– Куда он мог на велосипеде ехать? – спросил Холмогоров.
– Куда угодно. Мог в деревню ехать; мог в город возвращаться.
– Можно сказать точно?
– С этим мы еще разберемся, узнаем.
– Вы уверены, что причина в окладе? – спросил Холмогоров.
– Не знаю, – честно ответил майор Брагин. – Возможно, священника убили сатанисты, очень уж рьяно он против них в газете выступил.
– По-вашему, не стоило этого делать?
– Мерзавца мы обязательно отыщем, – пообещал начальник районного отдела милиции.
Наконец прибыли криминалисты. Им пришлось пройти около километра пешком, потому что даже милицейский уазик не смог добраться к перелеску. Выяснилось, что из вещей у отца Михаила с собой был портфель с молитвенником и Библией, укрепленный на багажнике велосипеда. Убийца, скорее всего, в него и не заглядывал. Его не заинтересовал и серебряный крест на массивной цепочке, и обручальное кольцо на руке отца Михаила.
Майор Брагин, дымя сигаретой, расспрашивал Холмогорова о последнем телефонном разговоре с отцом Михаилом и внезапно изумился:
– Как вы узнали, где его нужно искать?
– Это трудно объяснить сразу, – ответил Холмогоров.
Уже прошло несколько дней с тех пор, как похоронили настоятеля местной церкви протоиерея Михаила Летуна. Но работы у милиции не убавилось, а разговоры в Борисове не только не утихли, но и разгорелись с новой силой. Каждый житель города считал своим долгом выработать собственную версию смерти священника, и в каждой из них имелось зерно истины, каждая походила на правду. Когда “правд” много, от этого расследование только запутывается.
Об убийстве протоиерея говорили и в магазинах, и на рынках, и на автобусных остановках, и на железнодорожном вокзале. К церкви, у которой похоронили Михаила Летуна, шли и шли люди. И не только жители Борисова. Приезжали из Минска, из близлежащих деревень и поселков. Многие хотели поклониться могиле священника. Он никому не сделал ничего плохого, служил так, как и следовало служить Богу и церкви. – Велосипед Михаила Летуна пока еще хранился в милиции как вещественное доказательство. Сколько с ним ни работали местные и столичные эксперты, их усилия оказались напрасными: ни отпечатков пальцев убийцы, ни пятен крови – ничего подозрительного на нем не обнаружили. Матушка совсем спала с лица. Под глазами у нее легли темные круги, глаза стали красными от слез. На вопросы следователя матушка ничего вразумительного ответить не могла, во время убийства ее в городе не было, она уезжала в Минск к дочери.
– Зачем я уехала! – кляла себя женщина. – Будь я дома, наверное, все сложилось бы иначе. Возможно, тогда я и знала бы, куда уехал отец Михаил, кто его позвал, смогла бы удержать его.
Произнося эти слова, женщина понимала, что ровным счетом ничего изменить ей не удалось бы.
"Все в руце Божьей”.
Если так случилось, значит, так и должно было быть. Человек лишь предполагает, а Господь Бог принимает решение. Она чувствовала себя потерянной, не находила себе места, блуждала по дому как привидение, прикасаясь к знакомым вещам и ощущая, что теперь от них, привычных, любимых, дорогих, исходит не тепло, а странный замогильный холод. Она боялась открывать шкаф, в котором висела одежда отца Михаила, боялась прикасаться к чашке, к тарелке мужа, боялась занимать кресло, в котором он любил сидеть по вечерам с книгой на коленях.
– Все, моя жизнь кончена, впереди ничего уже нет – черная пелена и только.
А на улице в яркой синеве сияло золотое осеннее солнце. После похорон отца Михаила на небе уже несколько дней не появлялось ни единого облачка. Высокое осеннее небо сияло, воздух был сух и прозрачен. Даже листья в эти дни с деревьев не падали, словно вся природа замерла в ожидании. Природа была чиста, прозрачна, торжественна и напоминала убранный, украшенный к большому празднику храм. Золотилась листва деревьев, похожих на резной иконостас, сверкали тяжелые, словно отлитые из золота, яблоки. По утрам стлались по земле туманы, а с восходом солнца их пелена рассеивалась, и земля сверкала, серебрилась крупной росой. Река напоминала голубую ленту, брошенную на пожелтевшую осеннюю землю, золотой лес отражался в ней.
«Как быстро пролетела жизнь, – думала женщина. – Миг – и все. Я же совсем недавно познакомилась с Михаилом, совсем недавно родились дети. Михаил любил с ними нянчиться, разговаривать, читал им по вечерам Библию. А теперь его нет…»
– Это все было вчера.., нет, это было тридцать лет назад, – шептала себе женщина и вытирала слезы, катившиеся по бледным щекам.
Чтобы хоть как-то отвлечься от тягостных мыслей, она с утра до вечера убирала дом, складывала и перекладывала утварь, пряча подальше от глаз вещи покойного мужа.
Каждый день ее проведывал Андрей Холмогоров. Он почти не разговаривал с ней, садился на стул, клал ладони на колени и молчал, глядя на фотографию Михаила. Затем вставал, крестился, обнимал женщину и тихо уходил, даже не скрипнув, не хлопнув дверью.
Матушке казалось, что Андрей Холмогоров покидал дом, не ступая на доски пола. Она знала, что советник патриарха остановился у церковного старосты и живет в маленьком домике в саду. Она предлагала Холмогорову свой дом, но Андрей вежливо отказался, пояснив, что не хочет ее беспокоить и если останется в домике церковного старосты до сорокового дня, то так будет лучше для всех. К тому же у него еще есть дела, надо рано выходить из дому, поздно возвращаться… В общем он не хочет беспокоить и тревожить вдову.
* * *
Скрипнула дверь, негромко хлопнула. Холмогоров обернулся. Церковный староста вышел из дому и принялся водружать на нос старомодные очки с круглыми стеклами. Он увидел Андрея Алексеевича и, спустившись с крыльца, направился к скамье под старой яблоней.
– Погода какая! Слава Богу, – произнес дребезжащим голосом церковный староста и сел рядом с Холмогоровым. Он смотрел на золотистые яблоки, сиявшие на фоне голубого неба.
– Да, красиво у вас!
– Если бы не беда, – произнес старик. – Я думаю, это все те мерзавцы сделали. Они и храм осквернили, и ворота дома отца Михаила испохабили, и памятники на кладбище разворотили. Только они, больше некому. Кому мог помешать отец Михаил? Ведь он был такой.., такой.., даже комара и муху не обидит.
Холмогоров молчал. Он сидел, полуприкрыв глаза, держа ладони ни коленях.
– Что думаете?
– Пока не знаю, – немного помедлив, ответил Холмогоров.
– Я с прихожанами в храме встречаюсь, – продолжал церковный староста, – все говорят, что отца Михаила нелюди убили.
– Нелюди? – переспросил Холмогоров.
– Сатанисты – мерзавцы. Их сейчас развелось… Вроде и церкви открываются, и храмы восстанавливаются, а их все больше и больше. Это власти виноваты.
Старик снял очки, протер стекла носовым платком, опять водрузил их на нос. Стекла чище не стали, они были поцарапаны, но привычка – вторая натура. Рассуждать о прегрешениях власти церковный староста любил. Отвечать на его тезисы Холмогорову не хотелось, да и Ивану Спиридоновичу этого не требовалось. Ему было хорошо и покойно сидеть рядом с этим малознакомым человеком. Все, что было связано с церковью, староста воспринимал спокойно, с благоговением, сама же должность Холмогорова повергала его в трепет. Сколько Андрей Алексеевич ни объяснял старику, что советник патриарха – лицо не духовное, что сана не имеет, тот лишь улыбался, мол, знаю я вашу скромность, меня не проведешь.
– Что об этом святейший думает?
– О чем именно? – уточнил Холмогоров.
– Обо всем, – и Иван Спиридонович раскинул руки, словно хотел объять все мироздание, не повредив его хрупкое великолепие.
– Все в руках Божьих, – произнес Холмогоров. – Он рассуждает примерно так, как и вы, Иван Спиридонович.
– И насчет власти, что ли? – шепотом осведомился церковный староста.
– Может быть, еще более жестко. Хотя потом добавляет, что всякая власть от Бога.
– Так-то оно так, – воскликнул старик, мгновенно оживившись, – но если человек – мерзавец и при власти, то разве и ему власть дал Бог?
– И ему, – спокойно ответил Холмогоров и, тут же положив ладонь старику на плечо, спросил:
– Кто же все-таки оклад церкви пожертвовал? Матушка о странном мужчине вспомнила.
– Никто его, кроме отца Михаила, не видел. Рассказал он матушке о нем немного, имени не назвал. Мол, живет он на той стороне города, – старик ткнул пальцем в просвет между побеленными яблоневыми стволами. – Неплохой человек, но непонятный какой-то.
– Камень за пазухой на других держит?
– Нет вроде. В последнее время в церковь не ходил.
– Что его толкнуло оклад подарить?
– Жене его вроде бы худо стало. А человеку, вы же знаете, Андрей Алексеевич, как плохо, так он сразу к Богу обращается, поддержку у Всевышнего ищет. Нет чтобы денно и нощно молиться, Бога вспоминать, так и поддержка все время была бы, и ничего с ним плохого не случилось бы, беда бы его обходила стороной.
