— А где она лежит?
— В третьей палате, — медичка повозилась с дверью, запирая ее. — Я покажу.
Развернулась и пошла по коридору. Я, на цыпочках — за ней. Напротив третьей палаты она остановилась, открыла дверь и поманила меня. Я подкрался и заглянул внутрь.
Там царил полумрак. Горел только тусклый ночник. Девчонка лежала на каталке, вся опутанная какими-то трубками и проводами. Голова была повернута в нашу сторону, но глаза закрыты. Кожа на костях черепа натянулась, под глазами отчетливо проступали темные полукружья. И все это — в тусклом свете того самого ночника. Жутковатое зрелище.
— Без сознания? — спросил я.
— Спит, — пояснила медичка. — Под уколами.
Я отступил назад и прикрыл за собой дверь. Посмотрел медичке в очки, полюбовался своим искаженным до неузнаваемости отражением и, расчувствовавшись, сказал:
— Спасибо, доктор!
— Это все? — удивилась она, и между двумя короткими словами я отчетливо уловил мысль: «Какого рожна приходил?!». Но, как сказал один знакомый следак, мысль — существо эфемерное, его к делу не подошьешь и в стакан не набулькаешь. Поэтому я отреагировал только на произнесенное вслух:
— Все. Она поправится?
— Голова не пострадала — так, пара ссадин. А опорно-двигательный аппарат восстановится… Со временем. Возможно, через полгода уже танцевать будет.
— Вот и славно, — я кивнул сам себе и пошел к выходу. Медичка за моей спиной тяжело вздохнула. Я обернулся и с удивлением заметил, как она вытирает что-то пальцем под левой линзой. А бог ее знает, внезапно подумал я. Может, внутри она добрый и ранимый человек. И даже работа в медицине не сделал ее циничной, Раз вот — даже, кажется, слезу пустила. А то, что снаружи не получилась — так это случается. Обидно, конечно. Особенно, наверное, для женщины. Но главное — внутри человеком оставаться. Как в том анекдоте — Наденька Крупская тоже красавицей не была, ан вон какого парня себе отхватила! Вот и мне захотелось сказать медичке какую-нибудь банальность. Вроде того, что все равно найдется человек, который разглядит, какая она внутри. Так что пусть ждет. Главное — про макияж и прически не забывает.
Но я одернул себя. Я на войну иду, а не на вечер поэтов Серебряного века. А мужику, который идет на войну, нельзя раскисать. Вот так.
И, покинув реанимационное отделение, я побежал вниз.
Медсестра на первом этаже пребывала на боевом посту. Видимо, одного просочившегося непрошенного гостя, то есть меня, с нее хватило. Больше она таких безобразий допускать не собиралась. Сидела за стойкой и караулила вход.
Я думал получить от нее пару ласковых в спину, но она всего лишь спросила:
— Ну и как? Пропустили вас?
— Да, — откликнулся я. — Сказали — если что, заходить, не стесняться.
— А девушка как?
— Через полгода танцевать будет, — и я вышел на улицу. Пустой треп в мои планы не входил. К тому же времени и так было потрачено довольно много.
Ян и Комик терпеливо скучали в ожидании меня. Вернее, скучал Ян. А Комик снова вытащил пистолет и влюбленно изучал его с разных сторон. Интересно — с женой он так же нянькается? Если да, то она с него пылинки сдувать должна, даром, что парнишка ведет себя порой, как идиот.
— Ну, и что с ней? — поинтересовался Литовец, когда я поместил свою тушку на сиденье рядом с Комиком.
— Через полгода танцевать будет.
— А она умеет? — он завел машину и направил ее прочь от больницы.
— Придется научиться, — я пожал плечами. — Доктор сказал — будет, а с докторами спорить нельзя.
— Понятно… Слушай, а все-таки — зачем тебе это надо было?
— Не знаю, — сказал я.
— Суки, — сказал Комик, почти ласково пялясь на пистолет.
— Слушай, он меня достал уже, — вздохнул Ян. — Где он столько сук видел?
— Не знаю. Может, кинологом раньше работал? Сукам вязки устраивал, они его за это покусали. Он тебе ничего не рассказывал?
— Не рассказывал. Но на сук злой, как черт. Куда теперь ехать?
— Не знаю.
— Зашибись! — он нервно обернулся и уставился на меня. Даже его прибалтийские нервы расшатались от долгого пребывания в обществе Комика. Хотя — чему удивляться? — А ты вообще что-нибудь знаешь?
— Хотел бы узнать. Ты на дорогу смотри. Баранку держишь, а не девку мацаешь. Нужна информация, Ян. Информация нужна.
Я задумался. Действительно, просто приехать и попытаться взять штурмом особняк, как я это сделал днем, нельзя. Даже при том, что нас теперь трое и мы при пистолетах. Во-первых, Кар наверняка предусмотрел такой вариант и нас там уже ждут. А во-вторых, и мой дневной поход был чистой воды безумием. Утешало одно — я совершил его в порыве чувств, вызванных кончиной друга, а во второй раз сумел сдержать себя. Сейчас случился третий раз, и я рассуждал еще более хладнокровно, чем во второй.
Нужен был кто-то, располагающий дополнительной информацией о Каре. Знал бы — прихватил с собой кого-нибудь из четверки Желтого. Впрочем… Я повернулся к Комику:
— Где Бэк мог спрятать человека?
Комик, витавший вместе со своим пистолетом где-то в заоблачных высотах, среди сук, которых надо привалить, вопроса явно не ожидал. Он тупо уставился на меня и спросил:
— Какого человека?
— Гомо, — пояснил я. — Сапиенса. Человека разумного. Две руки, две ноги. Голова, головка. Кличка — Жеребец.
— Жеребец? — икнул Комик.
— Это кличка, — напомнил я. — Думай.
— Дома, наверное, — он пожал плечами.
— Да не дома! Я сказал — спрятать, значит, так, чтобы не нашли! Еще думай.
— В гараже?
— У Бэка не было гаража! — разозлился я. — Собери мозги в кучу!
— Может, на даче?
— Это ближе к телу, — я с облегчением вздохнул. — А ты знаешь, где она?
— Конечно. Мы по осени оттуда картошку возили.
Про картошку, конечно, важная информация. Но мне больше понравилась второстепенная — о том, что Комик знает, куда ехать.
— Чудненько! — я хлопнул Яна по плечу: — Едем к Бэку на дачу, — и, обернувшись к Комику, скомандовал: — Дорогу показывай!
К даче Бэка пришлось прорываться по узкой, извилистой и неудобной тропинке дачного поселка. Впереди, как наиболее осведомленный, шел Комик, которому мы по этому случаю даже фонарик вручили. Следом топал Ян, а замыкающим — я. Было темно и под ногами все время путалась какая-то трава. Путешествие притомило. На машине ехать было намного сподручнее, но, по моим подсчетам, машину мы оставили добрую пару тысяч километров назад, а сколько еще оставалось идти, ведали только бог и Комик. У последнего я и решил узнать, сколько это безобразие будет продолжаться.
— Далеко еще? — окликнул я вполголоса.
— Метров сто, — отозвался он. Умиротворенно так отозвался. Ну, а что ему? У него-то в руках фонарик. Да и вообще, после того, как мы приехали в дачный поселок, он подозрительно быстро избавился от нервозности, став на порядок спокойнее и увереннее. Даже пистолет засунул за пояс брюк. И не делал попыток его достать. Занятная метаморфоза.
— Он что — не мог к даче подъезд сделать, что ли? — раздраженно пробухтел Ян, споткнувшийся обо что-то.
— Подъезд был, — возразил Комик. — Только он его перекопал и засадил картошкой. Сказал, что сто метров — не крюк, а свежим воздухом дышать полезно.
— Какие сто метров? — проворчал я. — До Москвы ближе!
— Да пришли уже, чего вы стонете? — покровительственным тоном осведомился Комик. И действительно остановился, светя фонариком на калитку. Мы с Яном подтянулись к нему, после чего плотной группой проникли во двор.
Небольшой домик был тих и темен. Скучковавшись у крыльца, мы некоторое время напряженно прослушивали тишину.
— Ни звука, — наконец констатировал Ян. — И темнота, как у коровы в жопе.
— У негра, — поправил я.
— Ты думаешь — у коровы посветлее будет?
— Я у коровы в жопе не был, — огрызнулся я. — Я в армии был. Все то же самое, только кормят бесплатно.
— В армии я тоже был. Как думаешь, этот крендель здесь?
— Вообще без понятия, — я пожал плечами. — Войдем — узнаем.
— А как войдем? Ключ есть?
— Бэк его на притолоку клал, — свистящим шепотом сообщил Комик и принялся шарить над дверью. — Ага, вот!
Он ловко справился с замком, и мы все той же тесной группой просочились внутрь.
Помещение, как и предполагалось при наружном осмотре, было небольшим. Ко всему, еще и заставленным, причем всяким хламом. Видимо, в свое время Бэк свез сюда всю старую мебель, что досталась от родителей, родителей родителей и прочих пращуров вплоть до петровских времен. Еще и у соседей занял. В итоге здесь оказались: продавленный диван из тех, на которых поколение шестидесятников делало поколение восьмидесятников; два комода; шкаф устрашающих размеров; огромный стол о трех ногах (четвертая отсутствовала не потому, что отломалась, а потому что человеческим гением предусмотрена не была). И масса тряпья, предназначение которого уже давно не подлежало определению. Присутствовали еще три стула, но я их в расчет брать не стал — эти на общую захламленность влияли не сильно.
