История, похоже, серьезно повлияла на психику Васька. Настолько, что он сумел изложить ее в длинной речи, причем довольно связно. Будь я псих-доктором, я бы сказал, что у него действительно острая форма сексуальной озабоченности, если секс-машина Верочка так на него повлияла. И, может быть, по-докторски посоветовал ему прикупить резиновую куклу. Она девушка безотказная и, в отличие даже от Верочки, никаким физиологическим напастям не подверженная. Так что хорошее состояние способна обеспечивать до тех пор, пока Васек не протрет в ней дыры.
Но я был не псих-доктор. Я вообще к медикам имел весьма опосредованное отношение — лечился у них, было дело. Но — все. Кроме этого — да еще тесного дружеского знакомства с парой-тройкой врачей и медсестер — ни в какие прямые контакты с наследниками Гиппократа не входил. Они существовали в своем мире, я — в своем. И нам, по-хорошему, было неплохо друг без друга.
А Васек, довольный тем, как складывалась его жизнь с Верочкой под боком, весело крутил баранку, в его сарделистых лапах похожую на игрушку. Город, покрытый тьмой с нечастыми вкраплениями световых пятен от фонарей и запоздалых машин, постепенно отползал за кормовую часть «Шевроле». Как и обещал пятнистый, меня везли за его пределы, где, по задумке, должна быть поставлена точка в моей безалаберной жизни. Я, конечно, с таким положением дел был не согласен и мог бы выдвинуть кучу аргументов — главным из которых была «Беретта» — в пользу своего мнения, но решил не торопиться и посмотреть, куда они меня вывезут. Может, увижу что интересное. Чем черт не шутит.
Но, после того как машина отмотала положенные километры, оказалось, что черт вообще ничем не шутит. Обычная унылая осенняя картина, пушкинских очей очарованье. Загородный лесок, топтанный-перетоптанный стадами грибников и ягодников. К тому же еще и окутанный ватной туманностью ночи. В общем, самое место — а даже, наверное, и самое время — лишить человека, а именно меня, жизни.
Подозреваю, для этого сперва гуманоид, а потом и Васек вылезли из машины и встали в очередь у моей, пассажирской, дверцы. Бежать в темном и незнакомом лесу, по их мнению, мне было некуда. К тому же Васек догадался предварительно вытащить из замка зажигания ключи. Так что они могли радоваться и в мыслях потирать натруженные мозолистые руки — эка ловко провели меня, простого, как Джордж Вашингтон на банкноте, парня.
Только это они так думали. А на самом деле, по секрету скажу, я отнюдь не горел желанием помирать в этом лесу, хоть он, возможно, и был — с точки зрения незабвенной памяти Александр Сергеича — необычайно красив. Я, чтобы не соврать, лелеял мечту загнуться в собственной кровати, пусть и продавленной от постоянных секс-схваток, и загнуться лет этак через пару-тройку. Десятков, разумеется. Имею право помечтать, да?
И, прежде чем Васек, подцепив ручку двумя пальцами, распахнул дверь, я вытащил из-за пояса «Беретту», чем очень удивил сексуально озабоченного амбала, который неожиданно оказался нос к носу с огнестрельной железякой. Допускаю, что до этого они ни разу не виделись. Допускаю даже, что черная дырочка, уставившаяся в Васьково лицо, не возбудила его. У Верочки, должно быть, с дырочкой в этом плане все гораздо лучше. Но вот верещать было совсем ни к чему. Прыгать назад, впрочем, тоже. Потому что там стоял пятнистый, никак не ожидавший от Васька таких чудес акробатики.
В общем, ребята рухнули на землю, запутавшись друг в друге — ноги Васька в руках пигментированного, и наоборот. Гуманоид отчаянно заматерился, ткнувшись носом в жесткий и огромный Васькин каблук, замотылял руками, причем в правой неожиданно сверкнул — в свете фар «Шевроле» — пистолет. Не бог весть что, — судя по форме, пистолет Макарова, — но все равно смертельно.
А у меня, если разобраться, выбора особого уже и не было. Игра могла идти только на выигрыш. И я выстрелил. Даже дважды.
Непоседа Васек слегка испортил картину, не вовремя вскочив на ноги и поймав животом обе пули. Впрочем, подгадил он не только мне, но и своему напарнику — тот тоже оказался не пальцем деланный, тоже дважды успел нажать на курок, даром, что в пятнышках. Попал, разумеется, в Васька.
Амбал проблеял что-то жалобное, упал боком на землю и, судя по всему, помер. Пятнистый, наверное, постарался. Мои две пули в брюхо — это, конечно, насмерть, но постепенно. А тут — не отходя от кассы. Гадом буду — гуманоид удружил.
Гибель спутника его не удовлетворила — после того, как тело Васька перестало загораживать сектор обстрела, он бабахнул еще пару раз. Но я, хитрый, как палец в непотребном месте, уже выпал из машины, так что пули прошли где-то гораздо выше моей головы. Жалко только, что крыть мне было нечем — жухлая осенняя трава да туловище убиенного Василия надежно скрывали покрытого пятнышками очкарика, в руках у которого был пистолет, а в голове — желание переиграть меня в этой партии.
Впрочем, кроме этого, у него тоже ничего не было. Мертвый Васек играл за обе команды, не давая прицелиться и ему. Оставалось одно — лежать и ждать. Война нервов. Кто кого перележит. Земля, конечно, была сырая и холодная, лежать на ней было неудобственно, в голову лезли мысли о простатите и прочие медицинские глупости, но у меня все равно имелось кой-какое преимущество. Истомленное долгими и тяжкими военными трудами, мое искалеченное, помятое и поцарапанное туловище приняло лежачее положение, как высшую благодать — оно получило шаровую возможность слегка отдохнуть, и собиралось этим вовсю попользоваться. Меня беспокоило лишь то, что, расслабившись, я могу среагировать на взрыв эмоций пятнистого на пару-тройку мгновений позже, чем нужно. Но, по зрелом размышлении, решил, что успею. Все-таки между мной и моим визави было никак не меньше пяти метров, к тому же он не знал моего точного местоположения, что само по себе давало мне фору во времени.
Но гуманоид — черт его знает, почему — вдруг решил, что он самый хитрый. И начал медленно ползти вправо. Глупее придумать было трудно. Он полз аккурат к тому участку, который был освещен лучами автомобильных фар. Я, лежа в относительной тени, спокойно наблюдал, как над гордой Васьковой грудью сначала вдруг заколыхалась трава, затем — уже из-за мертвой головы амбала — появился полукруг вражьего затылка, а за ним медленно — все остальное.
Стрелять я не торопился. Убивать хуцпана с квадратными окулярами на носу в мои планы не входило. Я хотел ранить его в руку или в ногу. На худой конец — в задницу. Дождаться момента — и ранить. Время у меня было — он все равно первым не сможет начать стрельбу, потому что со свету вряд ли увидит меня, лежащего в тени.
С другой стороны, хотелось узнать, куда он ползет. Должна же быть какая-то причина его похода нетрадиционным методом в места, богатые светом, а потому особо опасные. В то, что он с перепугу свихнулся, я не верил. Причина у него — чтоб мне жить на одну зарплату — должна быть веская. Ибо в том, что он не дурак, хоть и выглядит по-дурацки, я убедился еще во время нашей первой встречи в больничной палате.
И я оказался прав. У него была причина. Хотя, на мой взгляд — все равно глупая. Свой маневр он придумал не иначе, как от отчаяния и растерянности. Но воплотить задумку в жизнь шансы имел. Потому что, помимо всего прочего, оказался неплохим психологом. Он, наверное, на то и рассчитывал, что я не буду стрелять ему в голову, дожидаясь более удобного момента. И под этой вывеской пополз. А, доползши, поднял руку и выстрелил. Но не в меня, — меня он, ослепленный, вряд ли видел — а в фару. И попал. Свету вдруг стало вдвое меньше, и меня это здорово возмутило. Расстреляй он вторую фару, и я окажусь в весьма затруднительном положении — тягаться с пятнистым в почти полной темноте мне, больному, было бы затруднительно.
А потому я резко выкинул вперед руку и, поймав задницу хитрого очкарика на мушку, выстрелил. Попал. Но не в задницу. Похоже, прострелил ему почку. Во всяком случае, светлая ткань куртки стала быстро темнеть, а самого гуманоида опрокинуло на бок. Но я не хотел в почку, честно. Так получилось. Стрелок-то из меня аховый, хоть он и не знал об этом. За что и поплатился. Зато не успел расстрелять вторую фару.
Поднявшись на четвереньки, я быстро пополз к нему. Идти во весь рост с гордо поднятой головой мне отсоветовал инстинкт самосохранения, который нашептал, что у пятнистого может еще и порох в пороховницах остаться, и дурь из башки не выветриться. Я счел это разумным, а потому воспользовался четвереньками.
Пятнистый лежал на спине и блестел в небо квадратными окулярами своих дурацких очков. Впрочем, особо разблестеться ему не удавалось — мешал туман.
— Приветик! — сказал я, оказавшись рядом.
Гуманоид угрюмо молчал. Настроение у него было ни к черту. Пистолет валялся на земле рядом с раскрытой ладонью, и хвататься за него очкарик не собирался. Войну для себя, видимо, считал законченной. Но на лице не было ни боли, ни страдания — сплошная отрешенность. Понять его было не сложно: простреленная почка — штука, к философствованию весьма располагающая. От нее, при удачном стечении обстоятельств, и помереть можно. А поскольку обстоятельства складывались аккурат удачно, то гуманоид собрался помирать. В самом деле — ночь, глухой лес, до ближайшей больницы черт знает сколько километров, а рядом сидит абсолютно бессердечный товарищ, то есть я, который даже в мыслях не держит оказать раненному первую медицинскую помощь. Какая, нахрен, может быть жизнь в таких условиях?! И мысленно он уже вознесся над нею.
