И не сказать, чтобы ночь была чересчур холодной или я совсем незакаленный. Но у меня поверх волосатой груди была только хлопчато-нейлоновая рубашка да чувство гордости от осознания того, что я — человек. И все. Рубашка не грела и с трудом сохраняла остатки тепла от моего тела. Чувство гордости не делало даже этого. В результате меня стала бить крупная дрожь, а в голову полезли разные мысли.
На любой вкус — хорошие и не очень. Например: поехать домой и принять горячую ванну. Или такая: поехать домой и выпить горячего кофе — во-первых, согреет, а во-вторых, взбодрит. Или вот еще: поехать домой, где у меня в заначке еще валялась парочка гранат, и подорвать на хрен эту дверь вместе со всеми пауками, которые в ней жили. Но, о чем бы я не подумал, в мыслях все равно присутствовала поездка домой. Наверное, это было символично. Наверное, на это стоило обратить внимание. И я обратил.
Плюнул на крыльцо и пошел к машине. Ну ее к чертям собачьим, эту дверь. С ней можно и воспаление легких заработать. Даже двухстороннее. Как дважды два — четыре. А я к своему организму относился на удивление нежно и бережно, за исключением отдельных моментов, и награждать его такой восхитительной болезнью не желал.
А чего, в самом деле? Приму горячую ванну, согреюсь и взбодрюсь. Выпью горячего кофе, опять же, согреюсь и взбодрюсь. Возьму гранаты, согрею и взбодрю аборигенов. Не все мне шиковать, надо и с людьми делиться. Вот только какого тогда, спрашивается, черта, я в такую рань уехал из генеральского дома? Лежал бы сейчас под боком у его дочки, грелся и бодрился. И чтобы да — так ведь нет, понесла меня нелегкая выручать адвоката, изрядного, между нами, засранца, который, ко всему прочему, не позаботился перед моим приездом открыть общую дверь. Ему же хуже — миг освобождения слегка отодвигается.
Рассуждая таким образом, я уселся в машину, достал сигареты, закурил. Я ведь никуда не торопился, правда? Так что можно было пяток минут посидеть, подождать. Вдруг да подъезд все-таки отроют. Ну, мало ли. Может, у человека хобби такое — мочиться по ночам сугубо на улице. Всякое бывает.
Генерал, конечно, сволочь солидных размеров. И душа у него черная. Будь она посветлей, он открыл бы мне тайну двери. А так… Он сыграл в беспроигрышный вариант и, хоть и получил пистолетом по башке, мог довольно потирать руки: я остался в дураках.
Обидно, конечно, но обида моя неожиданно была сглажена появлением двух парней нехорошего вида. Они таки открыли дверь. Причем, с той стороны. Один из них нес в руках телевизор, у второго за спиной была битком набитая сумка. Еще одна болталась на локте.
Я присвистнул и на всякий случай съехал с сиденья так, чтобы глаза смотрели в просвет между баранкой и щитком приборов. Таким макаром меня с трудом разглядели бы и днем, зато сам я получал возможность любоваться объектом внимания сколько влезет, причем бесплатно.
Парни сделали плановую остановку на крыльце и осмотрелись. Один из них ткнул другого локтем в бок и до меня донесся его приглушенный голос:
— Зычь, Юрок, тачка. Берем? А чего пешедралом это шмотье таранить?
— Грех не взять, когда дают, — согласился Юрок, и воры, синхронно развернувшись на каблуках, направились к моей машине.
Я, конечно, гостям завсегда рад, но только когда они званные. Эту парочку я не звал. Я их, натурально, вообще впервые в жизни видел. А потому вынул первое попавшееся под руку оружие. Это был «Браунинг». Я привел его в боевую готовность и стал ждать, сдвинув кресло назад и опустившись еще ниже. Боковые окна были тонированы, а если одно было и приспущено, то лишь слегка — исключительно для свежести, но не для сквозняка. Свет в салон сквозь них почти не проникал, и я очень надеялся, что, в случае чего, лобовуха тоже не подведет и меня не заметят.
Через несколько секунд шелест шагов оповестил, что визитеры совсем рядом. На всякий случай я попытался принять окраску окружающей мебели, но сомневаюсь, что сильно преуспел в этом. Однако лицо, в тот же момент прижавшееся к лобовухе снаружи, ничего подозрительного не заметило и, уплыв куда-то в сторону, сообщило напарнику:
— Кажись, пустая.
— Да какая разница? — с плохо скрытым оптимизмом возразил напарник. — Пустая или нет — мы ее берем!
В ту же секунду дверь открылась и в проеме показалась согнутая фигура. Очевидно, того самого замаскированного оптимиста.
— Смотри, Пернатый, а она еще и не заперта! — сообщил посетитель и удивленно заткнулся, нащупав глазами «Браунинг».
— Ну, чего встал? — недовольно спросил Пернатый. — Ящик же тяжелый. Да и сматываться надо.
— Ша! — подал голос я. — У меня есть идея получше, только не вздумай сразу бежать, а то заработаешь запасную дыру в заднице — срать неудобно будет.
Взяв Юрка, который торчал в проеме и мешал мне хуже вставной челюсти, за морду лица, я отпихнул его взад и выбрался из отсека для ног, где, к собственному удивлению, умудрился поместиться почти целиком. Слегка размяв подзатекшие члены, я на всякий случай пару раз ненавязчиво продемонстрировал им пистолет. Хуже не будет, разве что потом штаны постирают. А вот уважения прибавится.
— Так вот, об идее. Не знаю, как вы, а я в нее, натурально, влюблен. Идея такая. Сейчас вы разворачиваетесь и несете все это добро обратно. Кстати, что у тебя там? — я ткнул Юрка в сумку.
— Да так… — убито промямлил он. — Рыжье, брюлики, шелест. Шмотье разное.
— Нехорошо! — я укоризненно покачал головой. — Люди горбатились, здоровье гробили, а вы за одну ходку — раз, и все. Нельзя же так. Хоть бы раза три сходили, чтобы хозяева к потере постепенно привыкали…
Я почему-то всегда думал, что я один такой дурак. Ан нет, оказалось. Пернатый тоже не прочь был почувствовать себя героем. Он выронил телевизор из рук. Ящик, даже не расколовшись, ударился об асфальт, подпрыгнул и откатился в траву. А тот, кто еще недавно держал его в объятиях, змеей метнулся ко мне и ловким ударом выбил «Браунинг» из руки.
Больше он со мной ничего сделать не успел. Потому что я лягнул его в живот. И, пока он, корчась на земле, пытался нащупать выроненный мною пистолет, вынул «Смит-и-Вессон». И поинтересовался:
— Вы чего, ребята? Вас что, мамка стоя рожала? На бетонном полу? Зачем вы так со мной? У меня же целый арсенал. Я же, если открою огонь из всех орудий, на молекулы вас разнесу. Лежи и не вошкайся, — это уже к Пернатому в индивидуальном порядке. — А лучше всего встань и возьми телевизор обратно туда, откуда выронил. Все равно у тебя руки больше ни на что не годятся.
Пернатый послушался, встал с видом одновременно недовольным и виновато-побитым, поднял телевизор и, исподлобья глядя на меня, застыл, ожидая приказаний.
Юрок на протяжении всего представления постоянно менялся в лице, и краем сознания я все время удивлялся его пропавшему дарованию клоуна-мима. Какие деньги мог огрести товарищ, уйди он вовремя из тюрьмы в цирк! Но не приняли, видать. Сперва, когда «Браунинг» вылетел из моей руки, у Юрка радостно заискрились глаза и затрепетали ноздри. Совсем, понимаешь, как собака Баскервилей, учуявшая, получается, очередного Баскервиля. А когда я вынул «Смит-с-Вессоном», он стал совершенной тухлой селедкой, даже глаза сдохли. Мол, что с меня возьмешь — мыши, и те мараться не станут.
В общем, презанятная парочка. Я махнул револьвером в направлении подъезда:
— Вперед, орлы! Нас ждут великие дела.
Они понуро побрели в указанном направлении. Первым — Пернатый с телевизором наперевес. За ним — Юрок, обвешанный сумками. Я подобрал «Браунинг» и пристроился замыкающим. По пути Юрок попытался присесть мне на уши, тихо, но настойчиво бубня на ходу, якобы себе под нос:
— Послушай, командир, ты что, мусор, что ли, в натуре?
— В натуре, гадом буду, нет, — ответил я. — Даже рядом не сидел, век воли не видать. Да заболят мои наколки.
— Эггх… — поперхнулся он. — Это… А зачем ты тогда мусарскую работу лопатишь?
— А это… — передразнил я его. — Я вас, гадов, терпеть не могу. Меня самого раз обворовали. Все вынесли. Целый месяц до получки тараканов рубал, потому что больше нечего было. Вы же, суки…
— Ты не сучь! — гордо вскинул голову Юрок и заработал по загривку.
— Ты пасть закрой, — посоветовал я. — И слушай на меня. Если командир сказал — суки, значит — суки. И никаких доберман-пинчеров. Будешь несогласный — я и побольнее ударить могу. Места у человека разные бывают. Промежность, например. Я, говорю, вас, сук, потому не люблю, что вы же не смотрите, у кого хату выставляете. Работяга он или халявно бабки огреб. Вам главное — нажива. А представь реакцию человека, который вернулся со смены, потом провонялся, устал, как скаковой ежик. А тут, оказывается, у него еще и все вещи поперли. Шакалы вы.
— А чего… — Юрок, видимо, решил объяснить мне законы воровской романтики, но я, знавший их чуть не на зубок, не пожелал слушать снова, а потому больно ткнул его в шею. Юрок быстро раздумал читать лекцию, махнул рукой и буркнул: — А, ладно. Чего там, в натуре.
