная профессия. Не будем об этом. Как ты?
– Дай мне прикурить. – Она достала сигарету. – Спасибо. Все прекрасно. Женя возглавляет федерацию греко-римской борьбы. Вот купили квартиру на Таврической. Летом…
– Рад за тебя. – Цыбин знал, что об этом она может говорить бесконечно. – Извини, но меня ждут на дне рождения.
– Подожди, – она снова прикоснулась к нему, – ты же не ходишь на встречи курса. Я о тебе ничего не знаю. Слышала, что ты в каком-то издательстве переводчиком, что так и не женился, что…
– Все правда. – Он докурил. – Мне пора. Рад был увидеть.
– Ты все еще сердишься, что я ушла от тебя к Жене? – Она удивленно вскинула брови. – Но это же понятно. Я должна была думать о перспективах. Надеюсь, ты никогда не считал, что это из-за денег?
– Как можно.
– Слава богу! – Она не уловила иронии. – Просто женщинам нужны сильные мужчины. Во всех смыслах. Чтобы было на кого опереться. С Женей я до сих пор счастлива. Он настоящий мужчина. Он прекрасный муж…
«Интересно, – подумал Цыбин, ловя ее отрешенно-сквозной взгляд, – она рассказывает это мне или себе…»
– …всегда был оторван от жизни, книжен, непрактичен. Согласись. – Жанна мягко взяла его за руку. – Извини. Не обижайся…
– Ты чего, стерва, нюх потеряла! Оставил тебя на десять минут, а ты уже под мужика лезешь!
Женя Олабин оплыл и обрюзг. Стальные мышцы члена сборной ЛГУ по классической борьбе, безотказно прокладывавшие ему дорогу с курса на курс вне зависимости от знаний, обвисли. Появился третий подбородок. Перехваченная дорогим галстуком шея с трудом втискивалась в воротничок такой же рубашки. От него пахло кричащим парфюмом и алкоголем.
– Женя! – На лице Жанны мелькнул неподдельный страх. – Ты что? Это же Цыбин. С нашего курса. Помнишь?
– Конечно, помню! – Олабин подошел вплотную. – Твой первый пахарь!
Глаза у него были все такие же небесно-голубые, только какие-то блеклые, словно матовые лампочки.
Жанна испуганно отдернула руку и отступила.
– Здорово, Цыбин! – Олабин сгреб его рукой за отворот плаща и слегка потянул на себя. Сила у него еще была. – Решил снова трахнуть свою бывшую бабу? Заруби на своем…
– Отпусти! – Цыбин мягко выпустил из руки пакет. Бутылки слегка звякнули друг о друга. Запах одеколона стал тошнотворным. По телу потекла тупая тоскливая усталость, вперемешку со злостью.
«Почему я пошел в этот магазин?»
– Я ща отпущу! Таких тебе отпущу! А ею дома займусь! На коленях будет ползать…
Испуганные прохожие спешили перейти на другую сторону Литейного. Охранник равнодушно глянул сквозь стекло двери и исчез в дымчатой глубине. Видимо, улица не являлась зоной его ответственности. Холодный ветер противно задувал в левое ухо. За спиной сопели и сигналили машины.
– Ты…
Резким движением левой Цыбин оторвал от себя руку Олабина, одновременно закручивая кисть винтом. В глазах борца взметнулось изумление. В ту же секунду Цыбин правой дернул вверх его локоть, и стокилограммовое тело с криком боли опустилось на колени.
– Дернешься – сломаю руку в двух местах. – Цыбин наклонился к самому уху Олабина. Голос у него был ровный и усталый. – Никогда меня не трогай руками. Понял? Хорошо. Меня не интересует твоя жена. Совсем. Можешь ее изуродовать, как Бог черепаху. Она сама сделала свой выбор. Тринадцать лет назад.
Лицо у Жанны было белым. Олабин молча встал, не глядя по сторонам. С заляпанных грязью брюк стекала вода. Цыбин поднял пакет и проверил бутылки. Ни одна не разбилась.
– Прощай, Жанна. Рад, что ты вовремя подумала о перспективах…
Ветер нервно дул вдоль Литейного. Дождь усилился. Толпа у издательства рассосалась: видимо, магазин закрылся. Поглядывая в беспросветное небо, несколько дорожных рабочих разбирали трамвайные рельсы. На троллейбусной остановке народ штурмовал покосившуюся «пятнашку». Было холодно и сыро. На душе моросило.
В машбюро пахло огурцами, «сервелатом» и свежей зеленью. Таня, отбрасывая постоянно мешающую косу и почти высунув от усердия язычок, резала хлеб. Елена Сергеевна аккуратно расставляла одноразовые тарелочки и стаканы. Вадик вместе с редактором Шлицыным – круглым тучным молодым человеком – и незнакомым чернявым парнем возились с бутылками дрянного лжегрузинского «Киндзмараули». Пробки крошились и упорно не хотели вьлезать даже при помощи штопора. На столе громоздились миски с салатами и винегретом. Стоя у окна, виновница торжества Маша Лобачева о чем-то разговаривала с двумя пожилыми дамами из бухгалтерии, вежливо улыбаясь и кивая. У нее были прямые каштановые волосы до плеч и пухлые детские губы. Цыбин удивился, что в такой день на ней узкая, короткая джинсовая юбка с длинной «молнией» сбоку и простенький голубой свитер «под ангору». Увидев его, она не смогла скрыть радости, но удержалась от того, чтобы подойти, бросив собеседниц. Цыбин вдруг почувствовал, что страшно хочет есть.
