Разговоры, которые велись: а) подозрительными лицами, б) влиятельными лицами, в общий архив попадали редко. Чекисты получали очередные звездочки, составляя «залипухи», то есть складывали мозаику из выдранных из контекста фраз, словечек, имен, что становилось поводом для полновесного лагерного срока или спецрейса из столицы (группа хорошо подготовленных ребят с «Кипарисами», бесшумная предрассветная атака, особняк, адреналин, романтика).
Неизвестно, чем еще промышлял в городе Боря Бежан, кроме продажи партизанской свинины и терактов, так что телефон мог вполне попасть в категорию «а»), да и в квартире могла оказаться засада. Туманов дождался, пока водитель автобуса, идущего на другой конец города почти без остановок, подвалил к полуразрушенной будке, и набрал номер.
– Гавари-тя, – предложила трубка голосом Бежана. Хоть тут в порядке – сигналом «тревога» было стандартное «слушаю».
– Аркань, ты насчет колес не передумал?
– Ну… могу забрать через полчаса, – включился Бежан. – В принципе я уже выхожу. Сколько?
– Четыре.
– Жди, подъеду. Деньги не забудь…
– Жду.
Четыре – означало оговоренное место встречи, четвертое по списку – у гастронома на площади Ленина.
– На чем они тебя зацепили, не знаешь? – спросил Бежан, выворачивая неприметный, заляпанный грязью «спецпроект» под указатель «Колывань – 52 км».
– Не знаю. И спросить было некогда. Мне Жека рассказала – секретарша Котляра. Она сама не в курсе. И еще… одна женщина.
– Хорошая женщина? – Бежан кривовато подмигнул.
– Замечательная, – буркнул Туманов. – Если Истомин ее заметет, я буду последней сволочью.
– Ладно, клен ты мой опавший. Держи бумагу, для себя берег, – Бежан бросил назад сложенный листок. – Нет удостоверения – нет личности. Это справка. Паспорт ты сдал на переоформление, а командировка – дело срочное. Ты отныне Дерюгин имярек батькович, возвращаешься в родной Майск – коров осеменять, поскольку зоотехник по профессии, а в Энске ты груши околачивал, то есть поднимал квалификацию, не забудь. Майск – это в Томской губернии.
– Спасибо, у меня ксива, – пробормотал Туманов. Бросил бумажку обратно. В свое время «Бастион» снабдил его документами – вариант провала никогда не рассматривался как исключительность.
– Как хочешь, – Бежан пожал плечами.
– Куда едем?
– Как – куда? В лес, в партизаны.
– А кроме шуток? – озлился Туманов.
– Какие шутки? Отшутили. Самое место тебе, залетчик. Да не злись, Павел Игоревич, там природа, свиньи хрюкают, самогон рекой, девочки опять же…
Туманов зло выругался.
– …Поживешь недельки две, здоровье подправишь… А я дальше поеду, мне в Москву надо. Там и решат, что с тобой делать.
– О, мать…
– А будешь без конца ругаться… – Бежан внезапно встрепенулся. – Все, пост. Обращусь по имени – значит, тревога.
Да что им этот пост – двум здоровым мужикам, один из которых зол и гол, как сокол, а другой вооружен под завязку?..
Из донесения начальнику областного УВД генерал-майору Григорьеву П.С.
15.09.20… г.
«В 8.30 утра под мостом через р. Тулинка в районе издательства «Красная Сибирь» обнаружен автомобиль «Ниссан Пульсар» (номерной знак 20489-АР-54 RUS) с двумя трупами. Трупы принадлежат старшим оперуполномоченным Железнодорожного РОВД капитану Губскому Л.В. и капитану Пещернику А.Д. По предварительной версии, автомобиль с работниками милиции был обстрелян в момент въезда на мост.
Губский Л.В. убит пулей в голову, Пещерник А.Д. – тремя пулями в область сердца. Машина в результате падения под откос получила значительные повреждения и восстановлению не подлежит. Причины, по которым оперуполномоченные ж/д РОВД оказались в ночное время на территории Кировского района, уточняются. Опрос членов семей не принес результата – жена Пещерника Макова Л.Ю. не видела мужа двое суток, жена Губского – Губская С.Г. – помещена в больницу с приступом острой сердечной недостаточности, в связи с чем не может быть допрошена. Проживающие в частном секторе неподалеку от моста граждане заявляют, что слышали после полуночи интенсивную стрельбу – возможно, с применением автоматического оружия…»
Явленная из «паутины», как джинн из сосуда, газета «Известия» преподносила сплошные успехи. Новые исторические достижения Красной армии на Сунженском хребте; очередная посадочная пора: пышные процессы над недобитыми «коррупционерами» (кои народные массы, скрипя зубами, бурно приветствуют); повсеместная занятость населения; стремительный рост швейной и обувной промышленности – чистая, кстати, правда; импорт поотменяли, братское китайское барахло – при нынешней зарплате штука непосильная, а носить чего-то надо, вот и носят, бедненькие, то неоскороходы, то неодрап.
И прочая ерундистика. А из информации – конфигурация. Из трех пальцев.
Я отвернулась от компьютера. Это я бедненькая, а не они. Включила телевизор. Еще хуже. Здравствуйте, товарищи идиоты, называется. На двадцати каналах – реклама, неувядающие сериалы ни о чем да семейные викторины, где толстозадые мадре с падре в компании сытых чад копошатся с кубиками, да по очертанию страны мучительно, а главное, безуспешно, гадают над ее названием (на экране контур Апеннинского «сапога»). На двадцать первом новости CNN – бред полнейший, только и достижений, что сопли не жуют. На двадцать втором – ба! – родные лица. Я прибавила звук. Нестареющий господин Французов (какие мы чернявенькие, пухленькие, словно и не в изгнании) в микрофон «Глоубал ньюз» плакался по России, которую он когда-то потерял (а нечего было терять). Про концлагеря для богатых, про обнищание бедных, про орды штурмовиков, держащих в страхе крупные города и по зверствам ничем не уступающих классическим парням Рема. Красиво плакался. C чувством, с юмором. Приводил какие-то статистические выкладки, ловко оперировал цифрами, почерпнутыми у приятелей из CIA (там короткая нога, весь мир об этом знает). Все правильно гнул изгнанничек. Правдиво. Вот только где же ты раньше был, родной?
Короче, гибло. Не информация – пустыня с редкими колючками. Красиво начатая статья для «Колокола» стала превращаться в унылую отписку. Я вылезла из-за уставленного техникой стола и подошла к окну.
В полный рост – на всю деревню… Жуть. Ладно, не голая. Впрочем, за последние годы я привыкла к этой вопиющей для россиянки открытости. Поначалу, помню, приходила в ужас, завешивалась шторами, тряслась за стеклянными дверьми, однако нашлись люди с пальцем у виска, популярно объяснили: в Праге, дорогуша, не совок, здесь не надо выставлять свои дурные замашки, если не хочешь прослыть ущербной. И французские окна от пола до потолка – не бзик с претензией на экстравагантность, а суровая, извини, норма. Так что, будь добра, не лезь под лавку.
В чужой монастырь, как известно, со своими окнами не ходят. Я привыкла – как привыкают ко всему, когда вынуждены. Впрочем, как показала жизнь, любопытных везде хватает. С мансарды виллы напротив за моими перемещениями наблюдал в подзорную трубу пенсионер дядя Зданек – местный бражник и философ. С той поры, как от белой горячки скончалась его жена, тетя Ивона, он наблюдал за мной каждый божий день, и, разрази меня банкротство, если в голове его при этом чего-то не происходило. Неужто он верил, что однажды я начну раздеваться прямо здесь, на втором этаже – среди изобилия оргтехники и другой дребедени, помогающей мне работать? А если и начну? Чем он отреагирует – визитом?
Я притворилась, будто любуюсь закатом. А закат над черепичными крышами окраин старой Праги, скажу вам, это вещь. Не уходи оно, солнце, можно стоять и любоваться всю ночь. Я сладко потянулась. Подзорная труба дрогнула и как бы увеличилась в объеме. Кровью налилась… Зато на соседней с дядей Зданеком вилле на меня не обращали внимания. Там в плетеном макраме бельведере мошенница пани Крячкова расписывала сотоваркам свои июльские похождения в Карловых Варах. Уж чего-чего, а болтать пани Крячкова научена. Сотоварки зрили ей в рот (будто в корень) и даже не пытались прервать. Лично мне смысл красноречия пани был понятен даже с расстояния, по губам: ах, какой он был сильный, смелый, как мы не вылезали из ресторанов… А эти ночи!.. А эти восхитительные танго с видом на луну и постель… Разговоры, не больше. Кроме танго в одиночку. Тоже мне, настоящий полковник. У пани такая добрая улыбка – волк не подойдет голодный, не то что сильный, смелый…
День прошел удручающе бездарно. К обеду в голове что-то потеплело – так нет, завалилась Тамарка Макарычева (бывшая соседка по Путевой) с огнетушителем «Темного бархата» и мужем – эдаким румянчиком – аршина под три в длину. «Ой, Динка, да ты совсем не изменилась!» – заверещала Тамарка и полезла обниматься. Улыбалась она при этом так злорадно, что я все поняла. Да шут с ней, не обиделась. Я в курсе, у меня зеркал в доме – дюжина. Да и сама Тамарка пятнадцать килограммов назад была другой. Делать нечего, посадила их за стол, накрыла, что бог послал, накормила. Я виски не пью, поэтому они сами его и уговорили. Посидели. «А вот это мой моряк, – гордо заявила Тамарка и потрепала за загривок муженька, который в присутствии аж двух русских баб как-то судорожно задергался. – Я, Динка, больше не Макарычева, я Гжишкова, чего и вам того же. Глянь, какой у меня классный Гжишек, ах ты мой сла-а-аденький…» – фамильярным пощипыванием она добавила мужу румянца. Оказалось, познакомились они с Гжишеком на одной вечеринке, где скромняга безо всякой задней мысли начал объяснять Тамарке значение слова «секстант», причем произносил его очень медленно, по слогам, отчего она усвоила только первую часть слова; что чета Гжишковых проживает в Чехии уже два года, из них год прожила в Остраве, год в Кралове-на-Лабе, а в Старе Място переехала на той неделе, потому что у мужа заманчивое предложение в пароходстве, у них теперь свой дом в квартале от Старомястской площади, мой адрес она надыбала случайно – изволила проходить мимо бюро по делам иммигрантов и не могла пройти мимо, избавилась от целлюлита, исполосовав свои бедра золотыми нитками (ну подумаешь, продал Гжишек пару пароходов), и вообще, поскольку теперь мы с ней второй раз в этом мире соседи, то следует продолжать самое тесное общение, и не когда-нибудь, а уже завтра, а дела подождут, ведь чехи народ неплохой, но наши лучше, и порой так хрено-о-ово…
