Лучи прожекторов и оружейные стволы обшаривали обочины, личный состав изготовился к бою и оставался на своих местах. Машины покинули только Маккойн и Андерс. Андерс стоял перед танком, прикрывая глаза от слепящего света фар. Мако присел на корточки и мрачно разглядывал черные детские пятки и худые спины с пунктирами позвоночника, сотрясающиеся крупной дрожью, словно в агонии. От них несло удушливой смесью свежей крови и пота и чего-то еще, незнакомого капитану. Но кровь, покрывающая эти худые тела, уже подсохшая местами, смешанная с комками песка и грязи, была не их кровью. Дети невредимы, Мако в этом почти не сомневался. И никакой взрывчатки на них не было.
Он осторожно взялся за одну из лодыжек и потянул на себя. Это оказался мальчишка. Какое-то время он сопротивлялся, вжимаясь в утоптанную глину, потом резко перевернулся, вырвался, вскочил, явив на мгновение капитану зареванное лицо с выехавшими из орбит глазами, и дал бодрого стрекача. Однако не успел капитан повернуть голову, чтобы обменяться взглядами с Андерсом, как мальчишка уже вернулся и рухнул перед капитаном на колени, вопя и стеная пуще прежнего.
– Пусть придет Ахмед,– сказал Маккойн.
Андерс побежал за переводчиком. Девчонка тем временем привстала на корточки, потом на колени и, выставив перед собой руки, подползла к капитану. Она уже не кричала, только шевелила губами. Глаза ее были закрыты. Мако невольно содрогнулся, увидев, как чудовищно, просто неправдоподобно она худа.
Появились Вик с Ахмедом. Ахмед встал над детьми, уперев руки в широко расставленные колени. В Ираке сельские учителя, видно, не привыкли сюсюкать с подрастающим поколением, и он что-то выкрикнул на своем языке. Повторил еще несколько раз, повысив голос. Мальчишка вдруг закрыл рот, замолчал. Было слышно, как стучат его зубы.
– Они сейчас в обморок грохнутся,– сказал Андерс.
Мальчишка заговорил, точнее, залаял, с трудом выталкивая звуки из сжатой спазмом гортани. Маккойну казалось, что его глаза тоже закрыты, но сейчас разглядел закатившиеся под самый лоб черные зрачки.
– Ничего не понимаю,– сказал Ахмед по-английски.– Говорит: съешь меня и улетай. Съешь и улетай.
– Больше ничего? – бросил Маккойн, не отрывая взгляда от мальчишки.
– Повторять только этот,– запнувшись, сказал Ахмед, у которого от волнения, похоже, тоже немного перепуталось в голове.
Зрелище было жутковатое. К тому же девчонка, как и предсказывал Андерс, вдруг молча завалилась на бок, ткнувшись лицом ему в сапог, да так и осталась лежать без движения. Андерс осторожно высвободил сапог и отступил в сторону.
– Спроси, откуда они взялись,– обратился Маккойн к Ахмеду.– Где их дом.
Ахмед спросил. Мальчишка никак не прореагировал, продолжая повторять на разные лады одно и то же. Ахмед прикрикнул на него и даже затопал ногами, словно дядюшка Скрудж из старых диснеевских мультфильмов. Ноль реакции.
– Хватит,– сказал Мако. Он повернулся к Андерсу: – Надо взять их с собой. Наверняка из того селения пришли.– Мако кивнул в сторону огней.– Позови своих ребят, пусть погрузят их в штабную машину, там теплее. Руни предупреди, пусть осмотрит девчонку... И заверните их в какие-нибудь одеяла, что ли.
Мальчишка не хотел садиться в машину, сопротивлялся, как бешеный, и орал с пеной у рта. Когда Фолз и Шарки, все перемазанные его «боевой окраской», хотели было дать ему хорошего пинка, он неожиданно скорчился, прикрыв руками голову, и затих, словно собрался умирать. В таком положении его и погрузили в салон. Девчонку устроили на разложенном сиденье в третьем ряду, подстелив кусок брезента. Руни колдовал над ней с неизменной своей нашатырной ваткой.
– Такое впечатление, будто их не кормили с самого рождения. И не мыли...– Руни вдруг увидел чтото и запнулся. Оторопело взглянул на Шарки: – У нее полная голова вшей. Просто кишат... Ты когданибудь уже дезинфицировал свой «Хаммер»?
* * *
– Да ничего удивительного. В этой стране все возможно. Долбаные айраки! Еще с деревьев не слезли, а уже понтуются вовсю, дяде Сэму угрожают!..– Санчес привычно поискал глазами в темноте Прикквистера, но наткнулся на силуэт профессора Макфлая, напоминающий раскинувшийся вширь горный массив.– А вот у нас теперь есть профессор! Пусть он прочитает нам лекцию, как первобытные народы воспитывали своих детенышей!
Макфлай, которому недавно пришлось освободить свое место в штабной машине для детей, а затем под сдержанное хихиканье морпехов забираться в кузов грузовика, что удалось лишь с третьей попытки, сидел сейчас, облокотившись рукой о борт, и ожесточенно мусолил потухшую сигару.
– Дети – суть источник грязи и зловония,– проговорил он.
– Суть чего? – нахмурился Санчес.
– Эту фразу произнес на одной пятничной проповеди мулла Муссияр в 932 году. Она означает, что даже в просвещенной Кордове, и не в первобытные времена, а в период расцвета арабской культуры воспитанию детей уделяли не слишком много внимания,– любезно пояснил Макфлай.
– О! В самую точку! – одобрил Санчес.
– Пожалуйста, поподробнее, профессор,– прогундосил из своего угла Джелли.
Солдаты рассмеялись.
– Извольте. Недоношенных детей умертвляли,– продолжал Макфлай.– Доношенных тоже, если год выдался неурожайный. Или если у папочки просто не сложился день. Папочка также мог проиграть своего ребенка в нарды или отдать в рабство в счет уплаты долга... Ну и... В общем, никаких тебе «Макдоналдсов», никаких детских каналов по ТВ, никаких розовых обоев с Микки-Маусами. Хорошим родителем считался тот, кто хорошо сечет свое чадо розгами. Другого воспитания не требовалось.
– Я не понял... это только у айраков, что ли, такое практиковалось? – спросил кто-то из темноты.– Ну, в смысле, в старые времена?
– Не только в старые. И не только у... я все-таки предпочитаю называть этот народ иракцами,– сказал Макфлай.– Хотя бы из уважения к нашему переводчику. Так вот, в Европе детей тоже не всегда считали «цветами жизни». В каком-нибудь средневековом Брюгге, каждую зиму на улице замерзали сотни беспризорных мальчишек и девчонок. Еще больше их погибало под копытами лошадей и колесами телег. Никому из вельможных, да и необязательно вельможных, всадников и в голову не пришло бы осадить коня перед выбежавшим на дорогу сорванцом. Сбил, задавил – ну и ладно, обычно даже не оглядывались... Ну и детское рабство, конечно...
Грузовик ощутимо тряхнуло на невидимой яме. Водитель с грохотом и треском переключился на пониженную передачу. Было слышно, как он у себя в кабине клянет местные дорожные службы. Но морпехи не унывали: ничего, селение уже близко, скоро они смогут перекусить и отдохнуть после трудного дня...
– Ну а этих-то они зачем довели до такого состояния? – подал вдруг голос Крейч, обычно не вмешивавшийся в общие разговоры.
– Что ты имеешь в виду? – обернулся к нему Санчес.
– Этих. Мальчика и девочку,– сказал Крейч.
– Ясно зачем! – встрял Джелли.– Это ж были шахиды, дубина ты! Это ж смертники!
– Сам ты дубина,– послышался из темноты голос Прикквистера.– Были бы они смертники, мы бы тут не болтали.
– Значит, что-то у них сорвалось! – гнул свое Джелли.– Он повторил еще раз для убедительности: – Смертники, говорю!..– и, грозно помолчав, добавил: – Ничего, вот прибудем на точку, Мако разберется что к чему. Навешает кому надо.
– Кстати, а что за точка? – встрепенулся Фолз.– Деревня? Город? Как называется-то хоть?
– Какой-то крутой мегаполис,– ответил ему Джелли.– Только он на карте не обозначен почему-то.
– Как это не обозначен? Что за ерунда? Мы по туристской схеме, что ли, ориентируемся? Или гдето не туда свернули, а?
– На, смотри! Где мы могли не туда свернуть? – рявкнул на него Санчес, тыча пальцем в карту.– Тут один проспект на всю провинцию!
– Вы позволите? – сказал Макфлай. Он осторожно взял планшет с картой из его рук.– Мы где сейчас находимся?.. А-а, кажется, понял. Секунду...
Макфлай подслеповато всматривался, наклонив карту к свету карманного фонаря, который держал Санчес.
– Да, странно, джентльмены. Я ведь знаю эти места. Мы здесь три сезона копали, с 88-го по 91-й... Небольшое поселение эпохи Омейядов. Рыночная площадь, городские склады... Кроме нас, тут на двадцать километров ни души, одни только ковыли и тушканчики. За сигаретами, помню, аж в Нухаиб гоняли. Гм... Даже крохотного поселка не было, я точно помню.
Макфлай посмотрел на Фолза, потом на Санчеса, словно они знали ответ на все загадки.
– Единственное, что... Может, успели отстроиться здесь за это время?
Халиф и его муширы
Многие считали, что поход, так спешно и неожиданно предпринятый Аль-Хасаном, был ошибкой. Солнцеподобный ошибался и раньше; видит Аллах, он привык играть на струнах судьбы, словно у него в руках сковородник с медными прутьями, а не хрупкий и благородный инструмент. Халиф любил рисковать. Но этот его поход мог оказаться последним... Мысли эти, конечно же, вслух не высказывались, и даже в выражении лиц не проявлялись, но факты их подтверждали... Варвары пришли с запада, откуда Багдаду еще никто не осмеливался угрожать, поскольку на пути у захватчиков лежала Великая пустыня. До халифа доходили противоречивые сведения: то это были желтоволосые дьяволы, духи снегов, которые высадились на побережье Срединного моря, опустошили богатые портовые города и теперь шли в Багдад за новой добычей... То это были дикие степняки – наполовину люди, наполовину лошади, у которых в обычае питаться печенью поверженных врагов... А может, это были и те и другие, коих объединила общая ненасытная жадность и общая ненависть к культуре и наукам, процветавшим на землях халифата, и, конечно же, стремление к его несметным богатствам. О, зависть человеческая! О, алчность звериная, которые суть одно и то же! Беда правоверных мусульман в том, что свет золотых вершин цивилизации горит слишком ярко, привлекая дикие и голодные племена из далеких земель...
