Тропинка делала поворот, еловые лапки ударили по правому плечу, прошуршали по одежде, шлепнули по портфелю, укрепленному на багажнике. В ельнике было совсем темно, тропинка едва различимо виляла между деревьями. Отец Михаил подумал, что надо бы остановиться и пойти пешком, катя велосипед в руках. Но какое-то прямо-таки детское упрямство не позволило остановиться, спрыгнуть с велосипеда.
– Отец Михаил втянул голову в плечи, пригнулся к рулю и посильнее налег на педали. Тропинка делала поворот, выскакивая к полянке. Вот и поворот. Отец Михаил вздохнул с облегчением. Велосипед продолжал катиться по инерции.
Темная фигура возникла на тропинке неожиданно. Человек в телогрейке и кепке стоял, опустив руки, глядя на священника. “Грибник, что ли? – подумал отец Михаил. – Как в таких потемках грибы собирать, если я тропинку едва вижу? А он грибы собирает…” Но священник ошибался. Перед ним стоял не грибник, а убийца. Грибник с тропинки не сходил, упрямо глядя на священника. Его лицо в осенних сумерках было едва различимо, кепка была надвинута на глаза.
Отец Михаил притормозил, велосипед дернулся, заднее колесо прошуршало по траве. Велосипедист остановился в шаге от мужчины в телогрейке.
– Добрый вечер, – произнес священник, пытаясь рассмотреть лицо мужчины, стоявшего на широко расставленных ногах.
– Может, и добрый, – услышал отец Михаил в ответ и тут же узнал голос. Именно этот голос он слышал в телефонной трубке.
– Это вы меня звали?
– Я, – сказал Кузьма Пацук.
– А чего вы здесь.., не в деревне?
– Чего я здесь, ты сейчас узнаешь. Правая рука, которую мужчина прятал за спиной, взлетела в воздух. Кузьма Пацук сделал шаг к священнику. В руке убийцы был топор, самый обыкновенный топор, каким колют дрова, рубят ветки. Топор взлетел над головой. Силуэт Кузьмы Пацука был четкий, словно вырезанный из картона на фоне розовато-пепельного осеннего неба.
– Остановись, сын… – отец Михаил прикрылся правой рукой.
Удар топора был сильным и пришелся в основание шеи. Священник рухнул вместе с велосипедом. Кузьма Пацук хрюкнул, зарычал и еще дважды рубанул священника по голове, раскроив череп. Затем схватил священника за ноги и поволок в густой ельник. Бросил в неглубокую яму, туда же притащил велосипед. Из кармана плаща отца Михаила Кузьма Пацук вытащил связку ключей.
– Ну вот, теперь ты никому ничего не скажешь. И Гришка будет молчать, – глаза Кузьмы Пацука были налиты кровью.
Он срубил несколько тонких берез и бросил их сверху на безжизненное тело священника, на велосипед. Вытер лезвие топора прямо о пожелтевшую траву и, пошатываясь, словно был пьян, побрел сквозь густые заросли ельника к реке.
Убийца пропал в осенней темноте, как пропадает камень, брошенный в глубокую воду. Он стал невидим и неслышим.
Дом священника был таким же, как и десятки других на близлежащих улицах и переулках. Кузьма Пацук огородами пробрался к дому священника, перелез через забор, по тропинке, выложенной кирпичом, быстрой походкой, пригибаясь, двинулся к крыльцу. Собаки во дворе не было, это Кузьма Пацук знал, поэтому не опасался неожиданного лая или рычания. Он был уверен, что никто не услышит, как он подберется к дому, да и супругу священника Кузьма видел, та садилась в автобус.
Ключ вошел в замок, с хрустом провернулся, и дверь открылась. В доме священника пахло воском. В правой руке Кузьма сжимал топор, тяжелое и надежное оружие. Мяукнула кошка, спрыгивая с дивана на пол.
– Брысь! – выдохнул Кузьма.
В доме было темно. Кузьма зажег фонарь, и луч заскользил по стенам мебели. Иногда останавливаясь на несколько секунд, Кузьма переходил из комнаты в комнату. В шкафу в спальне Кузьма нашел то, что искал. Он развернул белую ткань, серебро тускло засверкало в луче фонарика. “Ага, вот ты где. Гад, попу отдал! За этот оклад мне в Москве большие деньги дадут, а ты вот так, сволочь, взял и сунул в руки, будто бы священник и все его молитвы помогут твоей жене! Не помогут молитвы, свечи ей пригодятся. Ненавижу я вас всех, ох, ненавижу!"
Оклад в белой ткани Кузьма спрятал под телогрейку и покинул дом, презрительно скривившись на иконы и лампадку, тускло мерцающую в углу поя образами.
"Это у вас все просто, а на самом деле все не так. Нельзя разбазаривать деньги, особенно чужие. Сволочь, хотел все дело погубить. Но не бывать этому”.
Кузьма действовал осторожно, как настоящий многоопытный грабитель. Он запер дом, ключи бросил в колодец во дворе дома. Тем же путем, через сад, он выбрался за забор, оказавшись в соседнем переулке. Прошел к реке и тропинкой вдоль берега добрался до своего дома. Оклад спрятал в гараже, топор помыл в бочке, тщательно насухо вытер. Лишь после этого вошел в дом.
– Где ты ходил, Кузьма? – спросила супруга.
– В сарае возился, – ответил муж. Жена Кузьмы Пацука передернула плечами. Она сидела, глядя на экран телевизора. Спорить с мужем не решилась. Она по интонации голоса определяла настроение супруга. Интонации не предвещали ничего хорошего, в голосе слышались громовые раскаты.
Кузьма переоделся и плюхнулся в кресло. Обхватил голову руками, крепко сжал виски.
– Что, голова болит? – спросила жена.
– Нет, не болит, – буркнул в ответ мужчина.
– Может, таблетку дать?
– Сама свои таблетки ешь.
– Да что с тобой, Кузьма, случилось чего? Может, печень болит?
– Ничего не болит, отвяжись.
– Ужинать будешь?
– Буду.
– Я сейчас соберу на стол.
Кузьма ел жадно, с хищным аппетитом. Нижняя челюсть ходила, перемалывая пищу. Утолив первый голод, Кузьма взял из холодильника бутылку водки, налил почти полный стакан. Залпом выпил и принялся закусывать хрустящим огурцом.
– Сегодня на кладбище, – заглянув в кухню, сказала жена, – люди могилы восстанавливают.
– А тебе что с того?
– Ничего, просто говорю. Моих родителей могилы не тронули.
. – Ну и радуйся, – буркнул Кузьма, глядя на экран телевизора. – Я спать пойду, – сказал он и, не дожидаясь ответа, исчез в спальне.
"Что с ним? Сам не свой какой-то… Глаза блестят, как у бешеного, рычит в ответ на каждое слово. Может, у него женщина завелась? Мужик он еще крепкий, хоть куда”.
Женщина убралась в доме, грустно размышляя о том, что происходит с ее мужем. Вымыла руки, выключила телевизор и вошла в спальню. Не успела она улечься, как муж вскочил, размахивая перед собой руками, словно отбивался от кого-то невидимого.
– Ты чего вскочил?
– Черти проклятые! – сказал муж.
– Кузьма, какие черти? Я тебе сейчас водички холодной принесу. Ложись, спи.
По лицу Кузьмы Пацука катились крупные капли пота, подушка была мокрая, словно на нее опрокинули стакан воды. Когда жена вернулась с кружкой холодной воды, Кузьма сидел, свесив ноги и положив тяжелые кулаки на колени. Он пристально смотрел в темный угол. Жена, сама того не желая, посмотрела туда же. “Угол как угол…"
– Свет зажги, – сказал муж, не отводя глаз.
Щелкнул выключатель ночника, комнату залил призрачный зеленоватый свет. Кузьма Пацук был похож на покойника. Голова с высокими залысинами была мертвенно бледна, пот уже высох.
– Да что с тобой такое?
Чашка стучала о зубы, вода текла по подбородку, капала на майку.
– Давай-ка, я тебя попою. Привиделось что-то?
– Ой, привиделось. Такой ужас!
– Расскажи, легче станет.
– Не могу, – упрямо сказал Кузьма, хватая жену за руку. Остатки воды пролились на постель. – Запомни, никому ни слова!
– О чем это ты?
– Запомни, никому ни слова! – упрямо повторил мужчина, скрипя зубами.
Женщина передернула плечами и подумала: “Раньше такого с ним не бывало. Может, “Скорую” вызвать?"
Потрогала лоб. Он был холодный, как качан капусты, принесенный с улицы в дом".
– Ложись. Я тебя укрою, сейчас принесу еще одно одеяло, согреешься.
Женщина перевернула подушку, уложила мужа, поплотнее укутала его двумя одеялами и села рядом.
– Ложись, не сиди. Свет не гаси, не надо выключать лампочку. Мне страшно, – и Кузьма виновато отвел глаза в сторону.
– Натворил чего? – спросила жена.
– Нет, нет, ничего, просто страшно, – поторопился с ответом Кузьма. Чтобы прекратить расспросы, он натянул одеяло на голову.
– Задохнешься, дурачок.
– Отстань, дура!
Слово “дура” принесло женщине облегчение: “Если ругается, значит, здоров”.
Голос из-под двух одеял прозвучал глухо, как из могилы. Женщина аккуратно легла и замерла, боялась даже дышать, чтобы не потревожить сон мужа.
Кузьма на мгновение уснул, провалившись в душную, влажную темноту. Ему показалось, что он действительно оказался в могиле, почувствовал даже запах сырой земли – так пахнет картошка в погребе. Он боялся поднять руки, боялся ощутить над собой доски крышки гроба. Сердце заколотилось так сильно, что Кузьму бросило в дрожь и он вновь покрылся холодным потом, вскочил, замахал руками.
