— Но до пенсии вы мне мешать не будете? Обещаете? — Обещаю. Давай выкладывай, какая еще там темная лошадь? Ну?
— Подождите, патрон. У меня есть еще одно условие. — Жильбер, не вытягивай из меня жилы. — Достав платок, Пикар раздраженно промокнул шею и лоб. — Не играй на нервах. Какое еще там условие?
— Вы не только никому не расскажете, вы не пророните ни слова о том, что я вам сейчас сообщу. Никому об этом даже не намекнете.
— Жиль, неужели я выгляжу болваном? Нашел идиота, который выдаст темную лошадь накануне Дерби. Конечно, я никому ничего не скажу.
— Хорошо. — Изобразив секундное колебание, Жильбер сказал бесстрастно: — Гугенотка.
Покусав большой палец, Пикар воззрился на него:
— Гугенотка? Ты имеешь в виду кобылу, на которой поскачет старший Дюбуа?
— Именно.
Оставив наконец палец в покое, Пикар подошел к окну. Сплюнул:
— Не верю. Это фуфель. По силе Гугенотка на порядок отстает от фаворитов.
— Тем не менее она вполне может взять Дерби.
— Ерунда. Я видел ее в призе сравнения, она пришла второй. Нет, этого не может быть. Прости, мой мальчик, но тот, кто тебе это сказал, просто-напросто тебя кинул.
— Патрон, мне никто ничего не говорил. Просто я могу гарантировать: эта лошадь глубоко затемнена. Очень глубоко.
— Что, тебе об этом сообщили твои Дюбуа?
— Не Дюбуа. Ведь именно они ее и затемняют. Да и я с ними на эту тему даже не разговаривал.
— Тогда откуда ты это знаешь? Ведь, насколько я тебя знаю, ты довольно далек от скачек.
— Теперь, когда в кругу моих проблем поневоле оказался Анри Дюбуа, не так уж и далек. Но дело даже не в этом.
— Так в чем же?
— В том, патрон, что к этому выводу меня привел ряд фактов.
— Каких?
— Неважно. Это секреты, причем секреты не мои. Так или иначе я твердо знаю, что Гугенотка затемнена. И решил, что в обмен на терпимое ко мне отношение могу сделать вам этот подарок.
Пикар застыл; судя по всему, он был занят сейчас какими-то сложными расчетами. Наконец сказал, выйдя из столбняка:
— Хорошо, Жиль, допустим, я тебе верю. Но где гарантия, что ты не сообщишь это кому-то еще?
— Патрон, вы смеетесь. У меня нет не только желания сообщать это кому-либо, у меня нет на это даже возможностей. Как видите.
— Жиль, мальчик мой, будь ты проклят. Ведь если Гугенотка даже не придет первой, а просто зацепится за тирсе[2], это будет прикол столетия. Ладно, договорились. Выздоравливай.
— Счастливо, патрон. Значит, никому ни слова?
* * *
Открыв глаза, Анри посмотрел на часы: десять минут шестого. Подумал: вообще-то он чуть-чуть проспал. Ведь по расписанию он уже через сорок минут должен работать на дорожке. Решив все же, что успеет, наспех позавтракал. И только после завтрака сообразил: ведь сегодня же день Дерби. Хорош же он, чуть не забил об этом. Выглянул в окно: так и есть, отец и Себастэн уже на дорожке, проваживают лошадей.
При его появлении отец, сидящий на раскладном стуле, кивнул, не отрывая взгляда от идущей в руках2 вслед за Себастэном Гугенотки. Как участнице скачки, кобыле полагался сегодня легкий моцион, поэтому Себастэн и вел ее сейчас шагом. Отец наблюдал за этим процессом как завороженный.
От сосредоточенного наблюдения за лошадью отец оторвался, лишь когда Себастэн и Гугенотка перешли на противоположную прямую. Посмотрев на Анри, ударил несколько раз хлыстом по голенищу.
— Пусть держатся, гады. Лошаденка в отличной форме.
Хорошо, что отец настроен воинственно, подумал Анри, это всегда предшествует удаче.
Без десяти двенадцать, когда конюхи начали заводить в фуру участвующих в сегодняшних скачках лошадей, к отцу и Анри подошел старший охраны Мюнез. Понаблюдав за погрузкой, сказал:
— Патрон, у меня есть несколько предложений по поводу сегодняшнего переезда.
— Выкладывайте.
— На окна легковых машин, вашей и месье Анри, мы наклеим специальную темную пленку, так что рассмотреть, кто именно едет в этих машинах, будет невозможно.
— Неплохо.
— Прошу учесть, патрон: вас и месье Анри в этих машинах не будет.
— Да? — Отец поднял руку, показывая, как именно нужно заводить лошадь. Куда же мы денемся?
— Вы с месье Анри поедете в фуре.
— Интересная находка. То есть прямо с лошадьми?
— Это не очень удобно, но сегодня ведь день Дерби. Может быть всякое.
— Ладно, поедем в фуре, нам ведь не привыкать. Вы еще что-нибудь придумали? Или у вас все?
— Нет, не все. Вы ведь знаете, что после случая с месье Анри мы ужесточили меры по вашей охране?
— Во всяком случае, вы так говорите.
— Не только говорю. Надеюсь, вы заметили, что во время последних скачек за вами и месье Анри постоянно наблюдают три наших человека? Так вот, сегодня, в день Дерби, я решил подключить к вашей охране еще двух телохранителей.
— Что ж, если вы так боитесь за наши две персоны, я не против. Особенно если эти меры касаются моего мальца. Интересно только, как ваши пять телохранителей разместятся сегодня в жокейской? Вы знаете, что там творится в день Дерби?
— Разместятся, не волнуйтесь.
— Ладно, Мюнез, большое спасибо за работу. Теперь я могу заняться погрузкой?
— Конечно, патрон. — Мюнез отошел.
* * *
Народу в день Дерби на Лоншанском ипподроме всегда собиралось больше, чем обычно, однако то, что увидел Анри, когда они подъехали, превзошло все его ожидания: трибуны, несмотря на вздутые цены, уже сейчас, за два часа до начала первой скачки, были набиты битком. Не успели они открыть заднюю дверь фуры, как к ним тут же бросилось около двух десятков корреспондентов. Все они были с телекамерами, микрофонами и фотоаппаратами; пока Анри и отец выводили лошадей, корреспонденты, честно отрабатывая свой хлеб, крича и перебивая друг друга, задавали вопросы отцу и Анри, а фотокорреспонденты, не теряя времени, лихорадочно щелкали затворами фотоаппаратов. Операторы направляли объективы телекамер поближе. Телохранители во главе с Мюнезом оттеснили было корреспондентов, чтобы дать возможность отцу и Анри войти в конюшню, по, войдя внутрь, Анри понял: уйти от контроля прессы им не удастся и здесь. Повсюду на стенах, потолке, даже на кормушках были укреплены портативные телекамеры и микрофоны. Да, подумал Анри, похоже, сегодня до конца скачек им нельзя будет сказать и слова, чтобы это слово не услышали и не увидели зрители во Всех странах, купивших право на трансляцию. Впрочем, чуть позже, подумав, что его вполне может увидеть даже Ксата, он с присутствием телекамер и микрофонов примирился.
Затем, втянувшись в работу, захваченный подготовкой лошадей к скачкам и самими скачками, Анри вообще напрочь забыл обо всем, кроме дела. Он готовил лошадей, седлал их, взвешивался, проходил допинг-контроль и скакал. Если учесть, что все это ему приходилось делать в тесноте, толчее, спешке, под оглушительный рев трибун, можно понять, что для других мыслей у него не оставалось и секунды. Помехи, неизбежно сопровождающие большие скачки, ему в общем-то не мешали, за время предыдущих выступлений он уже успел к ним приспособиться. Единственное, что его сейчас раздражало, было то, о чем предупреждал отец, — неимоверная толчея в жокейской. Эта толчея была чрезмерной даже для призового дня; во время взвешивания и проверки на допинг ему и сопровождавшим его телохранителям в жокейской приходилось буквально продираться сквозь толпу.
Здесь, в жокейской, имели право находиться лишь сами жокеи и обслуживающий их персонал, о чем неустанно напоминали распорядители, однако в коридорах и холлах тут с самого начала скакового дня толпилось множество посторонних; кого только здесь не было, от владельцев лошадей, членов правления жокей-клуба и общественников из судейской коллегии до корреспондентов и просто особо важных персон. Все эти люди входили и выходили из жокейской, когда им вздумается; знаменитости, при одном виде которых открывались все двери, в основном приходили сюда просто так, от нечего делать, даже не задумываясь, что их присутствие может мешать жокеям. Над толпой в смокингах и баснословно дорогих платьях стоял гул разговоров, щелкали блицы, взрывами поднимался смех; однако стоило здесь появиться жокею в картузе, куртке, бриджах и сапогах, направлявшемуся с «бабочкой» в руке к весовой, как все разговоры ненадолго умолкали. Толпа особо важных персон почтительно расступалась, однако самим жокеям от этого, конечно, легче не становилось.
Наконец закончилась последняя скачка перед Дебри. Приближение главного события дня чувствовалось по трибунам: в преддверии Дерби ложи и галерка, ожидавшие проводки участвующих в скачке лошадей и фольт-кейтинга[3], настороженно притихли. Войдя вместе с направлявшимся на взвешивание отцом в жокейскую, Анри заметил, что притихла и заполнившая коридор толпа избранных. Телохранители, продвигаясь вперед вместе с ними, настороженно вглядывались в окружавшие их лица. Их задачей было предотвратить возможное покушение, и, помня о случае с Анри, они сейчас не доверяли никому и ничему. Но пока никакого намека на покушение не было.
