Минут через двадцать в комнату заглянула Наташа. На ней были босоножки, джинсы и белая тенниска.
— Не спите?
— Нет. Слушаю вашу музыку.
— Приходится мучить инструмент. Я на год оставила занятия.
— Занятия где?
— В Анкоридже. В музыкальном колледже. Теперь уже, наверное, из этих занятий ничего не получится.
Она говорила с ним легко. Ему не хотелось, чтобы она уходила, поэтому он спросил:
— Почему?
— Запустила. Ладно, давайте не будем об этом. — Подойдя к окну, отогнула одеяло, впустив в комнату свет. — Хотите есть? Да?
— Кажется, хочу.
— Я сейчас вернусь, хорошо?
Она вернулась минут через десять с подносом, на котором стояли тарелка с бульоном и миска с сухарями.
— Я пока сниму с окон одеяла. Ешьте. Пока она снимала одеяла, он съел все, что она принесла. Переставив поднос с пустой посудой на стол, села напротив.
— Вам пока больше нельзя. Потерпите, я сделаю вкусный ужин.
— Буду ждать.
— Ларри сказал, сюда обещал приехать дэмпартский врач.
— Мне он тоже это сказал.
— Врач в Дэмпарте хороший. К тому же, если он обещал, он обязательно приедет.
— Вы играете с детства?
— В общем, да. Вообще-то, я мечтала быть биологом, так же как Коля. Мама очень понимала во всем, что касается трав, растений, вообще всего, что нас здесь окружало с детства. Ясно, мы хотели быть, как мама.
— Мечтали быть биологом, а стали пианисткой?
— Ну уж… пианисткой. Громко сказано. Просто родителям показалось, что у меня есть музыкальный слух.
— Показалось?
— Да. Может, у меня в самом деле есть музыкальный слух. Так или иначе, они купили инструмент. В Дэмпарте нашлась женщина, согласившаяся давать мне уроки. Потом меня отвезли в музыкальный интернат. Потом я поступила в колледж. Потом… пришлось все отложить. Наверняка вы еле слушаете. Простите. Все это неинтересно.
— Наоборот, мне очень интересно.
— Ладно… Интересного ничего нет. Провинциальная девушка. Вы же, судя по вашему английскому, откуда-нибудь с востока? Да?
— Да.
— Из большого города? Угадала?
— Последняя квартира у меня была в Нью-Йорке.
— Мечтаю побывать в Нью-Йорке. Вообще хотя бы просто в Штатах. Походить по концертам. И… вообще. У вас там большая семья?
— У меня нет семьи.
— Что… вообще никакой?
— Никакой. Выражаясь по-русски, я бобыль. Здесь бобыль. И в России был бобыль.
— Вы были в России?
— Я там родился. И жил до двадцати двух лет.
— Надо же… Я думала, вы родились здесь.
— Почему?
— Вы говорите, как коренной американец.
— Спасибо. Просто я с детства развивал в себе способность подражать.
— Способность подражать?
— Да. Такая работа. Без этого я просто пропал бы.
— Наверное, вы очень любите свою работу? Да?
— Может, люблю. Я хотел бы снова послушать, как вы играете.
— Да ну. Глупости. — Однако это не были глупости, что он понял по гримасе, на секунду тронувшей ее губы. — Идет катер.
— Откуда вы знаете? По-моему, никаких звуков. Кроме птиц.
— Для вас. — Улыбнулась. — Вы не жили с детства на реке. Пойду встречу. Может, это врач.
Это в самом деле был врач. Доктор Доули, а именно так звали прибывшего врача, оказался невысоким сухим старичком с блеклыми глазами и лицом, изборожденным морщинами. На вид дэмпартский врач выглядел совсем немощным. Однако после того, как доктор Доули осмотрел Шутова, а затем с помощью Наташи обработал рану и наложил швы, мнение Шутова о докторе Доули переменилось. При том, что доктор Доули отлично знал свое дело, его руки и особенно пальцы выдавали недюжинную силу.
После того как с обработкой раны было покончено и Наташа уложила Шутова повыше, доктор Доули сказал, сев на стул:
— Должен заметить, мистер Шутов: вы удивительно крепкий молодой человек. Удар был сильным.
— Может быть, доктор. Я уже не помню.
— Можете поверить мне. Удар был сильным, и все же кости черепа целы. Однако в связи с сильным сотрясением мозга и обширной гематомой вам необходимо как минимум пять дней соблюдать строгий постельный режим.
— Я могу соблюдать этот строгий постельный режим здесь?
— Можете. Больше того, это даже желательно. Если, конечно, Наташа готова за вами ухаживать. Как и раньше.
Наташа затрясла головой. Сказала:
— Я готова, доктор.
— Вот и отлично. — Доктор Доули встал. — Если случится что-то непредвиденное, звоните мне тут же.
Оставив Наташе запас медикаментов и отдав точные указания по уходу за больным, врач отбыл в Дэмпарт. На своем катере он захватил не нужного теперь здесь, в Грин-кемпе, Лоусона.
Последующие за этим четыре дня показались Шутову если не раем, то чем-то очень близким к этому. Он спал дольше, чем привык спать обычно, может быть, из-за того, что Наташа продолжала поить его настоями. Когда просыпался, кроме него и Наташи в доме уже никого не было. Николай Уланов уходил на осмотр участка, в один же из дней ушел на катере до вечера в Кемп-крик, чтобы уладить какие-то дела в дирекции национального парка.
Впрочем, как обнаружил Шутов в первый же день, кроме него и Наташи, в доме, а точнее, на участке было третье существо — крупный пес Варяг, помесь сенбернара и лайки, серо-бело-желтой масти, размером со среднего теленка. Наташу Варяг слушался беспрекословно, и, по ее словам, лучшего охранника она еще не знала.
После завтрака они с Наташей сразу же направлялись на берег. Наташа укладывала его в шезлонг лицом к реке, укутывала и лишь потом садилась сама. Сидеть она обычно предпочитала не в шезлонге, а прямо на траве, подстелив плед. Варяг при этом устраивался недалеко от них, на самом краю утеса. Изредка он ненадолго убегал куда-то, как объяснила Шутову Наташа, проверял, все ли в порядке на участке, — и снова возвращался. Они же сидели и говорили. Кажется, за это время они успели переговорить обо всем на свете.
Отсюда, сверху, весь Грин-кемп был виден, как на ладони. Слева тянулось постепенно переходящее в девственную тайгу редколесье, справа — вырубка с расположенными на ней срубами. Причал, по размерам напоминавший скорее небольшой мол, был выстроен вдоль заросшей камышами косы, вытянувшейся точно между подножием утеса и вырубкой.
Дом Улановых был двухэтажным, большим, деревянным, с добротным кирпичным фундаментом. С солярием наверху и двумя башенками мезонина, он чем-то напоминал дачи — такие, какими их строили раньше в европейской части России. Однако если архитектура дома несла некий налет романтизма, расположение было выбрано строго функционально, с точным расчетом обезопасить обитателей особняка от возможного нападения. Тоже чисто российская привычка. Между обращенной к тайге частью дома и самой тайгой был поставлен забор, на другой же части участка, обращенной к реке, забора не было. Этим достигалась простая цель: ни с той ни с другой стороны к дому нельзя было подойти незаметно.
В середине дня Наташа уходила делать дела по дому и разучивать гаммы. Он же продолжал лежать в шезлонге, разглядывая текущую внизу реку.
За эти дни он успел подумать о многом. О Гусе, самолете «сессна», двух ублюдках, залепивших ему рот пластырем, ограблении банка в Дэмпарте, о тысяче разных вещей. И все же главное, о чем он думал, лежа на берегу, была Наташа.
В этот день, проснувшись, он впервые встал с кровати сам. Затем, походив по комнате и выбравшись в коридор, понял: он вполне может самостоятельно передвигаться. Значит, тем более сможет сам управлять катером.
Вошедшая в комнату с завтраком Наташа застала его уже одетым. Прислонив край подноса к столу, сказала:
— Вижу, вы сегодня встали без меня. Да?
— Да. Сегодня хочу уйти к себе в Кемп-крик. Хватит вас затруднять.
Ему была важна ее реакция, но реакция была совсем не та, которую он ждал. Помолчав, Наташа сказала еле слышно:
— Вы меня нисколько не затрудняете.
Тут же, не глядя на него, стала переставлять на стол все, что принесла для завтрака. Подождав, пока последняя чашка окажется на столе, он спросил:
— Наташа, я могу попросить об одолжении?
Он всеми силами пытался превратить тягостное молчание в шутку.
— Об одолжении?
— Да. Позавтракайте со мной.
— С вами? — На секунду подняв глаза, посмотрела в окно за его спиной. — Ладно.
— Спасибо.
— Вообще-то я уже завтракала. Но если хотите, я могу выпить с вами кофе.
— Хочу. Очень.
— Ладно. — Сев с безучастным видом, молча налила кофе себе и ему. Пока он ел яичницу, она лишь делала вид, что пьет кофе. Наконец, не выдержав, он спросил:
— Что случилось?
Она старательно избегала его взгляда. Он же, сделав несколько глотков, продолжил:
— Наташа, я же вижу, что-то произошло. Почему вы не говорите?
