Единственное, что меня заинтересовало – это дядя Женя. В ее рассказе он выглядел самым обычным и самым, наверное, скучным на свете мужиком, заплутавшим в трех соснах. Вернее, в трех женщинах. Жена, Ирина и его дочь Света любили его, а он любил больше всех свою Светку. Ирина это знала, и ее это злило чрезвычайно.
Пятнадцатилетнюю Светлану она ненавидела всеми фибрами. Когда она говорила о дочери дяди Жени, лицо ее искажалось гримасой отвращения. В каких только смертных грехах она ее не обвиняла! С наибольшим удовольствием Ирина произносила слова – «проститутка, воровка, наркоманка, бродяжка». Но этим далеко не исчерпывался набор эпитетов, адресованных дочери человека, которого, как она утверждала, любила.
Светлана, как я поняла, возразить на это ничего не могла, так как неделю назад убежала из дома. Дядя Женя все свободное от работы время мотался на машине по Москве, искал ее.
С Ириной он сошелся давно, еще когда жил с женой. И произошло это, наверное, от внутреннего ощущения какой-то безысходности его жизни. Зарабатывал не особенно много, но, как сообщила Ирина, в Москве на эти деньги прожить было все-таки можно. Ну, если особенно не тратиться. Жена же его, опять-таки со слов Ирины, любила красиво одеваться, вечно требовала денег и этим «мужика от себя оттолкнула». Я, честно говоря, ей не поверила. И не потому, что она была в этой ситуации человеком пристрастным, а потому, что она была оторванной от жизни любительницей книжных романов, в которых все всегда разложено по полочкам, объяснено с житейской точки зрения, все всегда аргументировано жизненными обстоятельствами.
Я ей не поверила по одной простой причине. Он действительно любил дочь. Это я видела сама, когда мы с ним разговаривали в машине. А человек, способный любить, не может быть настолько скучным занудой. По крайней мере, я так думаю…
Выбрав нужный момент, я вновь вспомнила о своей трагедии, снова расплакалась, хотя и не так бурно и убедительно, как первый раз. Я, честно говоря, порядком устала. И физически, набегавшись за день от милиции, и эмоционально, импровизируя то беглую малолетку перед дядей Женей, то жертву несчастной любви перед Ириной. Но она была уже хорошо мной разогрета и не заметила, что вместо первоклассной продукции я подсовываю ей полуфабрикат, который ей самой приходится доводить до нужного качества. Но она не против была поработать сама. Такая работа ей нравилась куда больше, чем домашняя уборка.
Тут же последовали уговоры успокоиться, утешающие сентенции о том, что все мужчины – кобели и подлецы и не стоят наших с ней мизинцев. И, наконец, то, на что я втайне надеялась, хотя и не ставила перед собой целью добиться именно этого. Я устроила все это представление для Ирины больше из любви к искусству, психологической достоверности и из привычки, оставшейся у меня еще с детства – врать, не задумываясь о том, зачем мне это нужно. Я часто в детстве за это расплачивалась тем, что становилась объектом насмешек моих сверстников. Но Ирина была взрослой, да и я уже научилась думать прежде, чем открыть рот, чтобы произнести очередную фантазию. И потом, не зря же я училась два года на факультете психологии… Я, конечно, не психолог, но – все же…
В общем, кончилось тем, что Ирина предложила мне пожить у нее, пока все не образуется и моя жизнь не войдет в нормальную колею.
Вот так я и оказалась в Москве, в городе, который на многие годы стал мне второй родиной, навсегда заменил мне Арбатов, в котором я родилась, но прижиться в котором так и не сумела. Но все это я поняла только потом, спустя много лет.
А тогда, воспользовавшись добротой первого встретившегося мне москвича и сентиментальностью первой встретившейся мне москвички, я получила лишь временное пристанище, но не больше. Это я очень хорошо понимала. Злоупотреблять благорасположением Ирины я долго не могла. По многим разным причинам.
Главная из них заключалась в характере Ирины. Она была типичным библиофагом, «глотателем книг». Она читала не только в электричке или метро, как большинство москвичей. Она читала в очереди за свежим батоном, на остановке троллейбуса, в фойе театра, у зубного врача, причем не только в коридоре, пока ждала приема, но и в кресле, пока сушилась ее пломба… Дома она читала постоянно, забывая не только про уборку или стирку, но даже про ужин. Если за день ей не удавалось прочитать хотя бы один роман или повесть, она считала его прожитым зря.
Я не могу сказать, что меня сильно раздражала эта ее привычка. Читает, ну и пусть себе читает. Это было все-таки лучше, чем ее пристрастие рассказывать все эти прочитанные ею романы первому встречному. А первой встречалась ей, конечно, я, поскольку в квартире, кроме нас с ней, никого не было. Мне и доставались все эти, рикошетившие от нее, сильные страсти отчаянных в любви и благодетельных во всех помыслах героинь.
Все это было, конечно, нудно и скучно, но из-за этого можно было бы не дергаться, притерпелась бы рано или поздно. Но, как я уже говорила, у Ирины был характер книжной дамы. Я со своей историей была для нее лишь очередной любовной книгой, а Ирина ежедневно увлекалась другими, все более свежими историями. Ее интерес ко мне скоро иссякнет, и меня просто попросят уйти. Если я сама не уйду до того, как меня попросят. Я не собиралась сидеть сложа руки и дожидаться этого момента. Пока я была еще «свежей книжкой» и интерес у Ирины вызывала огромный. Поэтому какое-то время у меня в запасе еще есть, и необходимо использовать это время наиболее эффективно. То есть – найти новое решение все той же проблемы.
А проблем у меня было – даже не одна, а целая куча. Так я тогда это ощущала. Судите сами. Денег у меня осталось – всего ничего. Документы у меня такие, что их никому нельзя показать. Это как минимум значит, что я не имею возможности устроиться на работу. Вполне возможно, что на меня объявлен всероссийский розыск. Скорее всего, что так оно и есть.
Единственная проблема, которую я сумела решить сразу же, еще на улице Михельсона, – я неузнаваемо изменилась внешне. Для этого не потребовалось никаких пластических операций – только косметика, прическа, одежда. Я пробовала экспериментировать с походкой, но потом отказалась от этой затеи. Изменить походку, конечно, можно, но ее постоянно приходится контролировать головой, а когда думаешь о своей походке, ни о чем другом думать уже нет возможности. Ну, единственное, что я добавила ко всему этому, – очки. Вот, пожалуй, и все.
Короче говоря, я повисла на волоске, знала это, и мне это очень не нравилось. Заработанные мною у Лаптева деньги кончались с катастрофической быстротой. Та сумма, которую я могла в Арбатове растянуть на неделю, здесь у меня уходила за день, причем я почти ничего не покупала, так, продукты только кое-какие. Не могла же я еще и жить за Иринин счет. Хочешь не хочешь, а я вынуждена была искать работу. Причем такую, чтобы взяли без документов и особенно не интересовались моим прошлым.
Еще одна причина, по которой мне вскоре пришлось бы вновь отправляться на поиски пристанища, – дядя Женя. С Ириной мы посоветовались и решили не посвящать его в мою «подлинную» историю. Он бы никогда мне не простил, если бы узнал, что я его обманула.
И если уж говорить о моем личном, не зависящем от обстоятельств желании или нежелании – мне хотелось бы, без всякого сомнения, получить независимость. Я от природы человек свободолюбивый, и, если долго заставлять меня подчиняться каким-то, пусть продиктованным самой ситуацией, но жестким правилам, я не выдержу. Или уйду куда глаза глядят, или, наоборот, замкнусь, спрячусь внутрь, впаду в спячку, перестану чем-либо интересоваться, на что-либо реагировать, что-либо думать.
Последняя причина, которая гнала меня из этого дома, – страх, что дядя Женя разыщет наконец свою Светлану. Я искренне желала ему, чтобы он ее нашел, но понимала: мне в тот же день придется уйти от этих людей. Света вернет в жизнь дяди Жени реальные проблемы и реальные надежды, вытеснив сказку, которую я на скорую руку для него сочинила – о взаимоотношениях отцов со взрослеющими дочерями. Хотя я старалась от чистого сердца и стремилась ему помочь.
И еще. Дядя Женя захочет меня с ней познакомить. Или ее со мной, какая разница? А я не настолько наивна, чтобы надеяться, что мне удастся сыграть ее возраст настолько точно и органично, чтобы она мне поверила. Чтобы приняла за свою сверстницу.
А кроме всего прочего, мне почему-то вовсе не хотелось встречаться со Светой. У меня было ощущение какой-то вины перед ней. Я не помню, когда оно впервые у меня появилось… Может быть, когда я расписывала Ирине свою слезливую историю? Не знаю… Но у меня было нехорошее чувство совершенного мною предательства… Терпеть не могу чувствовать себя предателем…
…Два дня я отсидела в Ирининой квартире, не решаясь выйти на улицу. С большим трудом заставляла я себя выбраться в ближайшие магазины, но постоянно вздрагивала от любого случайного взгляда, если он задерживался на мне больше пары секунд.
