врагов. Естественно, вставил, что сам ранен вражеской рукой. Но враг не ушел безнаказанным. И так это звучало искренне, что я чуть не прослезился от сочувствия и гордости.
Заодно я посматривал на зал. Более молодая или просто наивная часть присутствующих внимала Грацу разинув рот. Более серьезные люди слушали мрачно и смотрели на него тяжело. Думаю, молились, чтобы их миновала чаша сия, да припоминали все свои грешки за последние пятьдесят лет.
Начальник следственной группы закончил речь. И настало святое время – перерыв на обед. Участникам конференции уже розданы талоны. Мясокомбинат расщедрился от души. Колбасы всех видов, окорока, некоторые из которых я в жизни не видел. Котлеты, пюре, сметана в стаканах. Да, без хорошей еды бороться за судьбоносные достижения сложно. Но только мне сейчас не до трапезы.
Первый секретарь Тепличный прошмыгнул в служебный проход за сценой и исчез. Осмотревшись, следом неторопливо направился второй секретарь. Они недолюбливали друг друга, так что вместе их почти не видели.
В пустом коридорчике я догнал Белобородько.
– Порфирий Панкратьевич, можно на два слова?
– Хоть на три. – Он остановился и повернулся ко мне. – Лишь бы успеть вернуться после перерыва.
– Я про Соболева.
– Знаю, – вздохнул второй секретарь. – Как пишут: белогвардеец окопался, замаскировался под советского работника, вел подрывную работу.
– Глупость несусветная. Знаете, если что и досталось хорошего нам от царского режима, то это немногочисленные люди типа нашего авиатора. Они воспитаны в понятиях чести и беззаветной преданности России. А доносы не первый год на него пишут. Мы только и успеваем от них отбиваться.
– Осторожнее. По тонкому канату идете. Так могут ведь и в укрывательстве врагов обвинить.
– Обвинить в чем угодно можно. Только есть еще объективная реальность, данная нам в ощущениях.
– Почему вы обращаетесь именно ко мне?
– А к кому обращаться, как не к лидеру областных большевиков? Настоящему, а не на бумаге, – я выразительно посмотрел в сторону, куда скрылся первый секретарь обкома.
Белобородько криво улыбнулся.
– А какой урон будет нанесен, – продолжил давить я. – Это же лучший аэроклуб СССР. Готовых летчиков выпускает. И все силами Соболева. А кто перед школьниками, комсомольцами выступает, в небо зовет?
– Знаете, вопрос сложный. Как бы нас самих при таком подходе в белогвардейцы не записали… Но сделаем что можем.
Мы пожали друг другу руки.
Ну, вот теперь можно и пообедать. Благо талоны у меня в кармане…
У начальника УНКВД кабинет имел отдельный вход с улицы. Это Гаевский придумал – наверное, тщеславие свое ублажал. Черная лестница, которую стерег часовой, вела на самый верх. Входы в коридоры на нижних этажах были заколочены.
Четвертый этаж. Коридорчик с толстым ковром и дубовыми стульями с высокой спинкой. На стене известный плакат – «ежовые рукавицы» давят антисоветскую гидру. Дальше приемная. Там столы секретарши и адъютанта, телефоны. На стене методично тикали круглые металлические часы с белым циферблатом, на котором пламенели красные серп и молот.
Я маялся в приемной в ожидании приема. Нина Иосифовна что-то печатала. Сколько я ее видел, она всегда молотила наманикюренными пальцами по клавишам своего «Ундервуда», смазанного и отлаженного, как винтовка справного красноармейца. Если, конечно, не отпускала язвительные замечания, не жгла взором и не хмурила брови. Интересно, есть кто-то, имеющий для секретарши авторитет? Начальника она только терпит. Думаю, и самого Ежова, появись он здесь, пронзила бы, так же как меня сейчас, недовольным взглядом: «Мол, был Ягода, теперь Ежов, вас, наркомов, много, а я одна».
Но дело знает. Покой начальника стережет. Бумаги и кофейник с чайником подогреты. И всегда на работе, пока руководитель на месте.
Прождал я минут десять. И вот Гаевский соизволил меня принять. Был он недоволен, надут и раздражен.
– Присаживайтесь, Ермолай Платонович, – указал он на стул. – По какому поводу вы настаивали на встрече?
– Товарищ майор. Надо что-то с начальником аэроклуба Соболевым решать.
Он уколол меня взглядом:
– А что мы должны решать?
– Обвинения несостоятельные. Фактически оговор или доносы тех, кому он прищемил хвост. Человек в области уважаемый. Его и в Москве знают.
– Знают, – скривился Гаевский. – Теперь уже очень хорошо знают… Вон…
Он протянул бумагу.
Копия коллективной телеграммы комсомольцев города, членов аэроклуба. О наветах на любимого героя и учителя Соболева. Комсомольцы спрашивают, как же так, учил летать, Родину любить, и теперь что, выходит, врал? Комсомольская просьба – присмотреться не к начальнику аэроклуба, а к тем, кто на него напраслину возводит. И адрес – Председателю впервые избранного Верховного Совета СССР Михаилу Калинину. Мол, представителю народа от самого народа.
Ха, а ведь сработало. Лишь бы Гаевский не докопался, кто все это затеял. А затеяли и исполнили мы с Фадеем через доверенных лиц. Но не докопается. У него просто возможностей таких агентурных нет.
– Так правда же написана. Вот, – я протянул агентурную записку, где мой агент сообщал имена тех, кто инициировал доносы, сводя личные счеты с Соболевым. – А вот папочка с проверками по предыдущим доносам.
– У нас нет доносов. У нас сигналы неравнодушных граждан… Вы уверены, Ермолай Платонович, в невиновности Соболева? Учитывая ваше давнее тесное знакомство.
Наверняка Грац наплел про знакомство. Топит он меня. Но топилка не выросла.
– Учитывая наше давнее тесное знакомство, я уверен на сто процентов в его преданности нашей советской власти. Ручаюсь за него.
– Головой? – прищурился начальник УНКВД.
– Головой.
– Как вы просто ручаетесь. Только голова одна, а слетают они сейчас быстро. Я вам в очередной раз говорю – заносит вас в мелкобуржуазный либерализм… Ладно, посмотрю, что можно сделать, – он взял папку с рассмотрением прошлых доносов. – Что-то еще?
– Материалы заведения агентурного дела «Фейерверк».
Гаевский установил порядок, что все агентурные дела – заведения и прекращения, по которым я имел право подписи, проходили только после его автографа. Не «утверждаю», не «разрешаю» – утверждал и разрешал я. А просто закорючка – вроде как бы ознакомлен, но ответственности не несет.
Это были материалы на подпольную антисоветскую группу, свившую гнездо на «Пролетарском дизеле», в которую входил комсомолец Кирияк.
Лицо Гаевского стало совсем кислым.
– Какой-то мелкий уголовник сказал, выторговывая себе жизнь, что комсомолец Кирияк взорвал котел. И вы делаете выводы, что это группа, которая взорвет и весь завод. Притом что с котлом вроде все ясно.
– Уж поверьте, что-то там будет. Вокруг завода идет нехорошее движение.
Гаевский прочитал предварительные материалы – справки-меморандумы, выписки из АС (агентурных сообщений), план мероприятий по делу, морщась, будто от зубной боли. Не любил он глубоких разработок. Ему больше нравилось выписывать ордера на обыски и аресты. Там все просто и ясно. А здесь – одна морока, и
