– Да как обычно, по-разному, – ответил Сергей, не вполне понимая, что именно интересует собеседника.
Теперь они разговаривали, почти не понижая голос, поскольку охрана находилась довольно далеко: два автоматчика маячили около штабеля мешков, один прохаживался вдоль края бассейна, словно здешний гарнизон опасался нападения из-под воды, и еще двое – охранник и водитель – находились около вагонетки. Цепочка людей в серых робах с молчаливым упорством муравьев двигалась туда и обратно, перетаскивая мешки. Когда наполненная доверху вагонетка уходила, ее место почти сразу занимала другая. Они появлялись из тоннеля справа и уходили в тоннель слева, из чего Сергей сделал вывод, что рельсы проложены по кругу. В данный момент эта информация не имела никакого значения, но он по привычке накапливал ее – а вдруг когда-нибудь пригодится?
– Лето или зима? – уточнил свой вопрос жилистый.
– Когда меня забрали, было лето, – сказал Сергей, – а сейчас не знаю. С памятью что-то…
– С памятью у тебя то же самое, что и у всех тут, – все так же, не оборачиваясь, заверил жилистый. – Хлопнул рюмашку с новыми друзьями, а то и просто сел в автобус и получил незаметный укол под лопатку. Очнулся, а ты уже здесь и ни хрена не понимаешь, на каком ты свете и какой нынче год. А год все тот же самый, и с того момента, как тебя выключили, прошло не больше трех суток. А чаще всего – одни, а то и меньше. Так, говоришь, лето? А я почему-то думал, что зима… А год какой – девятый?
– Десятый, – поправил Сергей. – Вот видишь, а говоришь – от суток до трех и память в порядке…
– Просто я тут уже давно, – сказал жилистый. – Если ты не врешь, то получается, что уже два года. Номер у меня на робе видал? «Бэ-три», партия семь. А у тебя – «бэ-пятый», восемнадцатая. Сколько они, суки, народу извели, подумать страшно! Больше месяца мало кто выдерживает, два – уже рекорд. А я, браток, здешний старожил; таких, как я, тут больше нет. Про меня даже эти вурдалаки в белых балахонах говорят: уникум, мол, нулевая восприимчивость… Ты видел, кто вокруг тебя? Это ж не люди – куклы, живые мертвецы! А меня эта их зараза не берет…
Жилистый замолчал, поскольку вагонетка и топтавшиеся около нее автоматчики были уже близко. Под прицелом двух стволов девятимиллиметрового калибра они свалили свою ношу в ковшеобразный стальной кузов и двинулись обратно.
– А я? – спросил Сергей, удалившись от охранников на расстояние, гарантирующее конфиденциальность.
– А ты в стендовом кресле сидел? – Где?
– Понятно. Значит, не сидел. Не расстраивайся, скоро сядешь. А это такая штука, что у некоторых с первого захода мозги дотла выгорают. Кто-то держится дольше, но конец всегда один – сначала безмозглая кукла, а потом – кусок холодного мяса в вагонетке… Другие куклы тебя в нее забросят, и поедешь ты по известному маршруту, из шлюзового отсека – его еще приемным называют – до похоронного…
– А ты молодец, – помолчав немного, похвалил Казаков. – Умеешь найти тему для разговора, поддержать в собеседнике бодрость духа…
– А я не диктор, который по вечерам детишкам сказки на ночь рассказывает, – огрызнулся жилистый. – Да и ты, если предпочитаешь, как страус, голову в песок прятать, можешь мне не верить. Тут все сумасшедшие, мало ли что один из них болтает? Да и неважно все это, браток. Все равно у всех у нас одна дорога. И меня то же самое ждет, будь я хоть трижды уникум. Ты вокруг оглянись! Ясно же, что живыми нас отсюда не выпустят – не для того привезли, чтоб мы потом по всему свету бродили и каждому встречному-поперечному об этом месте рассказывали.
Сергей был вынужден с этим согласиться. Все, что он успел здесь увидеть, и даже то, каким образом он сюда попал, говорило в пользу правоты жилистого: из таких мест живыми не возвращаются.
– Я просто подумал, – продолжал жилистый, шаркающей походкой направляясь к штабелю мешков, – вот, думаю, живой человек нарисовался, с которым можно парой слов переброситься. И татуировочка на нем – «ДШБ» – дорогого стоит. А вдруг, думаю, выйдет у нас с ним еще что-нибудь, помимо приятной беседы? Местечко это хитрое – такое хитрое, что всех его закавык, наверное, даже охрана не знает… Ну, чего уставился, бревно с глазами? – спросил он у человека, который, идя навстречу с мешком на плече, на какое-то время задержал на нем пустой, ничего не выражающий взгляд.
Носильщик в серой робе ничего не ответил. Выражение его лица осталось непроницаемо-спокойным, безмятежным, как у целлулоидной куклы; взгляд его был неподвижным и перемещался с предмета на предмет так же, как перемещается свет фар едущего по шоссе автомобиля, одно за другим высвечивая придорожные деревья и километровые столбы. Он коснулся лица Сергея и скользнул мимо, оставив неприятное ощущение прикосновения чего-то, что еще недавно было, а теперь перестало быть живым.
Они подошли к штабелю и взяли еще по мешку цемента.
– Тяжелый, сволочь! – вслух пожаловался жилистый, приседая под тяжестью ноши.
– Бэ-три дробь семь ноль-два девяносто пять, разговорчики! – негромко произнес один из охранников.
Двести девяносто пятый перебросил мешок на другое плечо, заслонившись им от охранника, и тихонько, чтобы тот не услышал, произнес:
– Да пошел ты!..
Сергей, половчее прилаживая на плече плотный, со скользкими твердыми боками бумажный мешок, на выдохе уточнил, куда именно следует идти охраннику, и жилистый отчетливо, одобрительно хрюкнул.
– Ты сам-то откуда, десантура? – спросил он, когда охрана осталась позади.
– Из Москвы, – ответил Сергей. – Да ну?! Земляки, значит. И как столица, все чернеет?
– А черт ее знает, – признался Сергей. – Я последние несколько лет из дома, считай, и не выходил. А если выходил, так либо под газом, либо с бодуна…
– Ну, ясно. – Двести девяносто пятый снова хрюкнул, на этот раз полунасмешливо, полусочувственно. – История стандартная, сценарий номер два: одинокий алкаш с московской пропиской. Вышел за поддачей, встретил хорошего человека… А он тебе и говорит: чего, говорит, ты пропадаешь в этой каменной норе? Езжай, говорит, на природу – к земле поближе, от людей подальше. Домик, говорит, тебе подыщем, а доплаты, которую за свои московские хоромы получишь, тебе до конца жизни хватит, хоть ты коньячные ванны принимай.
– Так, – помолчав, многозначительно произнес Сергей. – Интересно, ты-то откуда об этом знаешь?
– Плавали, знаем, – без тени смущения откликнулся двести девяносто пятый. – Это тебе кажется, что ты такой уникальный, единственный и неповторимый, а на самом деле – шиш тебе с маслом, а не уникальность. Сам же видишь, отсюда не возвращаются. А раз так, зачем ломать голову, каждый раз изобретая новые способы отлова идиотов? Тут, как я понимаю, самое сложное – вычислить человека, которого никто не станет искать. Или станет, но не слишком интенсивно – напишет в ментовку заявление о пропаже и сложит руки, потому что платить ментам за то, чтобы они вынули палец из ж… и занялись своими прямыми обязанностями, либо неохота, либо нечем. А когда потенциальный рекрут определен, остается только выбрать и применить один из проверенных, надежных способов. Я их пронумеровал по частоте использования; твой – номер два, а номер первый еще проще: выпил, заснул на улице или в чужом доме, а проснулся уже здесь. Это в основном бомжи, их тут больше всего. Никому не интересно, куда они исчезают – наоборот, все до смерти рады, что оно под окошком больше не смердит…
– Ну а сам ты по какой категории проходишь? – спросил Сергей.
Вопрос был задан не из вежливости, для поддержания беседы: ему действительно вдруг стало интересно, какими судьбами, каким ветром занесло сюда этого жилистого лысого «уникума». Слова двести девяносто пятого царапали душу, как ржавый гвоздь, но в то же время будили любопытство и желание хотя бы в общих чертах понять, что здесь происходит – ну хотя бы затем, чтобы рассказать об этом первому, кто встретится в загробном мире…
– Да по той же, что и ты, – охотно сообщил «уникум». – Забухал по-черному, жена забрала дочерей и ушла, да так основательно, что я их после этого четыре года в глаза не видел…
– Ну, – недоверчиво сказал Сергей. – В наше время такие вещи без проблем решаются в судебном порядке…
– Ты что, глухой? Пил я, понимаешь? Какой тут к черту судебный порядок, когда мне все, кроме пузыря, по барабану было? Жена сама квартиру разменяла, досталась мне комната в коммуналке, соседи – сучье племя, так бы и удавил, да сил к тому времени уже не осталось… И вот однажды встретился мне один Леха – душа-человек, хоть ты к ране его прикладывай…
– Леха?
– Угу. Алексей Иванович Бородин…
– Сука! – не сдержавшись, почти выкрикнул Сергей.
– Ба! – не оборачиваясь, иронически воскликнул двести девяносто пятый. – Да мы, выходит, не только земляки, но и крестники одного и того же ловкача?! Ай да Леха, ай да сукин сын! Интересно, сколько же он, сволочь, народу со свету сжил, сколько квартир прикарманил и перепродал?
