Ходили про Медведя и такие разговоры, будто он снюхался с «конторой», но не в том смысле, что ссучился, а задумал какую-то больно хитроумную операцию, которую без этих в одиночку не решить.
Медведю все эти слушочки, конечно, были известны, но смутные наветы его не шибко беспокоили. Он знал, что покуда чист перед урками, а оправдываться за какие-то глупые домыслы и сплетни, распускаемые за его спиной, не имел обыкновения. Самых же верных своих людей, с кем не раз вместе хаживал на дело, накануне каждого очередного своего «налета» на правительственный дом он извещал о временном отсутствии охраны, скажем, в пятом подъезде с полуночи до двух ночи. И уркаганы этой его информацией стали пользоваться себе во благо, так что, случалось, одновременно на Берсеневской совершались сразу три грабежа в одном и том же подъезде, и по Москве поползли разговоры о деятельности крайне опасной и неуловимой банды грабителей…
Обитал Медведь все там же, в районе Сретенки, где в проходных дворах и темных переулках можно всегда было скрыться в нужный момент от любой погони. Хотя никуда убегать Медведь пока не собирался, как ни осточертело ему его положение подневольного. Жаловаться на житуху, правда, пока не приходилось: НКВД обеспечивал ему прикрытие, позволяя безнаказанно заниматься своим воровским ремеслом, сытный кусок хлеба с маслом для себя и Катерины Медведь имел всегда. Но в то же время он понимал, что такая жизнь под чекистским «колпаком» ни к чему хорошему привести не может. Рано или поздно все это выплеснется наружу, и тогда добра не жди. Но думать об этой далекой перспективе Медведю пока не хотелось. Он пользовался имеющимися возможностями, а далее, думал, — как Бог пошлет.
Тридцатого декабря под самый вечер неожиданно в гости нагрянул Андрей Рогожкин — возбужденный и слегка навеселе.
— Георгий, собирайся! Сейчас поедем кое-куда! Я тебе не говорил: у меня завтра день рождения! — сразу с порога заговорил он, поставив на пол у дверей тяжело звякнувший стеклом портфель. — Ну да, под Новый год угораздило вылезти из мамки на белый свет. Жаль, на Октябрьские не поспел, так хоть под Новый год сподобился.
«И то вылез на день раньше, — подумал про себя Медведь. — Все торопишься, парень, не в свой черед пробиться — и там ты не сподобился, боюсь, и тут и не сподобишься».
В последние месяцы, особенно после трех очень успешных «выемок» в октябре, когда, как потом шепнул ему Рогожкин, добытых компрометирующих материалов хватило для разоблачения крупного заговора врагов народа, энкавэдэшный опер заметно потеплел к Медведю и даже как бы стал с ним приятельствовать. Георгий его дружбу в открытую не отвергал, но сам на откровенное сближение с лубянским фраером не нарывался.
В ноябре Рогожкин вдруг дал отбой — вылазки на Берсеньевскую прервались, и в последнее время они виделись довольно редко, а в декабре встретились только разок на специальной конспиративной квартире в районе улицы Дзержинского. Рогожкин сообщил, что операция временно приостанавливается, но скоро появятся новые адреса для «работы».
— Так вот, Георгий Иванович, приглашаю тебя отметить со мной мой день рождения, ну а заодно и Новый год встретить в веселой компании моих ближайших приятелей и… прекрасных приятельниц! — Рогожкин хитро подмигнул. — Или ты от своей Катьки Провоторовой ни на шаг?
Медведь насупился: обижаешь, начальник! Его вдруг как-то неприятно покоробило от этих слов Рогожкина. Неужели он, вор, человек свободолюбивый, и впрямь так к своей бабенке прикипел, что и налево сходить робеет? А почему бы и нет? Да к тому же у Катьки мать заболела, и она, извиняясь, сообщила Георгию, что Новый год встретит с ней вдвоем, как у них издавна, еще со смерти отца в тридцать третьем, заведено: семейный праздник… Тогда это Медведя по уху так и резануло. И теперь, когда вспомнил, обида с новой силой всколыхнулась в душе. Ну ладно, Катюха, обихаживай мамашу, а я уж как-нибудь без тебя повеселюсь в новогоднюю ночь.
— Да ты не думай, это не сослуживцы, а так, знакомые по Ялте. В прошлом году вместе отдыхали, на пляже разговорились, в картишки перекинулись. Ты не представляешь даже, какие кралечки! Девки одна лучше другой — лицом пригожие, попки крепенькие, буфера — во! Все при них! Я уже тебя им представил, они млеют от перспективы знакомства с тобой! Так что никаких отказов! — настаивал Рогожкин. — Для них ты Георгий Иванович Медвецкий, наш технический инструктор. Что недалеко от истины… — Он криво усмехнулся. — Поедем в Измайлово, там на одной укромной дачке и гульнем… Но для начала сюрприз! — Рогожкин полез в карман и выудил оттуда две серые с красной косой полосой ксивки вроде ведомственных пропусков. — Мне выдали по случаю праздника две цумовские лимитные книжки. Одну мне, а вторую — тебе! Отоваривайся — до самого не хочу!
Медведь сразу узнал эти специальные лимитные книжки, которые выдавались высшим партийным работникам, руководящим сотрудникам наркоматов и передовикам производства, чтобы они могли в знаменитом универмаге Москвы покупать в счет государственного кредита, а фактически с колоссальной скидкой любые товары, как продукты питания, так и промышленные. Такие же книжки он находил в доме на Берсеневской набережной…
— Это что же, Андрей Андреевич, меня причислили к передовикам производства? Или к руководящим работникам государства? — съехидничал Медведь, принимая ксиву из рук энкавэдэшника.
— Ладно, парень, не ерничай. Просто знай мою доброту — отпарировал Рогожкин. — Ты лучше собирайся! Да поедем, на месте все обсудим, прямо в магазине! Я себе недавно там такой английский твидовый костюмчик присмотрел, — продолжал он, возбужденно размахивая серым пропуском. — Качество такое, что в нем впору жениться! Не костюмчик, а обсоси гвоздок!
— Ну а я-то жениться не собираюсь, что мне в этом ЦУМе делать-то? — хмуро мотнул головой Медведь. Ему совсем не нравилась идея показаться на публике с энкавэдэшником.
— Это ты брось — жениться он не собирается, — не понял юмора Рогожкин. — А как же твоя Катька? Мы тебе там часики для нее настоящие швейцарские прикупим…
Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— Да и что это я несу? Какое там купим… Все ж бесплатно! Бери что хочешь — запишут в книжечку, проведут через кассу платеж, и точка! — шумно восторгался Рогожкин перспективой отовариться на халяву. — Эх! Жаль, машину нельзя по этим книжечкам приобрести… Машину хочу. Как у Женьки Калистратова… Не наша — иностранная. «Студебекер»!
Медведя тут точно по затылку обухом огрели. Он импульсивно Рогожкина за руку схватил.
— Погоди! Что за Калистратов такой? — напрягся Георгий. — Женька, говоришь? Откуда его знаешь? Он, случаем, в начале тридцатых на Соловках не сидел?
Андрей Андреевич прикусил губу, да было поздно. По его лицу пробежала тень: доперло до него, что сболтнул лишку.
— Да, брат, не надо было тебе про это говорить, да уж теперь что. Слово не воробей… Ты верно говоришь, Женька Калистратов — тот самый шнырь, что с тобой в СЛОНе на «перековке» сидел. Вот, понимаешь, в отличие от тебя перековался, человеком стал, да не просто человеком — большим начальником заделался. Мой, между прочим, командир. — Рогожкин цыкнул зубом как бы с досады или от зависти и перешел вдруг на доверительный шепот. — Помнишь, я тебе в Казани всю твою анкету пересказал? Так вот он мне про тебя целую политинформацию прочитал. Он же тебя по тайному указанию пас с самых Соловков. И за гастролями твоими ленинградскими, и казанскими, и прочими следил в сильный бинокль. У него на крючке ты, парень, как с Соловков был, так и остаешься… Эх, нельзя мне тебе это рассказывать — служебная тайна. Но мы ж с тобой вроде как кореша теперь…
— И кем же у вас Женька Калистратов служит? — тихо, врастяжечку поинтересовался Медведь.
Рогожкин замахал руками и прикрыл глазенки:
— Все, все, больше ни слова. Я тебе ничего не говорил! Идем!
Они вышли на улицу, и Рогожкин двинулся в сторону трамвайной линии.
— Может, пехом пройдемся, — предложил хмуро Медведь. — Чего по трамваям толкаться. Тут же недалеко.
— Что ты! Пешком в ЦУМ? Мороз такой! — воскликнул Рогожкин так, как будто Медведь произнес что-то кощунственное, но, заглянув ему в глаза, сразу же и согласился. Было в глазах Медведя нечто пугающее, чего раньше там энкавэдэшный опер не замечал — лютая злоба, слепыми зрачками выглянувшая из мрачной бездны адского морока. — Ну, пешком так пешком, — пробурчал Рогожкин и, поплотнее завернув шарфом шею и подняв воротник драпового пальто, крепко задумался над внезапной переменой в настроении вора. С этим лучше в друганах оставаться, подумал Андрей Андреевич с легким содроганием, потому что недругов своих он голыми руками порвет — не смотри, что с виду невысок да не крепок особливо. Видать, чем-то сильно не угодил ему Евгений Сысоич.
