В районе кухни тоже наблюдались некие миграции: тамошним обитателям удалось-таки с грехом пополам привести в чувство милицейского Яшу, и теперь оттуда доносились странные команды, которые без должной подготовки не сразу поддавались осмыслению. Грубый начальственный голос в категоричной форме требовал немедленно прислать наряды, произвести оцепление, ввести в действие план «Перехват», «Вихрь-Антитеррор», «Вулкан», «Тайфун», «Циклон», и прочую боевую метеорологию.
— Все ко мне! Бегом! Бегом, я сказал!
— Да не работает телефон, дурак! — раздался наконец сердитый крик Валентины, отчасти объяснявший ситуацию. — Сколько раз тебе говорить: НЕ РА-БО-ТА-ЕТ!!!
— И тем не менее я настаиваю… — продолжал бубнить начальственный голос.
— Дурак!
— Это вы мне? Офицеру?!
— Дур-рак! Дебил!! Долбо…!!!
— Я требую объяснений…
— Какие, на хер, объяснения?! Собирайся, надо идти!
Под это умиротворяющее бормотание Нинель постелила мне в детской и сообщила, что на правах высокого гостя я буду спать, как белый человек, один-одинёшенек на целой двуспальной кровати.
Ну и замечательно. У меня есть опыт ночёвок на ковре гостиной после массовых попоек. Впечатления поутру, скажу я вам, самые ужасные, особенно если тебя неграмотно сгрузили у раскаленной батареи, а форточка открыта настежь (если же закрыть, дальним будет душно, так что выбор режима вентиляции отсутствует).
* * *
Уснул я быстро, как в омут провалился. Набегался, устал, переволновался, да и релаксанта во мне сидело как минимум пара доз для среднего пациента.
Спустя какое-то время, очевидно, под наплывом эмоций и переживаний, был мне ниспослан свыше (или сниже?) чудесный эротический сон.
Снился мне пышный бюст Нинели. Но отнюдь не в виде миража, не в сказочной дымке, на предельной дистанции визуального контакта, а в самой что ни на есть непосредственной близости.
И дозволено мне было с этим восхитительным бюстом вытворять всё что душа пожелает.
И разумеется, я воспользовался этим дозволением в полной мере и допустил в отношении него (бюста) самый изощрённый произвол и волюнтаризм.
Ну и не только в отношении бюста.
Сон ведь, а во сне всё можно.
Ощущал я себя… ммм… пожалуй, мустангом, ага.
Этаким богатырским фантастическим мустангом, кроющим не отдельно взятую кобылицу, а, пожалуй, сразу весь табун, или даже всю прерию в один присест.
И мчался я галопом к умопомрачительно яркому финишу, радостно крича в голос, под аккомпанемент ответных сладостных воплей и каких-то сторонних реплик на заднем плане:
— Это что там у них такое? Убивают кого?
— Скажешь тоже — «убивают»… Это московский художник Нинку пришпоривает!
— Ух ты, какой шустрый художник!
— Эт-точно…
Когда я более-менее пришел в себя, стало понятно, что это вовсе не сон, а самая что ни на есть похотливая явь. Мы с Нинелью проникновенно и неистово скакали на кровати, как будто это была и не кровать вовсе, а гимнастический батут, при этом синхронно покрикивали в такт нашим слаженным движениям, и остановить этот галоп не было никакой возможности, разве что убить нас обоих одним выстрелом из трехлинейки.
Вскоре, как и следовало ожидать, всё кончилось — очень бурно и взаимообразно: у нас с Нинелью по этой части получилась удивительная синхронность.
Окончательно обретя ясность мышления, я не стал терзать себя угрызениями совести и сделал неожиданно-предутренний вывод: мне нравятся пышки!
По сравнению с нашими заморенными диетой куклами-драчуклами с их эрзац-страстью и фальшивыми псевдоэротическими стенаниями провинциальные пышки просто вне конкуренции. Такой трогательной искренности и огненной экспрессии хватит на добрую дюжину субтильных клубных нимф, а то и на пару дюжин.
Резюме: да здравствуют пышки!
В общем, всё получилось прекрасно и вдохновенно…
Единственно, запоздалым отголоском возник вполне житейский вопрос: ну и где логика? Нинель вроде бы так старалась для Кати, всячески способствовала завязыванию наших отношений (с Катей) и вдруг…
— Слушай…
— Мрр?
— А ты как здесь?..
— А это, между прочим, моя комната. Я тут выросла.
— Нет, я понял, но… Мы же вроде договорились, что я буду один.
— Да просто забыла, забрела нечаянно… Мрр?
— Ты уверена, что мы всё сделали правильно?
— А тебе что, не понравилось?
— Насчёт «понравилось — не понравилось», думаю, ты сама всё почувствовала…
— Ну так и…
— Я не то имел в виду. Мы вроде как с Катей…
— И как это вам теперь помешает? На тебя что, штамп поставили «был с другой»? Или на мне все силы кончились? Завтра восстановишься, и будешь как огурчик. А я никому не скажу. Сам понимаешь, не в моих интересах.
— Да, но…
— Что?
— Там какие-то люди шептались. По-моему, всё было слышно…
— Насчёт этого ты не переживай. Это наши люди, я с ними разберусь.
— Уверена?
— Уверена. Спи давай, уже утро скоро.
Ну и ладно. Я с удовольствием прижался к роскошному бюсту и тотчас же забылся блаженным сном младенца. И откуда-то из глубин моего ошарашенного мировосприятия рыжий чёрт-соблазнитель тихонько мурлыкал мне колыбельную:
Под солнцем южным, как под грудью у мадам
Немного жарко, но до одури приятно
И все фланируют под им туда-сюда
А я фланирую под им туда-обратно…
* * *
Спал я чутко и тревожно.
После ударных экзерциций с Нинелью вроде бы следовало с головой погрузиться в царство Морфея, но где-то в недрах моего организма включился сторожевой пункт, и сквозь сон я слышал все звуки, доносившиеся со двора.
Звуки, скажу я вам, были совсем не праздничные.
Машины во дворе то и дело пищали и улюлюкали сигнализацией, слышны были какие-то удары и скрежет, а также крики разной степени дальности, но все примерно с одним подтекстом: похоже, кого-то сначала ловили, потом били, местами жестоко, навынос. Где-то вдалеке стреляли, несколько раз хорошо бухнуло, то ли гранатами, то ли особо тяжкими петардами, и всю ночь напролет по всей округе жутко выли и лаяли собаки. Возникало такое ощущение, что это не промышленный городок (ни зелени ни лесов), а заброшенный посёлок в дремучей тайге, где дворовые псы загодя отпевают свои лохматые души в предчувствии нашествия дикого зверья.
Более-менее нормально уснул уже утром, когда окончательно рассвело и стали видны тисненые лепестки лотоса на обоях.
Примерно в это же время понемногу начались утренние движения просыпающейся публики: стукали двери, в прихожей бубнили и ругались, сначала тихо, затем громко — всё перекрывали и доминировали возмущенные вопли Валентины, потом кто-то стучал молотком, яростно, но недолго.
Я прилежно спал. Сторожевой пункт моего организма всю эту активность вполне воспринимал, но вяло, вполуха, как уставший за ночь часовой, которому лень реагировать на движения мелких утренних хищников, шляющихся возле лагеря в поисках объедков.
Когда в книгах рассказывают о состоянии персонажа после тяжкой ночной оргии, пишут примерно так: «пробуждение было ужасным». Поскольку большинство читателей как минимум раз в жизни бывали в похожей ситуации, необходимость в детальных пояснениях отпадает. Всем и так понятно, что у персонажа болит голова, порой болит адски, просто трещит по швам, и его (персонажа) в лучшем случае просто тошнит, а зачастую буквально выворачивает наизнанку. Если же в процессе оргии персонажа хорошо помяли, вдобавок ко всему ещё и болят разные части тела, как вариант боль такая, что самостоятельное передвижение даётся с большим трудом. Добавьте сюда муки совести, в том случае, если персонаж спьяну серьезно набедокурил, например, спал с кем-то не по фэньшую, и в сухом остатке вот это «пробуждение было ужасным», вполне может соответствовать состоянию, из-за которого немедленно хочется застрелиться.
Так вот, спешу вас разочаровать: мне было немного нехорошо, но в целом я чувствовал себя вполне приемлемо. Слегка штормило и качало, негромко гудело в голове и ощутимо саднил и отказывался дышать опухший нос. Вот и всё, собственно, ни адской головной боли, ни даже привычного в таких случаях давления — ничего этого не было. Стало быть, особые лечебные процедуры не требовались: принять контрастный душ, выпить пару чашек чая с лимоном и малиной, и всё будет в норме.
Выходит, интеллигенция не зря нахваливала местный ректификат. Не скажу за весь спектр продукции «Черного Сентября» (чтобы не заподозрили в рекламе), но спирт они делают просто замечательный. Прочим городам и весям стоит поучиться.
Итак, я проснулся ввиду простой естественной надобности, бегло оценил самочувствие и, вопреки отягчающим обстоятельствам, нашел его вполне сносным.
