На другой день после состоявшегося разговора Виктор, подойдя к Савельевичу, спросил:
— О чем я вчера тебе по пьянке трепался?
— Тебе надо пересказать? — язвительно поинтересовался Савельевич.
— Не поленись вспомнить наш разговор, ибо это не только в моих интересах, — с угрозой в голосе потребовал тот.
«Если я ему не отвечу, то он может меня где-нибудь под кустом втихаря прихлопнуть», — испуганно подумал Савельевич.
— Ты мне говорил о своих родителях, которых раскулачили и сослали в Сибирь, Как много было у вас своей земли и так далее, и все на одну и ту же тему. У тебя по пьянке, кроме как о своем счастливом детстве, другого и разговора нет, — стараясь не выдать своего страха, с безразличием в голосе утешил его Савельевич.
— Ты не поленись и постарайся вспомнить все, о чем я тебе трепался.
Савельевич, как бы вспоминая беседу, которая его нисколько не интересовала, пренебрежительно фыркнул:
— Вспомнил, как ты говорил, что изнасиловал дочку работника… Да разве весь разговор вспомнишь. Я ведь вчера тоже капитально наклюкался, а поэтому всего не помню. Но категорически могу заявить, что ты мне ничего не давал и я тебе ничего не должен, — подыгрывая Виктору, твердо заверил его Савельевич.
— Если я тебе трепался только о своем счастливом детстве, то все хорошо, — наконец повеселев, перестал пытать его Виктор.
По поведению Виктора видно было, что у того на языке застрял еще один вопрос, но задать его он не решается.
«Я знаю, почему ты крутишься вокруг да около, а прямо не задаешь свой главный вопрос. Ты сейчас хотел бы спросить, не говорил ли мне о Рыбе и его золоте? Только ты мне такой вопрос не задашь, так как, задав его, ты откроешь мне тайну, если ее вчера еще не открыл, а если даже и открыл, а я забыл о ней по пьянке, то, благодаря тебе, могу сейчас вспомнить и даже разгласить. Дорогой Витенька, твои проблемы я не собираюсь решать, — злорадно думал Савельевич. — Но теперь мне надо тебя остерегаться, потому что тебе легче меня похоронить, чем постоянно думать и бояться того, что разгласил мне свою тайну».
Такой неутешительный вывод поверг Савельевича в уныние. После этого он старался как можно реже общаться с Виктором, стал его остерегаться.
И вот прошло столько лет, столько воды утекло — и вдруг такая неожиданная встреча.
«Если бы я сейчас увидел Рыбу жалким нищим или калекой, то, возможно, не пожалел дать ему милостыню в три-пять рублей, — со злобой и завистью подумал Савельевич. — Но он по-прежнему наверху, как и прежде, в благополучии, а значит, при своих капиталах, тогда как мне приходится перебиваться на пенсию в 132 рубля, а на таких капиталах месяц не покутишь и в санаторий не поедешь здоровье поправлять.
Я из-за Рыбы просидел в колонии 12 лет. Они вычеркнуты из моей жизни грубой рукой времени, и их мне больше никогда не вернуть. Только благодаря молодости и здоровью, которое передалось по наследству от родителей, я выжил и живу. Пускай теперь Рыба мне заплатит за годы мучений и унижений.
Я встретил того человека, который является для меня единственным шансом осуществить свою мечту — разбогатеть, а поэтому я его не должен упустить», — так думал Савельевич, пробираясь в толпе болельщиков к выходу со стадиона следом за Рыбой.
Савельевич отлично понимал, как он провинился перед Родиной. Но, обвиняя других в допущенных им ошибках, понимая свою необъективность, он еще больше ожесточался против Рыбы. Так было легче думать и принимать решение.
Он растерялся от обилия разных версий, подхода к Рыбе, но какая из них самая реальная и как ее претворить в жизнь, он еще не додумался. Для этого нужно было время, которого у него сейчас не было.
«Открыто схватываться с Рыбой — бесполезная для меня затея, так как при его здоровье и способностях он мне открутит голову раньше, чем я успею что-либо предпринять. Завтра же он забудет, где ее выбросил, — с пробуждающимся страхом думал он. — С Рыбой надо обращаться очень осторожно, чтобы преждевременно не вспугнуть, и вступать с ним в борьбу только тогда, когда будут исключены все неожиданности».
Савельевич еще не знал, как будет производить изъятие ценностей у Рыбы, но ближайшая задача ему была ясна: «Рыбу из виду упускать ни в коем случае нельзя». Следуя за ним, он испытывал такое удовлетворение от охоты, какое могут испытывать только очень увлеченные своим делом люди.
«Я с Рыбой поменялся ролями. Теперь я стал охотником, а он матерым волком. Только подумать и то дух захватывает от приятного предчувствия, что он станет моей добычей… От внезапной мысли Савельевич даже на секунду остановился. — А вдруг Рыба, как и я, отбыл наказание за свое предательство и теперь спокойно имеет право гулять на свободе?» — Однако, поразмыслив, он убежденно отбросил такую вероятность. Никакой военный трибунал не мог дать Рыбе за его зверства наказание в виде лишения свободы. И если Рыба на свободе, значит, он смог успешно до настоящего времени скрываться от возмездия.
Савельевич считал Рыбу своей добычей, и если бы того вдруг работники правоохранительных органов вздумали сейчас задерживать, то Савельевич в меру своих сил и возможностей попытался бы воспрепятствовать этому.
Глядя на высокую, широкоплечую фигуру Рыбы с крупной головой, обрамленной короной черных, по-видимому, крашеных волос, Савельевич с уважением думал: «Если возраст и поубавил у него силы и здоровья, то все равно он здоровее меня в несколько раз. Моя ошибка с ним будет мне стоить жизни».
Рыба, выйдя со стадиона, прошел к стоянке автомобилей, где сел в ГАЗ-24 с частным государственным номерным знаком и уехал, оставив своего преследователя в растерянности.
Савельевичу ничего другого не оставалось, как на имевшейся у него газете записать номер и серию автомобиля.
Внезапное исчезновение Рыбы не испортило ему хорошего настроения. «Если у Рыбы есть такая тачка, то он должен жить клево, и бабки у него не перевелись», — глубокомысленно заключил он.
На другой день после футбольного матча Савельевич пришел в детскую комнату милиции вместе со своим внуком Ромкой.
Его приняла молодая симпатичная женщина в форме лейтенанта милиции с университетским значком на груди. Как можно правдоподобнее он стал излагать инспектору причину своего визита:
— Вчера был с внуком на стадионе, куда нас на своей машине подвёз один мужчина. Представьте, в его машине внук оставил ключи от квартиры. Надо же было старому дураку давать их ребенку для игры. К счастью, я хоть номер машины запомнил…
Он выжидательно смотрел на инспектора детской комнаты, ожидая ее реакции. Ромку заботы деда не волновали. Увидев в смежной комнате множество игрушек, он устремился туда.
Лейтенант милиции, ожидавшая услышать от Савельевича что-то более серьезное и неприятное, успокаиваясь, предложила:
— Вам надо обратиться в отделение ГАИ, где по картотеке установят и сообщат вам адрес интересующего вас водителя.
«Какая грамотная, такую истину я и без тебя знаю. Но там надо, писать заявление, с указанием своей фамилии и своего домашнего адреса», — недовольно подумал Савельевич. Однако внешне он своего недовольства не высказал и с нескрываемым сожалением, обращаясь к внуку, сказал:
— Ну что же, Рома, потопали в ГАИ.
— Не хотю! — закапризничал Ромка, не желая так быстро расставаться с обилием игрушек.
— Видишь ты, какой шалун: терять ключи умеешь, а помогать дедушке найти их не хочешь, так только плохие дети поступают, — беря его за руку и насильно вытаскивая из комнаты, заметил Савельевич.
— Подождите минуточку, я сейчас сама все выясню в ГАИ по телефону, — услышал Савельевич голос лейтенанта, когда уже достиг с внуком двери кабинета.
Получив исчерпывающую информацию, он проникновенно произнес:
— Большое вам спасибо, девушка, за ваше беспокойство.
— Хорошо то, Митрофан Савельевич, что вы запомнили номер нужного автомобиля, а остальное выяснить, как вы убедились, не составило никакого труда.
«Вежливая какая, уже запомнила и обращается по имени, отчеству… Интелепузия с ромбиком, а я тебя, дорогуша, вокруг пальца обвел», — самодовольно думал он, выходя с внуком из кабинета.
Савельевичу понадобилось всего лишь два дня для получения необходимых сведений о Рыбе.
Ему повезло, что Рыба жил в городе. Если бы тот жил в сельской местности, то Савельевичу прибавились бы новые трудности по наблюдению: возникли бы проблемы с жильем, питанием и так далее. Даже сейчас, решая все вопросы окольными путями, Савельевич устал до такой степени, что должен был свалиться в постель и хорошо выспаться.
Однако получаемая им информация о Пуштренко, как допинг, давала ему новые силы, заставляла выкладываться как умственно, так и физически.
Теперь Савельевич знал дом, в котором жил Рыба под чужим именем — Рокмашенченко Ипполит Тарасович. В своем огромном доме он жил один, если не считать огромной сторожевой собаки.
