— Я — приятель Толика, — сказал, разыгрывая рубаху-парня, — вот, решил посидеть, отметить встречу.
— Рассказывайте сказки! — усмехнулся физик, и мне показалось, что за его усмешкой скрывается раздражение и даже злость. — Я с этим вашим Столиком виделся два раза, и то не помню, где. Ладно, будем толстенькими! — Взял рюмку. Руки дрожат, и во рту как будто кошки нагадили. Не дожидаясь, пока я возьму свою рюмку, он залпом выпил и стал нанизывать на вилку вялые огурцы, лук и селедку, вывалянные в майонезе; отломив кусочек булки, закрепил мякишем «шашлык» — очевидно, по выработанной годами методе — и, отправив все это в рот, вожделенно закатил глаза. — Биомасса, — пояснил с набитым ртом. Я подумал, что он давно не ел. — Вдогоночку! — набирал темп Корзун, наполняя рюмки до краев. Это меня не устраивало: неизвестно, во что он превратится, надравшись. — Хорошо пошло, — кивнул он и, вытянув над столом ладони, вприщур посмотрел на кончики пальцев. — Хорошо!.. Ну-с, теперь рассказывайте, как вы меня нашли и чем моя усопшая персона заинтересовала животворящую демократическую прессу?
Прессу?!. Или у него начиналась белая горячка, или импресарио додумался представить меня газетчиком. Впрочем, я ведь сам сказал ему: вымани любой ценой!
— Ну так уж и усопшая, Александр Иванович, — улыбнулся я, не став его разубеждать. — Вы персона значительная, доктор наук как-никак!..
— Да! — кивнул Корзун. — И профессор, и лауреат Ленинской премии. Дальше что?
Титуловал он себя сам или в действительности получил когда-то пожизненную «ленинку» — меня не интересовало.
— А что дальше? — спросил я.
— Вот! — почти выкрикнул Корзун, ткнув в меня указательным пальцем. — Вот в чем вопрос, почтеннейший… э-э…
— Женя, — подсказал я.
— Как?
— Женя.
— Ну, нет, голубчик, — посерьезнел он, — этак мы с вами не договаривались. Я ведь вам Шуриком не представлялся, а посему давайте разговаривать на равных.
— Извините, — я почувствовал неловкость, до сих пор мне не приходилось слышать полного обращения. — Евгений Викторович.
— …почтеннейший Евгений Викторович, — продолжил Корзун с прежним запалом. — А потому что дальше — ничего-с, пу-сто-та!.. — и, вооружившись вилкой, стал беспорядочно и жадно есть.
— А почему пустота образовалась, Александр Иванович? — поинтересовался я. — То была бурная, наполненная жизнь, то вдруг — пустота? Пьянка, она ведь не причина, а следствие, насколько я понимаю?
Он потупился, стиснул кулаки. Дожевав, медленно разогнулся и вперился в меня тяжелым помутившимся взглядом.
— А не вдруг, — произнес нараспев. — Не вдруг, Евгений-свет-Викторович. Можете записать в свой блокнот: «Ничто не может возникнуть мгновенно и мгновенно исчезнуть». На меня ссылаться не обязательно, — он засмеялся, обнажив прокуренные зубы. — Однажды я в книжке написал, что при столкновении атомных ядер урана возможен синтез новых трансурановых элементов. Так мой шеф мне судом грозил за то, что я при этом не сослался на его труды. Тоже мне — идея!.. Физики всех стран сталкивают ядра и ждут, что произойдет, ни у кого не спрашивая разрешения… Ну ладно, это я к слову. Давайте! — он поднял рюмку и, перед тем как выпить, многозначительно повторил: — Ничего не бывает вдруг.
В кафе вошло четверо молодых парней в джинсах и кожаных куртках поверх расписанных английскими буквами футболок; двое вразвалочку направились к стойке, один присел за чей-то столик, встретив знакомых, а последний остановился в дверях и стал внимательно разглядывать кафе, должно быть, ища, где приземлиться. Дольше всего его взгляд задержался на нас с Корзуном. Еще не хватало! Я пожалел, что не обеспечил за своим столиком спокойную обстановку, сунув хозяйке полтинник.
— Тень, — хмыкнул Корзун.
— Тень свидетельствует о наличии источника света, — заметил я. — Как нет сосуда без пустоты…
— Это — моя тень! — наклонившись ко мне и выразительно протянув руку в сторону вошедших, звонким шепотом объяснил он. — Они повсюду следуют за мной. Все просто и прозаично, мой молодой философ! — вновь задрожавшими руками он наполнил рюмки и убрал на пол пустую бутылку. — Плохая примета, — объяснил.
— Верите в приметы?
— Верю! Странно, да?.. Ученый — и в приметы… Xa-xa-xa!.. Ничего. «Все противоречия, которые более всего, по-видимому, хотят удалить меня от позиции религии, более всего и привели к ней». Это Паскаль сказал. При упоминании имени Божьего Ньютон вставал и снимал шляпу, верили Кеплер и Пастер, а когда спросили, где начало цепи развития животного мира, Дарвин ответил, что оно приковано к Престолу Всевышнего. Так-то!.. — Он опять наклонился к самому моему уху и выдохнул: — Кр-рестился, сволочь! — расстегнув рубаху на груди, показал в доказательство лакированный деревянный крестик с распятием. — Бесы одолели!
Незваной компании удалось избежать: молодые люди сели у бара и, передавая друг другу бутылки с вином и закуску, накрыли свой стол. Я заметил, что визит доморощенных рокеров гнетуще подействовал на Корзуна: он сник, побледнел и, по всему, спешил поскорее надраться.
— Бросьте, Александр Иванович, они сейчас все на одно лицо, вот и кажется, что за вами следят.
Он ничего не ответил, лишь покивал снисходительно и, снова хохотнув, потянулся к водке.
— Вы работаете? — спросил я первое, что пришло в голову, чтобы отвлечь его от рюмки.
— Работаю?.. А-а, да, да. Конечно, работаю. Семья у меня. Дочь и жена Валентина.
— И где же?
— А в институте. Научно-исследовательском. Вахтером. Сейчас в отпуске.
— Ке-ем?!
— Что вы удивляетесь? Спасибо еще, на улицу не вышвырнули — коллектив поручился.
За каждым его словом была такая тоска, такая самоирония, мазохистская издевка над судьбой, работой, семьей, коллективом, что впору было менять пластинку. Усовестившись, я замолчал, но физик неожиданно сам разговорился, заставив меня пожалеть, что я не являюсь тем, кем меня представил импресарио. Впрочем, ему сейчас было все равно, чьи уши освободились: у него появилась потребность выговориться. Говорил он рвано, путался, останавливался, часто менял тему, тщетно силясь связать воедино все, что удавалось и хотелось вспомнить, иногда подхохатывал в самых неподходящих местах, но я ни словом, ни жестом не перебивал его. Рюмке, зажатой в его кулаке, суждено было быть либо раздавленной, либо выпитой, но явно последней в нашей встрече: Корзун подъезжал к состоянию прострации.
— А надо бы… Надо бы на улицу-то!.. «Суждены нам бла-гие порывы, но свершить…» Кр-расиво начинал! Лаборатория академии — основание «гриба», — Корзун жестами изобразил нечто разрастающееся кверху, должно, ядерный взрыв, сопроводив его хриплым шипением, — кх-хх-х!!. Я-то — я… я тоже!.. Сахаров реализовал в своей бомбе процесс сгорания водорода, а я его породил в «трубке». Ma-аленький такой ускоритель… И ни-ког-да — слышите? — никогда бы ничего не было, если бы мы не сосчитали нейтроны. А «счетчик» — это я. Перед вами, собственной персоной-с!.. Ха-ха-ха!.. Я тоже. Этот прибор… — Корзун едва не ткнулся побагровевшим лицом в недоеденный салат, но вовремя спохватился, тряхнул головой и снова почти беззвучно засмеялся. — Не-ет, вы не подумайте — в списках авторов меня нет. Не-ту-ти! Я ведь молодым тогда был — к чему? Вот работать — это Корзун, а получать… Он мне давал писать рецензии… с высочайшего, так сказать… А денежки — денежки себе, в карманчик-с. Мелочь! Академик, светило, а такая мелочь! Теоретических работ не читал, а уж открыть контейнер с порошком плутония — куда там!.. Это — я. Тщеславен-с, погоня на уме — кто, он или америкашки? Спешил. Спешил академик: они в Беркли сто первый элемент как назвали?.. А-а!.. То-то. — Корзун наклонился ко мне и заговорщицким шепотом, размахивая перед моим носом, будто делая на нем зарубки, старательно выговорил по слогам: — Мен-де-ле-е-вий!.. Задело его, понимаете? По восемнадцать часов кряду работать заставлял, чтобы успеть опе-редить их в открытии сто второго, а там и сто четвертого… И все ради одного- увековечить в его названии свое бессовестное имя!.. — Он замолчал вдруг и, к моему удивлению, отставил рюмку. — И тогда я бросил его. Я не железный, но и не холуй. Мне бы потерпеть — кто знает, как тогда сложилась бы судьба, но как говорили древние, «терпение нужно человеку тогда когда оно уже иссякло». Я ушел, хотя знал, что у этого академика громкая слава и соплей его не перешибить… Потом — Урал. Зона… самая настоящая, с зеками, собаками, а посредине — мы. Колючка вокруг. — Физик размашисто очертил периметр, сшибив со стола бутылку с шампанским. Я успел подхватить ее. — Простите… Горючее для бомб — плутоний… Куча денег, которые некуда потратить, чужие жены с тоски… Но я — нет, слышите? Ни-ни! Я там — да, да, там! — диссертацию! Назло. Себе, ему, всем им. И — в партию, ка-неш-на, в партию, голубчик, ленинскую нашу, родимую-с — как штык! «Что вы знаете о принципе демократического централизма, а?..» Ха-ха-ха! Н-да-а… А зачем все? Зачем загрызали, затаптывали в грязь, замораживали людей — многие тыщи! — строя города, если стоят они теперь брошенные, никому не потребные, грязные… Бр-р… И Петр… Сколько жизней, бог ты мой!.. Санкт-Петербург — вы вслушайтесь только! — посреди русской земли. Санкт… сантк… Тьфу!
