– Окончательно решил?
– Бесповоротно. – И, наклонившись к командиру, почти шепотом произнес: – Альбина забеременела. Вот что значит настоящая женщина.
– Так быстро? – удивился Геннадий. – Ты же всего месяц назад у нее был. И всего три дня.
– Не месяц, а полтора. И она темпераментная женщина, врач, сразу поняла.
– И что с Настей?
Макаров пожал плечами.
– А что я теперь могу сделать? Отдам ей свои накопления. Правда, у меня их не так много, всего пятьдесят тысяч, и пусть устраивается.
– Н-да, плохо, – констатировал Геннадий.
– Я и сам понимаю, что плохо. Но другого выхода нет…
Вот такой состоялся разговор. Геннадию искренне было жаль Настю. Как помочь ей? Поговорить с Ланой, чтобы нашла ей соответствующую образованию и характеру работу? Придется. Но Макарову говорить об этом не стал.
Управились с самолетом до обеда и разъехались по своим квартирам отдыхать. Юрий предложил Геннадию скоротать время до ужина в бильярдной.
– А то потом ночью не уснуть.
Геннадий согласился. Следовало бы зайти к Аскарову, уточнить прогноз погоды на завтра в пункте посадки и нет ли там изменений с позывными, но встречаться с ним не хотелось, и он отложил на потом. Вопрос о вступлении в должность командира отряда договорился с Ланой перенести до возвращения из столицы и разговора с Дмитрюковым, у которого, возможно, свои виды на аренду аэродрома.
До Дворца культуры решили отправиться пешком: недалеко. С утра погода вроде бы разворачивалась по-весеннему: южный ветерок, безоблачное небо, температура поднималась, обещая двадцатиградусное тепло. Но, выйдя на улицу, обратили внимание, что небо затягивали темно-лиловые тучи, ветер крепчал, и пахло дождем.
– Хм, – кивнул на небо Юрка. – Не хорошие, а хреновые метеоусловия. Тебе-то на юг лететь, в Узбекистан, там всегда тепло и ясно, а на западе – наоборот.
– Давай поменяемся, – пошутил Геннадий.
– Твоя Властелина не разрешит. Да и не в этом дело. Я вот о чем хотел тебя попросить: постарайся к свадебному столу ящичек киви или золотистых груш прихватить. Тут на рынке хороших не купишь.
– Попытаюсь, если таможенники в столице не конфискуют.
– Пусть царскими подачками пробавляются. Совсем обнаглели…
В бильярдной состязались в основном молодые парни, играли на интерес, по крупным ставкам. Все столы были заняты. У буфетной стойки, прислонившись спиной к кожаным стульям, наблюдали за игрой двое пожилых мужчин. Оба внимательным взглядом осмотрели вошедших, и один направился к Геннадию.
– Сыграем? – предложил он.
– Нет, у меня есть партнер.
– На интерес.
– Я сказал – нет. Обыгрывайте вон своего коллегу.
Мужчина, недовольно поджав губы, удалился.
Летчикам пришлось занять очередь и ждать, пока освободится стол.
– А можно, командир, сто грамм принять, для успокоения нервной системы? Что-то я сегодня не в своей тарелке, – попросил Юрий.
– Никаких сто грамм перед полетами, заруби себе на носу. Переусердствовал, наверное, вчера с Галей. Как ты планируешь свою семейную жизнь? Я вот иногда задумываюсь и представить себе не могу, с чего и как начинать.
– А чего тебе ломать голову? – усмехнулся Юрка. – Женись на Лане, у нее все есть; живи и плюй в потолок.
– А ты слышал, какие у нее претензии? Беспрекословное повиновение. Похлеще, чем в армии. Ты согласен иметь такую жену?
Юрка пожал плечами.
– Это она на словах. А коль в постели лежит под тобой, и в жизни не должна выпендриваться.
Наконец стол освободился, друзья взялись за кии. Игра у Юрки в этот день не ладилась, видно, в самом деле вчера переусердствовал. Сыграли три партии, и ни в одной он не выбивал более четырех шаров. Ему надоело проигрывать, и он предложил возвратиться в свою обитель. По пути зашли в «Макдоналдс», поужинали и пораньше легли спать.
Геннадию снова приснился тот ужасный случай с шаровой молнией. Огненный клубок гнался за самолетом, стремясь обогнать и пересечь курс. Геннадий налегал всей силой на штурвал и на педали, но самолет почти не слушался. Шар с каждой секундой приближался. Вот поравнялся и пошел наперерез. Ударил в кабину, и все загремело и затрещало.
Геннадий проснулся. Звонил телефон. Ему вторил безмятежный храп Юрки. Поднявшись с большим трудом и неохотой, Геннадий снял трубку.
– Слушаю, Голубков.
– Товарищ командир, беда! – узнал он встревоженный до хрипоты голос Макарова. – Настя, – он поперхнулся от слез. – Настя покончила с собой, перерезала себе горло. Я не знаю, что делать.
– «Скорую», милицию вызвал?
– Вызвал. Может, вы приедете?
– Приеду. Сейчас оденусь, вызову такси…
В комнате, где проживала семья Макарова, уже находились врачи «Скорой помощи» и милиция. Геннадию с трудом удалось убедить стражей порядка, что пришел не ради любопытства, что он командир мужа погибшей и друг семьи, поможет установить истинную причину трагедии. Наконец его пропустили.
От увиденного у него зарябило в глазах, и сердце сдавило так, что тугой комок подкатил к горлу и перехватил дыхание. Еле удалось протолкнуть комок внутрь и устоять. Лишь глаза непроизвольно закрылись; и все равно из воображения не исчезло опрокинутое в ванну тело с перерезанным горлом, кровавые сгустки…
– Разрешите, – тронул его за руку фотограф и, отстранив, принялся щелкать фотоаппаратом.
Геннадий прошел в комнату, где оперативники допрашивали Макарова. Бортинженер, всхлипывая и размазывая по щекам слезы, невнятно рассказывал о случившемся. Геннадий вслушался, и в воображении всплыла отчетливая картина произошедшего.
…Вернувшись из Бобруйска, Макаров на вопрос Насти: «Ну и что ты решил?» признался, что решил вернуться к Альбине.
– …Она моя первая жена, – врал он. – Мы дружили с детских лет. Я любил ее и она меня. А старая любовь, оказывается, не забывается и не ржавеет. Тем более что у нее растет дочка. От меня. Пока она была за границей, за дочкой ухаживала бабушка. Дочке уже шестой год. Так что прости меня, по-другому я поступить не могу. Давай расстанемся по-хорошему. Я поговорю с командиром, а он с директрисой концерна, и она устроит тебя на работу – ведь ты не белоручка, на кусок хлеба всегда заработаешь. И я не забуду тебя, по мере сил и возможности буду помогать.
– Я не могу и не хочу жить без тебя, – стояла на своем Настя. – Разве нам было плохо? И не надо врать, что это твоя первая жена. Не верю я. Одумайся, никто тебя не будет любить так, как я.
– Не надо, Настя. Все решено, и я ничего не могу изменить. Прости меня и отпусти по-хорошему.
– Ну что ж, – вытерла слезы Настя. – Насильно мил не будешь.
На другое утро, когда муж собирался на аэродром, она снова завела разговор о решении мужа и опять пыталась уговорить его одуматься. Он рассердился и прикрикнул:
– Хватит. И прошу тебя больше на эту тему разговор не заводить. Ты знаешь, своих решений я не меняю.
С аэродрома Макаров домой не поехал, пригласил борттехника пообедать в кафе вместе, потом до вечера бродили по городу, в парке, по магазинам. Когда вечером Виктор вернулся домой, удивился: на столе стоял коньяк, дорогие деликатесы.
– К нам придут гости? – спросил он.
– Нет, – грустно ответила Настя. – Решила устроить прощальный ужин. Пусть будет по-твоему. И, чтобы ты убедился, как я тебя любила, не буду мешать твоему счастью.
– Вот и умница. Давно бы так.
– Мой руки и садись за стол.
Она откупорила бутылку и налила коньяк в рюмки.
– Мне нельзя, – сказал Макаров. – Завтра отправляюсь в дальний полет. Последний полет. Решил и с авиацией распрощаться. Хватит, налетался.
– Ничего, рюмка тебе не повредит: ты же не пилот. Да и до полета еще более двенадцати часов.
И он сел, поднял рюмку, думая, чокаться с отставной женой или дать понять, что уже чужие.
Настя будто прочитала его мысли, сказала сухо:
– За твое счастье. – И выпила до дна.
Выпил и Макаров. Коньяк приглушил вину – он все еще любил и Настю и жалел ее, но ничего поделать не мог – слишком глубоко вошел в жизнь другой женщины, которая сулила безмятежность и счастье. Он выпил и вторую рюмку, и третью. Лишь когда почувствовал, что захмелел, поблагодарил Настю за хороший прощальный ужин, за правильное решение и пошел спать.
Он проснулся от грохота – что-то тяжело упало в ванной, от непонятного хрипа и шума воды. Почувствовал что-то неладное и поспешил в ванную. Чуть не потерял сознание, когда увидел опрокинутую в ванну жену, из горла которой фонтаном била кровь. И где это она откопала его старую опасную бритву, про которую он давно забыл…
Макаров подробно рассказывал о случившемся, слезы лились из его глаз, и он хрипло повторял: «Если бы я знал… Если бы я знал, я никогда не бросил бы ее».
Позднее раскаяние. Прошлое не возвращается.
