Роман все это и раньше внушал Марте, чтобы она не дергалась при виде полиции. Выросла она в других местах, здесь ее никто не знал, и она могла не опасаться, что в ней признают внучку старика Гломбы. И все же она так и замерла, когда увидела полицейскую машину. Поэтому Роман лишний раз напомнил ей легенду, боясь, что ее вытянутая физиономия привлечет повышенное внимание патрульных.
– Вы сами не дергайтесь, – сказала на это Марта, шипя громче обычного. – Следите лучше за дорогой.
– Но, Марта, мне кажется, вы напуганы, – сказал Роман, объезжая пожилого велосипедиста, везшего за собой прицепчик с накошенной травой.
– Что еще вам кажется? – враждебно спросила она.
– Ну, – пожал плечами Роман, – например то, что вам не пошел впрок дармовой коньяк.
Марта внезапно расхохоталась так, что у нее выступили слезы. Заулыбался, глядя на нее, и Роман. Нормальная была бы девка, если бы не корчила из себя невесть что. Это ее парижская богема испортила.
– Какой вы все-таки нетактичный парень, Роман, – отсмеявшись, покачала Марта головой.
– Какой есть.
Марта искоса глянула на него, помолчала.
– Я действительно боюсь, – призналась она. – Если меня посадят в камеру, я не выдержу. У меня клаустрофобия, причем в очень тяжелой форме. Поэтому как только я думаю о том, что меня могут арестовать, я просто немею от ужаса.
«Ну вот, – слушая ее, думал Роман, – все и объяснилось. И не надо на людей кидаться. Мы же не звери какие, разумение имеем».
– Ничего, все будет хорошо, – сказал он. – Вы только поменьше думайте о плохом.
– Я так и буду делать, – улыбнулась Марта.
Быхава закончился. Роман остановился перед развилкой, развернул карту.
– Ну что, еще тридцать километров – и мы на месте?
Марта вздохнула, но ничего не сказала. Роман определил, по какой дороге ехать, сложил карту и тронулся в путь.
– А почему ваш дед так далеко забрался? Насколько я понимаю, рядом с ним даже соседей нет.
– Моего деда всегда было трудно понять, – задумчиво ответила Марта.
– Наверное, ему за девяносто лет так все надоели, что он никого не хочет видать.
– Наверное.
Дорога пошла мрачная, лесная. По бокам нависающие сосны, что за поворотом – не угадать, холмы стали высоки и круты. Роман вел машину очень осторожно, чтобы не сверзиться в какой-нибудь буерак.
– Похоже, ваш дед специально забрался в такую глушь далеко, чтобы до него не смогли добраться агенты Варшавы, – пошутил Роман.
Марта, вцепившаяся в поручень, промолчала. Внезапно она вытянула палец:
– Стойте!
Роман, увидев лезущую из кустов бурую тушу, надавил на тормоз. Хорошо, ехали с небольшой скоростью, и машину не занесло от резкого торможения.
На дорогу вышел громадный олень с раскидистыми, торчащими во все стороны рогами. Презрительно покосился на сплющенную, чадящую жестянку с сидящими в ней людьми, медленно пересек дорогу, поднялся на пригорок, картинно напрягая могучие ляжки, и скрылся среди сосен.
– Жаль, ружья нет, – выдохнул потрясенный Роман.
– Вам бы только убивать, – окрысилась Марта.
Это был удар ниже пояса. После того, как он ее тут утешал, и вообще после всего…
Роман хотел обидеться. Но, подумав, решил, что пока не имеет на это права.
– Я вообще-то о фоторужье, – мирно сказал он, трогаясь в путь.
– Ну, конечно, – ядовито отозвалась Марта.
Больше сюрпризов дорога не преподносила, и минут через сорок они достигли хутора, на котором заканчивал свои дни Казимир Гломба.
Роман подъехал к высокому деревянному забору и остановился. За забором заливалась лаем собака, но что-либо разглядеть, кроме островерхой черепичной крыши, не представлялось возможным. Отовсюду подступал лес, густые тени лежали на земле, сокращая дневное время на добрый час.
– Здесь люди-то живут? – спросил Роман.
– Живут, – бросила Марта, выходя из машины.
Она подошла к калитке и нажала пуговку звонка на одном из столбов. Роман, выйдя из машины, наблюдал за ней не без сомнения. За воротами надрывалась собака, но других признаков жизни пока не наблюдалось. Как бы не пришлось ехать из этой «в гостях у сказки» несолоно хлебавши.
– Может, мы не туда приехали?
– Туда, – дернула ноздрей Марта.
Она нажала на звонок снова, подержала подольше. Где-то в глубине двора скрипнула дверь, чей-то голос утихомирил собаку. Старуха. А нужен старик.
А, ну да, кто-то же за ним ухаживает. Послышались шаркающие шаги. Какой-то человек остановился по ту сторону калитки и посмотрел сквозь специальную щель на нежданных гостей.
– Марта! – охнул старушечий голос. – То ты!
– Я, тетя Ванда, открывайте.
Брякнули запоры, калитка открылась. На пороге стояла тучная старая женщина, в руке у нее была двустволка.
«Вот и ружье», – только и подумал Роман.
– Марта, детухна, то ты! – закричала Ванда, отставляя ружье.
Она обняла Марту и завела с ней разговор на польском языке, в котором Роман по его скорости ничегошеньки не понимал. Но главное, что он понял: Марту признали, и, стало быть, приехали они туда, куда нужно.
– Пойдем в дом, – позвала его Марта, высвобождаясь из объятий тучной Ванды.
Ванда что-то у нее спросила, посматривая на Романа. Та засмеялась и махнула рукой. Ясно, выясняется матримониальный вопрос. Обычное дело в таких случаях.
Двор, огороженный крепким двухметровым забором, занимал не менее трети гектара. Несколько хозпостроек стояли напротив дома. По двору разгуливали куры и гуси. Возле будки застыл лохматый цепняк, помахивал аршинным хвостом.
Вслед за оживленно лопочущими женщинами Роман вошел в дом. Это был большой, на несколько не то чтобы комнат, а скорее отделений, просторный сельский домина. В старину в таких жили целыми семьями, то есть когда одновременно под одной крышей обитали сразу несколько семей во главе с патриархом-отцом. Сейчас здесь было тихо, пустынно, и двери, ведущие в нежилые покои, были закрыты.
– Садитесь, пан, – пригласила его Ванда, указывая на просторный диван в горнице.
Горница была по-своему уютной. Добротная приземистая мебель, приспособленная под объемистые формы предков, вместо камина – печка-голландка, обложенная керамической плиткой, на полу большой ковер, на стене оленьи рога. В углу стоял телевизор, утеха сентиментальной любительницы мыльных опер. У стены – громадные кровати с перинами.
В передней комнате, которая служила кухней, помимо большой печи имелись холодильник и электроплитка. Что называется, живи не хочу.
– Пан, мусить [7 – Может (польск.).], хочет кушать? – спросила Ванда, старательно выговаривая русские слова.
Видно было, что когда-то она хорошо знала русский, но со временем подзабыла его за ненадобностью.
– Нет, спасибо, – отказался Роман. – Если можно, сделайте кофе, пожалуйста.
– О, зараз, зараз… – пропела Ванда, легко выскальзывая в кухню.
Вошла Марта, села рядом с Романом.
– Ванда говорит, что дедушка очень плох.
Роман сочувственно покивал головой.
– Он почти не может говорить и уже не ходит.
– Но… он в состоянии сообщить нам, где находится список?
– Ванда говорит, со своими он разговаривает. Слабо, всего по два-три слова, но разобрать можно. Сейчас я пойду к нему…
– Мне пойти с тобой?
– Что ты! – испугалась Марта. – Ни в коем случае. Он не должен видеть чужих.
– Понимаю. Старика лучше не тревожить.
– Да, его лучше не тревожить.
– А что, Ванда живет здесь одна?
– Нет, вместе с мужем. Они держат хозяйство, торгуют в городе медом. Ее муж, Францишек, сейчас в отъезде.
– Не боятся они в этой глухомани?
– Нет, они привыкли. Когда дедушка был крепче, так и он работал по дому. А сейчас совсем ослабел, Ванда ходит за ним, как за маленьким ребенком.
Они помолчали. Роман видел, что Марта волнуется. Но от каких-либо слов удержался.
Вошла Ванда, держа обеими руками блюдце с кофейной чашечкой.
– Прошу, пан.
– Большое спасибо, Ванда.
Роман отхлебнул кофе, закатил глаза:
– М-м, как вкусно.
Ванда расплылась в улыбке, падкая на похвалу, как все хозяйки, соскучившиеся по гостям.
– Кушайте, пан, кушайте…
– Ладно, я пойду, – поднялась Марта. – Ты меня здесь подожди, хорошо?
– Хорошо.
Марта, а вслед за ней и Ванда, слегка робеющая Романа, вышли из горницы. Разглядывая оленьи рога, Роман прихлебывал кофе и прислушивался к разговору двух женщин.
Вот Марта ушла на другую половину дома. Ванда повозилась на кухне, погремела кастрюлями и тоже, судя по скрипу двери, куда-то вышла. Роман поставил чашку на валик дивана, метнулся к окну. Ванда с ведром в руке направлялась к сараям. Ага, значит, вернется минут через пять, не раньше.
Роман вышел из горницы, пересек кухню и замер на пороге широкого коридора, откуда расходились двери в другие части дома. Одна из дверей была приоткрыта, но из комнаты не доносилось ни звука.
Во всем доме стояла звенящая тишина. Комар пролети – пойдет эхо. А уж скрипнувшая половая доска будет чем-то вроде удара грома. Очень мягко ставя мыски ботинок и не опираясь на пятку, Роман подкрался к приоткрытой двери, заглянул в щель.
