— Ну-у-у, быстрей вспоминай, лауреат! — повысил голос Савелов.
— Не помню...
— Что нужно было американцу на объекте?
— Хотел убедиться, что танки отсюда идут в переплавку по договору о сокращении обычных вооружений в Европе.
— Понимаешь, лауреат, что тебе светит статья за измену Родине?
— Статья за измену? Какой Родине? — вытаращился репортер. — Ну-у вы, крутые ребята, нашли лоха!..
— Лох взят сотрудниками КГБ на месте с поличным в момент совершения преступления, а в его фотобебихах все доказательства этого. Кроме того, лох помог агенту зарубежной разведки проникнуть на оборонный объект повышенной секретности.
Репортер, покрываясь смертельной бледностью, лихорадочно переводил затравленный взгляд с одного лица на другое.
— Разыгрываете, да?.. Кто ж знал, что он агент!..
— Номер машины американца, быстро, придурок! — потерял терпение Савелов.
— Не помню я.
— Сейчас вспомнишь...
По кивку Савелова солдаты снова толкнули репортера к танковым гусеницам.
— Машина моя, — глотнув едкого солярочного дыма, просипел тот. — Белая «Нива», МТ 68-39! Подарок тестя к свадьбе... Ее конфискуют, да?
— Как выглядит американец, во что одет?
— Белобрысый, высокий... Одет в кожаную куртку с капюшоном.
— Как в запретную зону проникли? — встрял с вопросом полковник.
— Я из этих мест — с детства все дырки в вашем заборе знаю.
— Кухарчук, сгною! — покрывая танковый грохот, заорал полковник. — Заткнуть, твою мать, все дырки в заборе!
— Есть заткнуть, твою мать, дырки в заборе! — кинул руку к фуражке подскочивший прапорщик и с двумя солдатами скрылся за пеленой дождя.
— Ох, неспроста этот щенок и американец в зону проникли, — предчувствуя неприятности по службе, кряхтел, как от радикулитной боли, полковник. — Навел кто-то, мать-перемать, с их перестройкой и гласностью!
— Иван Митрофанович, закончите погрузку, эшелон тщательно замаскируйте и под усиленной охраной отгоните на запасную ветку. Держите гам на парах до дальнейших указаний из Москвы! — протянул ему руку Савелов.
— Понял, не дурак. А вы куда в дождь-то?
— В нее, Первопрестольную!
— Эх, жалкую! — вырвалось у полковника. — Моя Настась Терентьевна, поди, пельмешки накатала да ушицу сподобила.
— В другой раз, Иван Митрофанович, — садясь за руль серой «Волги», пообещал Савелов и кивнул на репортера: — Документы и его бебихи я забираю — проверим, что он там нащелкал... Самого, под мою ответственность, спрячь у себя так, чтоб никто о нем недели три не пронюхал. Повторяю, никто.
— Нешто не понимаю! — козырнул полковник и поднес к губам рацию: — Первый пост, выпусти с территории серую «Волгу».
— Эх-ма! — глядя вслед рванувшей с места машине, вздохнул полковник. — И ночь, и дождь, а службу казенную справляй, не сачкуй! Эй, Фролов, мать-перемать, легче стрелой майнуй, легче — троса порвешь! — вскинулся он, увидев закрутившуюся на стропах стальную громадину.
— А что мне будет, батя? — подал голос репортер. — Я неделю назад женился!..
— Он женился, говнюк мокрогубый!.. Родину за доллары!.. — сорвался полковник и, по-мужицки, ударом в ухо опрокинул его в грязь. — Дырка в заборе!.. Обосрал перед пенсией на все войска! Мать-перемать, ты у меня еще пожалеешь, что на свет родился!.. Прапорщик Чернуха, в подвал второго ангара его, и чтоб о нем глухо было, как в танке!
— Есть как в танке! — козырнул подскочивший двухметровый прапорщик и, схватив репортера за шкирку, как щенка, поставил на ноги. — Шире шаг, чмо позорное, а то откоммуниздю так, что твоя голощелка мимо пройдет — не узнает...
* * *
С трудом справляясь с заносами на разбитой грунтовке, Савелов гнал «Волгу» к перемещающимся по горизонту огням трассы. Перед самой трассой он остановился на обочине и поменял у машины номерной знак. Старый знак забросил в затянутое мазутом озерцо.
Разрывая фарами исходящую проливным дождем ночную темень, серая «Волга» на бешеной скорости выскочила на трассу Москва — Саратов и понеслась мимо спящих деревень и небольших городков, обдавая на обгонах веерами грязной воды попутные машины, заставляя шарахаться к обочине встречные грузовики и легковушки.
Савелов понимал, что американский журналист такой же журналист, как сам он — Папа Римский. Обычный прием спецслужб всего мира: разведчик-профессионал, действующий под крышей информационного агентства. Однако для профессионала их агент сработал почему-то слишком грубо, — недоумевал Савелов. — Почему?.. По-видимому, в ЦРУ все же заподозрили, что идущая ни шатко ни валко модернизация бронетехники в Архангельске и Мурманске — отвлекающий маневр от основной операции. Про Саратов они пронюхали, по-видимому, слишком поздно, вот и решились действовать внаглую, ковбойским наскоком... Черт нас еще дернул красить танки в цвета пустыни! — скрипнул зубами Савелов. — Тут не надо быть разведчиком-профи, чтобы понять, куда и кому они предназначены.
Он хорошо понимал: если американцу удастся добраться до филиала своего агентства в Москве, до американского или какого-либо другого западного посольства, то тщательно подготовленная и далеко зашедшая операция «Рухлядь» провалится с треском, похоронив под собой не только братьев Толмачевых и подполковника Савелова, но и многих других, чьих имен и чинов он, слава богу, не знает и, по-видимому, никогда уже не узнает. А визг, который поднимут на съезде Верховного Совета доморощенные демократы из «Межрегиональной группы», представить не трудно — дело кооператоров из АНТа всем покажется просто детским лепетом.
Устав от монотонного движения щеток и секущих лобовое стекло дождевых потоков, Савелов нажал на панель магнитофона. Салон «Волги» заполнился стрекотаньем автоматных очередей, рокочущим грозным басом ДШК, отзвуками дальних снарядных разрывов... В звуки боя неожиданно вплелись звон стаканов, смех и грубоватые голоса мужского застолья. Потом сквозь них пробились переборы гитарных струн и негромкий, но выразительный голос майора Сарматова:
...За хребтом Гиндукуш обняла нас война,
Свой отмерила каждому срок.
Там на знойных отрогах и в ущельях без дна,
Пробивалась трава сквозь горячий песок.
Впереди замаячила в дожде светлая «Нива». У Савелова, как перед боем, застучало в висках. Включив дальний свет фар и увеличив скорость, он попытался прочитать ее забрызганный грязью номер, но, поняв, что это не удастся, решительно пошел на обгон. «Волга» на бешеной скорости настигла «Ниву» и, с размаху ухнувшись в дорожную лужу, обдала ее грязью до самой крыши. Из «Нивы» высунулись рассвирепевшие от такой наглости сыны Кавказа. Размахивая кулаками, они устремились в погоню, но откуда им было знать, что под капотом на вид серийной «Волги» работал двухсотсильный двигатель от «Мерседеса». Поняв, впрочем, тщетность своих усилий, преследователи быстро отстали.
Летела навстречу дорога, смахивая дождевые потоки и грязь, ритмично ходили перед глазами Савелова, всматривающегося в черноту ночи, автомобильные щетки. Звучал из магнитофона голос Сарматова:
Пробивалась трава и чиста и горька.
Уносила в Россию солдатские сны.
Пробивалась трава и чиста и горька.
Чтоб пожарищем лечь под колеса войны.
И вдруг в лобовом стекле, в струях дождя померещилось Савелову и лицо самого майора Сарматова. Он смотрел на него из промозглой черноты печальными и мудрыми глазами, как смотрят старики ветераны на зеленых лейтенантов, впервые примеряющих к мальчишеским плечам золотые погоны.
Хлестанувшие по стеклу брызги от колес встречной машины на некоторое время размыли изображение Сарматова, но по-прежнему продолжал звучать из магнитофона его голос:
То военный приказ, офицерская честь,
Нас позвали в жестокий бой.
О бесстрашии нашем весть
К вам придет с той полынь-травой...
С той полынь-травой и травой-бедой,
С той печаль-травой.
С травой памяти и забвения.
Отзвучали последние аккорды гитары, справились щетки с грязью на лобовом стекле, и вновь за ним померещился Савелову майор Сарматов.
— Ты был на войне, как у себя дома, Сармат, — боясь, что он исчезнет, заторопился Савелов. — Ты знал, как на ней остаться человеком?
— Знал от своего деда, казачьего есаула, — ответил из дождевых струй Сарматов. — Если в бою есть хоть малая возможность не убивать — не убивай, — учил меня дед. — И тем неубиением ты спасешь не только чужую жизнь, но и свою человечью душу.
— А если нет этой малой возможности?
— Тогда... Тогда не я судья тебе, капитан Савелов.
— А кто тогда мне судья?
— Ты сам!
— Ты вовремя погиб, Сармат... Ты не познал позора безоговорочной капитуляции Великой нашей Державы в Европе. Тебе не пришлось служить верой мародерам и политическим прохвостам, подло, без боя сдающим ее теперь на погибель заклятым врагам.
