Но морские пехотинцы еще оставались даже за пределами Додж-сити, в индейской стране.[28] Двое из них прятались в рощице низкорослых деревьев подле вершины холма, обозначенного на картах только высотой в метрах – высота 519. Они, съежившись, сидели под дождем и смотрели, как капли собираются на полях их широкополых шляп, образуют лужицы и в конце концов проливаются ручейками, в то время как дождь выбивает барабанную дробь по плащ-накидкам, которыми они укрывались сами и защищали свое снаряжение.
Один из них грезил о доме. Это был ланс-капрал Донни Фенн, он уже дослуживал свой срок. В мае истекал его четырехлетний срок, и ему предстояло вернуться домой. Он совершенно точно знал свой ПСВОСР (предположительный срок возвращения по окончании службы за рубежом), как, впрочем, и любой человек, попавший во Вьетнам, начиная с тех, кто первыми прибыли туда в 1965 году, и заканчивая теми, кто все еще торчал там. У Донни этот срок приходился на 7 мая 1972 года. У парня это была уже вторая ходка сюда, он был награжден «Пурпурным сердцем» и Бронзовой звездой, и хотя больше не верил в войну, он верил, страстно, неистово верил, что вернется домой. Он должен был вернуться.
Этим промозглым дождливым утром Донни мечтал о радостях сухой жизни. Ему представлялись родные пустыни округа Пима, что в Аризоне, городок Ахо и сверкающий знойными миражами сухой, как дыхание дьявола, воздух, сквозь который можно разглядеть причудливо искажающиеся Сонорские горы далеко в Мексике. Он мечтал о том, чтобы как следует прожариться на солнце в этих местах, а потом вернуться в колледж, на свой юридический факультет. Он мечтал о доме, о семье, о работе. А больше всего он мечтал о своей молодой жене, от которой только что получил письмо, и сейчас, когда он сидел под проливным дождем, ее слова явственно представали перед его мысленным взором-"Крепись, держись веселее, морской пехотинец! Я знаю, что ты вернешься, и молюсь о том, чтобы этот день скорее наступил. Ты – самое лучшее, что у меня есть и когда-либо было, так что, если ты позволишь убить себя, я очень рассержусь! Я так на тебя обижусь, что никогда больше не стану с тобой разговаривать".
Он написал ей ответ перед тем, как отправиться на эту никчемную вылазку: «О моя сладкая, мне так тебя не хватает. Здесь все прямо-таки прекрасно. Я никогда раньше не знал, что пауки могут быть большими, как омары, или что дождь может лить непрерывно на протяжении трех месяцев, но это полезные знания, и когда-нибудь в мирной жизни они могут очень пригодиться. Но сержант намерен оставить меня в живых, потому что он самый классный из всех морских пехотинцев, которые когда-либо жили на свете, и он сказал, что если я сгину понапрасну, то ему будет некого шпынять и у него не останется вообще никаких развлечений!»
Под подкладкой его шляпы была спрятана завернутая в целлофан фотография Джулии. Она миновала свое увлечение хиппи и теперь работала в тусонском госпитале для ветеранов, среди людей, раненных на другой войне, и даже подумывала о карьере медицинской сестры. Красота Джулии на этой фотографии действовала на него, как луч света среди непроглядной ночи на заблудившегося и изголодавшегося человека.
По хребту Донни бегали мурашки от всепроникающего нескончаемого холода. Окружающий мир превратился в полужидкую субстанцию: грязь, туман или дождь – кроме них не существовало ничего. Это был сумрачный мир, тусклое освещение которого не давало возможности хотя бы приблизительно угадать время. Просто пар лее время клубился в серой мгле – своего рода универсальное олицетворение безысходного несчастья.
Под накидкой он ощущал холодное прикосновение своей винтовки М-14 – таких во Вьетнаме к этому времени оставалось совсем немного; двадцатизарядный магазин упирался ему в ногу, и оружие можно было мгновенно пустить в ход в том случае, если «Сьерра-браво-четыре» подвергнется нападению, но этого ни в коем случае не могло произойти, потому что сержант обладал величайшим опытом по части выбора укрытий.
С собой у Донни было две фляги, рюкзак М-782, набитый сухими пайками – это были главным образом банки с жареной свининой, четыре гранаты М-26, автоматический кольт калибра 0,45, корректировочная труба М-49, кинжал с черным вороненым клинком, десять запасных двадцатизарядных магазинов с 7,62-миллиметровыми патронами натовского стандарта, перевязь с тремя клейморовскими противопехотными осколочными минами, одна электрическая подрывная машинка М-57, брезентовая сумка, набитая сигнальными ракетами, поверх которых лежала ракетница, и главный враг его жизни, отрава его существования, самая ненавистная из всех вещей, существующих на земле, – рация PRC-77, шесть килограммов радиодеталей, являвшихся для них единственной связью с Додж-сити.
– Пора свистнуть нашим, – сказал сержант; он сидел в нескольких метрах от Донни и пристально вглядывался в казавшийся размытым за струями дождя пейзаж, состоявший из мокрой листвы, плотно укрывавшей равнины, прогалины, джунгли и невысокие, тоже как бы оплывшие холмы. – Берись за дудку, Свинина.
– Проклятье, – пробурчал Донни, ведь для того, чтобы развернуть рацию, нужно было двигаться, а двигаться означало потревожить тонкую пленку испарившейся влаги, образовавшуюся на плащ-накидке вокруг его шеи, а это значило, что на теплую еще спину хлынет целый холодный водопад. В мире не было более холодного места, чем Вьетнам; впрочем, более горячего места тоже не было.
Донни заерзал под прикрытием своей накидки, извлек «прик-77» и, зная, что частота установлена совершенно точно, умудрился все-таки не вытаскивать рацию под дождь, а аккуратно наклонил ее вперед, выдвинув наружу, в наполненный сыростью воздух, только стодвадцатисантиметровую антенну.
Затем он вытащил из-под накидки наушник, прижал его к уху и щелкнул тумблером, перекинув его в положение «включено» И тут струя холодной воды, словно ледяное лезвие, проникла под его тропический камуфляжный костюм и побежала между лопатками. Донни вздрогнул всем телом, чуть слышно выругался сквозь зубы и продолжил сражение с рацией.
Главным недостатком «приков» были не столько их ограниченный радиус действия и немалый вес, из-за чего они могли обеспечить надежную связь только в пределах прямой видимости, сколько – и это было самым главным – большой расход заряда батарей. Поэтому патрульные использовали их как можно экономнее, на заранее выставленных частотах, связываясь с базой только для кратких докладов. Донни нажал кнопку «передача»:
– "Фокстрот-сэндмэн-шесть", это «Сьерра-браво-четыре», перехожу на прием.
Но, нажав «прием» он услышал только громкий треск, вой и шипение. Ничего удивительного в этом не было: низкая облачность, дождь да еще и собственные причуды ландшафта. Иногда радиоволны проходили, а иногда и не проходили.
Он попробовал еще раз:
– "Фокстрот-сэндмэн-шесть", это «Сьерра-браво-четыре», вы меня слышите? Эй, кто-нибудь есть дома? Тук-тук-тук, откройте, пожалуйста, дверь.
Ответ оказался тем же самым.
– Может быть, они все спят?
– Не-а, – отозвался сержант со своим подчеркнутым южным протяжным акцентом, – сейчас уже слишком поздно, чтобы дрыхнуть с похмелья, и слишком рано для того, чтобы снова нажраться. Это как раз тот волшебный час, когда детки скорее всего продрали глазки. Продолжай долбить.
Донни снова нажал «прием» и еще пару раз повторил вызов, так же безрезультатно.
– Пожалуй, я попробую резервную частоту, – в конце концов сказал он.
Сержант кивнул.
Донни расправил накидку, чтобы можно было добраться до шкалы. Два диска с ухмылкой глядели на него, рядом с ними находились два переключателя: один для мегагерц, другой для килогерц. Он принялся вращать диск, разыскивая частоту 79,92, на которую Додж-сити иногда переходил без предупреждения, если нарушались условия прохождения радиоволн или были сильные атмосферные помехи. По мере вращения регулятора его рация продиралась через бесчисленное множество переговоров, которые велись над Вьетнамом в начале 1972 года, в сверхъестественной реальности улавливая такие станции, до которых ни при каких условиях не могла бы дотянуться.
Они слышали заблудившегося водителя грузовика, пытавшегося вернуться на 1-е шоссе, пилота, разыскивавшего свой авианосец, штабного писаря, уточнявшего какие-то данные; все это было хрипло, отрывочно и не слишком разборчиво, потому что радиоволны имели различную мощность, угасали и уходили.
Часть переговоров шла по-вьетнамски, потому что армия Южного Вьетнама пользовалась тем же самым диапазоном; часть вели армейцы, которых оставалось здесь гораздо больше, чем морских пехотинцев, – пятьдесят с лишним тысяч; часть относилась к Специальным силам, у которых все еще оставалось несколько крупных авиабаз на севере и на западе. Были здесь и призывы оказать огневую поддержку, и просьбы разрешить закончить поиск, и требования прислать побольше пива и говядины.
