– А? – встрепенулся Кеша. – Вмазать? Вмазать нету. И бабок тоже нету. Если бы ты предупредил, что откинешься, я бы достал, а так…
– Предупреди-и-ил, – сварливо протянул Прыщ. – У тебя что, календаря нету? Сидишь тут, херней занимаешься, игрушки мастеришь.., а вмазать нету! Козел ты, Кеша, бля буду, козел.
– Игрушки, – обиженно повторил Кеша, – игрушки… Я, между прочим, на дело собрался, а ты – игрушки… Слушай, – вдруг оживился он, – а пошли со мной! Вдвоем мы его, козла, точно расколем. Бабок возьмем хренову тучу, это я тебе обещаю.
– Это ты с этим, что ли, на дело собрался? – презрительно поинтересовался Прыщ, небрежно прикоснувшись к лежавшему на столе самопалу. – В киллеры, значит, записался? Воробьев мочишь?
Кеша сердито отобрал у него самопал и принялся прикручивать кусок резинового бинта, который, как понял Прыщ, по замыслу конструктора должен был играть роль боевой пружины. Пошарив взглядом по столу, Манохин заметил среди разбросанного хлама одинокий патрон от мелкокалиберной винтовки и удивленно наморщил узкий лоб. Кеша между тем присобачил на место резину и принялся колдовать над куском толстой стальной проволоки, сгибая его так и этак в безуспешных попытках изобрести спусковой механизм. Некоторое время Прыщ, все больше хмурясь, наблюдал за его потугами, а потом, не выдержав, отобрал у приятеля проволоку и плоскогубцы.
– Смотри, мудак, – проворчал он, ловко изгибая неподатливую проволоку, – вот так надо… Шуруп у тебя есть? Вот сюда завинчивай, в деревяху. Гвоздь давай… Ага.., вот так. Ну вот, готово. Только я все равно не вкурил, на кой хрен тебе это надо. Ну, разок пальнуть, может, и получится… А потом что? Если ты, волчара, на мокруху нацелился, про меня можешь забыть.
– Да какая мокруха! – горячо возразил Кеша, прижимая к груди готовый самопал, похожий на что угодно, кроме оружия. – Это ж так, для солидности только.., пугнуть, в общем, – Это вот этим ты пугать собрался? – поразился Прыщ. – Слышь, братан, скажи честно: ты которую неделю в запое?
– Да погоди, – начиная горячиться, зачастил Кеша. – Не гони волну. Эта хреновина – на самый крайний случай. Ну, там, в потолок пальнуть или еще куда, не знаю… Погоди, сейчас я тебе что-то покажу.
Он вскочил, подбежал к холодильнику, запустил за него руку и извлек оттуда какой-то сверток, который с торжественным видом протянул Прыщу. Прыщ принял сверток, презрительно морщась, и сразу почувствовал внутри солидную, внушающую уверенность в себе тяжесть оружия. Он развернул тряпку и увидел, что не ошибся: на столе перед ним лежал, тускло поблескивая воронеными гранями и округлыми выпуклостями, самый настоящий револьвер с коричневой, сработанной под дерево, удобно изогнутой пластмассовой рукояткой. В огнестрельном оружии Прыщ разбирался слабо, но сразу понял, что револьвер импортный. Он осторожно взял увесистую игрушку со стола, проверил, не взведен ли курок, и, повернув револьвер, заглянул в ствол.
– Тьфу ты, – разочарованно сказал он, – так это ж фуфло! Игрушка…
– Эта игрушка с пяти метров пробивает навылет трехлитровую банку с водой, – гордо сообщил Кеша. – Так что, если в глаз… Германия, не хрен тебе что!
– Свистишь, – сказал Прыщ, вертя револьвер перед глазами. – Так уж и навылет? Тогда на черта тебе самопал?
Кеша немного увял.
– Понимаешь, – объяснил он, – эта хреновина заправляется специальными баллончиками.., ну вроде как от сифона. И пульки нужны специальные…
– Все ясно, – перебил его Прыщ. – Пушку ты где-то стащил, а вот баллончики и пульки стащить не удалось. Но выглядит, без базара, как в натуре.
– Ну! – радостно подхватил Кеша. – Я же говорю! Покажешь издали, он в штаны и навалит.
– Да кто? – раздражаясь, спросил Прыщ. – Кто навалит-то? Что ты затеял, дурила?
– Рэкет, – веско произнес Кеша, округлив глаза, и сделал значительную паузу. Прыщ молчал, рассеянно глядя на него через пустой стакан, и он продолжил:
– Есть тут один фрайерюга, которого давно пора прижать…
* * *
Поперек улицы был протянут полинявший транспарант, назойливо сообщавший всем, кто умел читать, что перестройка – наш путь к процветанию. На стене дома напротив красовался огромный портрет Михаила Сергеевича.
Стеснительный коммунальный живописец не рискнул изобразить знаменитое на весь мир родимое пятно, но портрет все равно был очень похож. Глядя на него, легко было вообразить, что он вот-вот заговорит с характерным кубанским акцентом, густо пересыпая и без того непонятную речь иностранными словами: консенсус, плюрализм, демократизация… Прыщ терпеть не мог уроженцев Кубани: все кубанские казаки, которых ему доводилось встречать, имели насквозь подлое нутро, и то, что сейчас творилось в стране, он целиком и полностью приписывал тому, что генсек был родом как раз оттуда.
К остановке, тяжело подвывая, подполз переполненный троллейбус. Был шестой час вечера, и йошкаролинцы, которые еще не потеряли работу, густыми толпами устремились после службы домой. Манохин вслед за Кешей втиснулся в троллейбус, ожесточенно работая локтями и плечами. Он отчаянно комплексовал по поводу своего внешнего вида и оттого толкался даже сильнее, чем требовалось.
Бесценный друг Кеша перерыл весь свой скудный гардероб, стараясь нарядить вернувшегося с отсидки подельника поприличнее, но результат все равно получился плачевным. На Прыще были мешковатые, слишком широкие в поясе и сильно зауженные в щиколотках грязно-серые «бананы», из-под которых бессовестно торчали растоптанные зоновские говнодавы, растянутый свитер машинной вязки и куртка-"варенка", подбитая толстым слоем ватина, с массой накладных кармашков на блестящих хромированных кнопках, с крылышками на плечах и с ромбической нашивкой на левом нагрудном кармане, где на белом фоне было изображено круглое кроваво-красное солнце, желтый песок и черные силуэты пальм. Такие куртки начали выходить из моды уже тогда, когда Прыщ готовился совершить вторую ходку, и теперь он чувствовал себя деревенщиной, приехавшей в город, чтобы покататься в лифте.
Впрочем, Кеша, который нигде не сидел, выглядел не лучше. На нем были невообразимо грязные голубые джинсы, серое демисезонное пальто, покрытое пятнами самого разнообразного цвета и фактуры, засаленная жокейская шапочка с наглой надписью «USA» во весь лоб, серый от грязи грубошерстный свитер и старенькие черные кеды с непарными шнурками – белым и коричневым. Левую руку Кеша держал в кармане пальто, чтобы спрятанный за пазуху самопал ненароком не выскользнул из-под полы, а правой цеплялся за поручень.
Рука у него была незагорелая, и Прыщ с неприятным ощущением заметил, что Кешино запястье посерело от въевшейся грязи. Поймав его взгляд, Кеша залихватски подмигнул ему через головы пассажиров.
Прыщ вздохнул и отвел глаза. «Рэкетиры, – подумал он, машинально поправляя под курткой все время норовивший провалиться в недра чересчур свободных штанов револьвер. – Курам на смех!» По мере того как вызванный проглоченным на голодный желудок стаканом водки приятный хмель проходил, уступая место похмельной угрюмости, Кешина идея казалась Прыщу все менее удачной.
Троллейбус тормознул на стрелке, и Прыщ заскрипел зубами от напряжения, сдерживая натиск навалившейся на него толпы. Вцепившаяся в поручень рука, казалось, готова была оторваться, а тут еще стоявший позади работяга ни с того ни с сего уперся ему в позвоночник локтем. Судя по ощущению, которое вызывал этот локоть, работяга был целиком изготовлен из камня или из какого-то чрезвычайно твердого и тяжелого сорта древесины. Не отличавшийся кротким характером Прыщ терпел эту пытку недолго – секунд десять-пятнадцать, после чего решительно оттолкнул работягу локтем.
– Э, парень, поосторожнее, – добродушно пробасил работяга из-под потолка. – Чего толкаешься-то?
– Глохни, козел, – попросил его Прыщ, – а то я тебя так толкну, что замучаешься свои яйца по всему троллейбусу искать.
– Да ты чего, парень? – снова изумился работяга. – Всем тесно. Чего ты на стенку-то лезешь? Не нравится тебе в троллейбусе – езди на такси…
– Глохни, – раздельно повторил Прыщ.
– Забей хлебало, козел, – поддержал его Кеша.
Работяга пожал каменными плечами и отвернулся.
От него густо пахло чесноком, водкой и машинным маслом.
В конце концов они прибыли. На этом конце маршрута кольца не было: троллейбус просто огибал окраинный микрорайон, делая широкую петлю, и поворачивал обратно. Основная масса пассажиров выходила в центральной точке этой петли, негласно игравшей роль конечной остановки. Прыща и Кешу вынесло из троллейбуса мощным людским потоком. Потом приливная волна схлынула, оставив их на мокром заплеванном асфальте остановки между сломанной скамейкой и перевернутой урной. Прыщ встряхнулся, как вылезшая из воды собака, проверил, на месте ли револьвер, и поставил торчком матерчатый воротник «варенки», защищаясь от сырого резкого ветра, дувшего как раз с той стороны, куда им предстояло направиться. Краем глаза он заметил широкую спину и чугунный затылок работяги, с которым чуть не подрался в троллейбусе. Работяга, ни разу не обернувшись, скрылся в дверях расположенного в двух шагах от остановки гастронома.
