— Марина, убийство… — я замотал головой, — Распространение наркотиков — куда ни шло…
— Узнаете? — говорит вдруг Сухоручко, доставая из кармана целлофановый пакет, в котором лежит женский носовой платок.
— Да… Я такой же нашел в кладовке в доме Бессонова…
— Этот — из того же комплекта. Найден в вещах Афанасьевой.
— Значит, ее… Значит, она пряталась в доме?.. Следила?..
— Да. Случайность. Потеряла платок, а вы его нашли. И предложили ей вытереть сопли этим платочком. Совпадение. Такое бывает чаще, чем нам кажется. А она подумала, что вы ее вычислили и теперь проверяете. Может, виду она и не подала — прекрасная была актриса, но судьбу вашу уже тогда решила. Не сунься вы в гараж — вас бы просто где-нибудь подловили. Не сегодня, так завтра.
— Нет, — сказал я и вспомнил тот вечер, — не может быть. А кто… Если вы уж все знаете — кто выл под окнами? Жуткое дело, скажу вам, как выл.
— Открою секрет, — Сухоручко наклонился вперед, а мы, инстинктивно, ему навстречу, — в саду бродил призрак. Можете смеяться сколько угодно, вы оба мне нравитесь, потому не обижусь. Это был призрак, призрак убийства. Человеческие отношения только с виду нематериальные. Вроде как свет, если человек — пламя свечи. Но зажгите свечи в темной комнате — и увидите, какие узоры рождает на стене тень. Эти узоры и есть призраки. Каждое наше действие порождает призрак, чем оно контрастнее, тем сильнее призрак. А что может быть сильнее, отличнее от естества, чем убийство себе подобного? Призрак преступления… Мы называем их по-разному — совесть, страх…
Нет. Это они, призраки, терзают нас. Они мешают всем, даже тем, которые вроде ни при чем. Древние не забивали себе голову аминокислотами и сверхпроводимостью, потому видели все это.
Для них преступление порождало вурдалаков, оборотней, и прочую нечисть.
— Вы случайно не колетесь? — с улыбкой спросил Эдгар.
— Не колюсь, — он подмигнул, — и не псих. Считайте, что просто пошутил.
Я поднялся:
— Пора в дорогу. С вами хорошо, как говорится, но… Когда понадоблюсь, вы знаете мой адрес, — я пожал руку Сухоручко.
— Последнее напутствие, — он задержал мою ладонь. -
Простите, если оно не очень радужное. Вы ввязались в скверную историю, из таких сухими редко выходят. Свидетель вы для нас ценный, в этом-то вся и штука. Следствие продолжается, и неизвестно езде, к кому оно выведет. Неизвестно, кому еще мимоходом наступили на мозоль. У вас редкие к этому способности. Поэтому — будьте осторожны. Эти ребята очень любят обрубать концы. Хотя бы для того, чтобы другим неповадно было…
Он повернулся и стал уходить, седеющий, как-то ссутулившийся за последнее время. Я смотрел ему вслед и почему-то захотел окликнуть.
— Пойдем, — Эдгар тронул меня за рукав, — слякотно. Подбросишь до института?
Уже в машине он сказал:
— У Сухоручко неприятности. Сегодня утром избили его жену. В подъезде, когда она шла на работу. И это были не призраки. Наверное, кто-то из бывших его клиентов. А может, из будущих. Сейчас она в больнице.
* * *
Прощание получилось грустным.
В этом городе у меня осталось еще одно дело. На сей раз последнее.
Я притормозил возле дома с резными наличниками. Вы, наверное, уже забыли про старушку? Я о ней помнил все время…
— Уже уезжаете? — спросила она.
— Да, пора. Как ваши кошки?
— Мрут, бедненькие. Кто-то рассыпает отраву.
— Вот живодеры.
— А еще я нашла новый капкан на пустыре. Все, наверное, из-за пса.
— Какого?
— Бегает тут один. Небольшой, черный, курносый такой.
Породистый вроде. Хороший с виду пес. Но воет как по ночам — волосы дыбом встают. Страшно воет. Лежит на асфальте и воет. И всегда на одном и том же месте лежит. Словно есть там что-то, под асфальтом. А взгляд — как у человека… Наверное, мешает это кому-то, спать не дает…
— Пес? — я вздрогнул.
В четверг Бессонов вышел прогулять собаку. И больше не вернулся. Всегда найдется свидетель. Нас слишком много на этой планете…
Я стиснул зубы.
— А скажите… Давно в том месте асфальт положили?
— В пятницу. Я ведь редко дальше двора хожу, а тут как раз за электричество платить. Там гравий насыпали — еле выбралась.
— Вот что, — я достал сложенный вчетверо листок с телефоном Сухоручко. — Позвоните этому человеку. И все расскажите. Как мне сейчас. Думаю, ему будет интересно узнать, что там, под асфальтом.
— Вы уверены?
— И попросите его передать одному нашему общему знакомому, чтобы тот не оставлял без присмотра яд, которым травит приблудных крыс. Могут пострадать кошки, которые ни при чем.
— Странное вы что-то говорите. Но раз просите — так и передам.
Она вдруг грустно улыбнулась:
— Очень жаль, что вы уезжаете. Я слишком стара, чтобы надеяться вас снова увидеть. А вы мне кого-то напоминаете, только не вспомню кого. Это давно было. Лет шестьдесят назад.
Смешно, верно? Старая забывчивая мегера. Не старайтесь дожить до дряхлости. Поверьте, в этом нет ничего радостного…
Она снова улыбнулась, и мне показалось, что из-под паутины морщин, вставных зубов и седых волос, из-под крылышек серой моли выглянула на мгновение молодая женщина с глазами, как две звезды.
Потом звезды померкли.
— Попробую, — пообещал я и вернулся к машине.
* * *
Денек был серый, и серое небо, казалось, вот-вот — и раздавит землю. Я еду и думаю о том, что тот, кто ставил капканы на рыжего пса, наверняка имеет и хорошее охотничье ружье. Что ему стоит выстрелить в мчащуюся по пустому шоссе машину? Ровным счетом ничего. Даже если водитель не будет убит сразу, он наверняка во что-нибудь врежется.
Но все же меня сейчас заботит не это. Я достаю диктофон и решаю вспомнить события последних дней. Так, мысли вслух, отрывки как обрывки.
Вспомнить все, с самого начала.
Я еду спокойно, даже не обращаю внимания на своих спутников. По-мальчишески курит, стряхивая пепел прямо на пол, хорошенькая медсестра. Светловолосая девушка с тонким и нервным лицом сосредоточенно смотрит в окно. Почему-то тут же сидит Сухоручко и парень по кличке Гвоздь. Моя спутница, прекрасная и гордая, снова рядом, как во снах. Мы соприкасаемся плечами. Я знаю, что с ней уже ничего не случится, ведь главный поворот позади. Было тут и еще несколько человек, но я уже стал забывать их лица…
Я притормозил у обочины, потому что глаза жгли слезы.
Мимо проехала машина «Скорой помощи», и врач, сидевший рядом с водителем, посмотрел в мою сторону. Но какое ему было дело до плачущего мужчины, ведь ждали дела поважнее.
Я снова завел мотор, и дальше машина шла все время в гору. Машина была так перегружена, что приходилось переходить на первую скорость. А это неминуемо увеличивало расход горючего, которого должно было хватить на весь рейс.
Облака стали редеть, и надо мной вдруг раскрылись голубые хрустальные своды.
Вот, собственно, и все.
