Но — это еще не все. Нам нужны особые права в составе нового Союза, созданного вовсе не на основе уже существующих соглашений.
Крючков понял, что этот очень серьезный крупный мужчина с несколько мальчишеским выражением лица — из-за оттопыренных ушей, наверное — пойдет очень далеко. Он не будет предлагать себя кандидатом на пост Президента — он предпочитает полутень яркому свету. Хотя высокие посты, дающие настоящую, реальную власть, наверняка будет занимать. Он не станет суфлировать первым лицам в государстве, как Бурбулис, понимая, что ошибки и просчеты первых лиц очень даже запросто могут быть списаны на суфлера. Но он более сговорчив, чем Бурбулис. С последним Крючков тоже встречался, и современный российский Макиавелли показался главе КГБ в чем-то даже слишком прямолинейным.
На Бурейко можно будет положиться — тот сумеет подобрать кандидатуры «влиятелей».
В общем, тогда, в марте, они пришли к соглашению. КГБ должен был отстаивать геополитические интересы России, подчиняя ей все республики, которые можно подчинить. Он же, комитет, находит пути устранения Горбачева, его отставки. За это госбезопасность получает свой прежний статус и средства, которые она сочтет необходимыми для своего нормального функционирования.
Но при теперешней, августовской встрече выяснилось вдруг, что каким-то странным образом не был решен самый главный — или чуть ли не самый главный вопрос — о месте и роли Коммунистической партии.
— Владимир Александрович, — Бурейко улыбнулся широкой мужской улыбкой, — а почему вы, собственно, придаете этому такое уж большое значение? Я вот партбилет еще на стол не клал и делать этого не собираюсь. Я вынужден напомнить вам то, о чем говорил раньше — в верхах как-нибудь мы все уладим.
Но Крючков прожил слишком много лет в той системе, где все решала партия власти, точнее, партия, целиком и полностью представляющая собой власть. Он не мог представить себе, как что-то может делаться без ведома и позволения достаточно небольшого отряда людей, спаянных жесточайшей дисциплиной. Предельно трезвый, начисто лишенный всех слабостей, присущих людям, не знающим, что такое холод вершин власти, на которых нет места ни дружбе, ни доверию, ни преданности, ни благодарности, он все же находился в плену старых схем — ведь он сам был немолодым человеком.
Конечно, он рассчитывал на союз с «партией Бурейко» на период смещения Горбачева. А после он найдет средства и методы для того, чтобы восстановить статус кво, хотя и в обновленной, реформированной державе.
Крючков не ошибался, верно предугадав, что пройдет каких-то пару лет, и прежние демократы станут приверженцами авторитаризма — они собственно, всегда ими оставались, но в первый, переломный момент надо было изобразить из себя демократов.
Так что председатель КГБ СССР не представлял себе достаточно ясно схему сотрудничества с «партией Бурейко» после свержения Горбачева, он только понимал, что за этой партией будущее. Понимание зиждилось на очень хорошем знании создавшейся ситуации.
Крючков был душой заговора, его мозговым центром. Но не только его колебания предопределили неудачу переворота. Его партнеры, которых он, вообще-то, собирался переиграть, повели себя не совсем предсказуемо. Что ж, они могли себе такое позволить — политическая ситуация работала на них.
Сразу же после провала путча была распространена версия, будто группа «Альфа» и другие подразделения КГБ СССР отказались арестовать Ельцина и штурмовать Белый дом. Никто ни от чего не отказывался, никто не посмел ослушаться приказа — по той простой причине, что приказа такого НЕ БЫЛО. Крючков не отдавал его.
Более того, спецподразделениям КГБ (в том числе спецподразделению разведки в составе двух групп ее учебного центра) был отдан приказ первыми в бой не вступать, только ожидать ответной реакции противника. О том, кто именно окажется противником, Крючков мог предполагать только достаточно приблизительно.
Крючков знал одно — руководство России в целом не нарушит достигнутой ранее договоренности. Поэтому на совещании на Лубянке в девять тридцать утра девятнадцатого августа, на которое председатель КГБ созвал начальников управлений комитета и членов коллегии, им настоятельно подчеркивался тезис, по которому они пришли к полному согласию с Бурейко — «Россия — оплот СССР, и СССР — оплот России». Хотя и было отмечено, что российское руководство призывает страну к всеобщей забастовке, но вместе с тем Крючков заявил, что с ним, российским руководством, можно будет договориться — как же, ведь он не далее как два дня назад получил гарантию поддержки.
Но как могут нарушить договоренности стороны, которые с самого начала только и думали, как перехитрить, как обыграть друг друга? И Крючков хотел поставить руководство России перед фактом, сделав несколько опережающих шагов — ведь он не сообщил им дату переворота — и те разыграли спектакль совсем не по запланированному сценарию.
И они обыграли Крючкова, свалив его руками Горбачева — нельзя не признать, что из форосского заточения был освобожден политический труп — а потом заточив его самого в Матросскую Тишину.
Конечно, арест выглядел в глазах главы КГБ вероломством, но он должен был признать — иначе его друзья-враги и не могли поступить. Как же еще поступать с главарями «красно-коричневого путча»?
Однако заточение в то же время было данью условности: и длилось оно не так уж долго, и обращались с высокопоставленными зеками куда как деликатно. Их участь явно несравнима с участью Кирова или даже с участью Цвигуна и Майорова. Мавр сделал свое дело, мавр должен был удалиться, предварительно немного посидев. Мавр не очень тронул высшее российское руководство, а оно не очень тронуло его, превратив суд над ним в то, что иначе как термином по «фене» «отмазкой» — и назвать-то нельзя.
И на предварительном следствии, и на суде-балагане Крючков четко выдержал установленную линию — Горбачев был информирован о готовящемся введении чрезвычайного положения, следовательно, именно Горбачеву нужно разделить ответственность с членами ГКЧП. Попробовал бы он хотя бы заикнуться о том, что вел переговоры с людьми, которым было очень выгодно свалить Горбачева!
Естественно друзья-враги Крючкова здорово похозяйничали в его вотчине, теперь уже бывшей вотчине. Партия победителей посылала туда свои лучшие кадры — лучшие в том смысле, что они являлись лучшими друзьями людей, захвативших власть.
И эти лучшие кадры должны были делать все, чтобы никто другой, кроме представителей «партии власти» (хотя от данного термина открещивались и политики, и говоруны политические обозреватели), не имел доступа к миллиардам в валюте, надежно осевших за границей.
Однако процесс накопления капиталов не был простым и не нарушаемым извне.
В феврале 1992 года Бурбулис подготовил распоряжение Президента и сам завизировал его — это распоряжение давало хитрой фирме «Промэкология» из Екатеринбурга, имеющей в штате не более полутора десятков человек, право продать десять тонн «красной ртути» по цене от 150 до 400 тысяч долларов за килограмм (!).
В прокуратуре имелись люди, не разделявшие официальную версию. Эти люди раньше допрашивали Бурбулиса, и он дал им кое-какие показания, проливающие свет на события, произошедшие в период с конца девяносто первого года по настоящее время.
Именно Бурбулис сообщил о «якобы имевшем место совещании в Люксембурге» и о переговорах с Крючковым непосредственно перед августовским путчем.
Вот эта информация ни в коем случае не должна была выходить из под контроля.
Разумеется, прокуратура могла предъявить тому же Бурейко обвинение по той же сто семидесятой статье — двух-трех громких дел, о которых знала даже общественность, хватило бы для того, чтобы «раскрутить на полную катушку». Но в том-то и состояла вся сложность, что подобраться к Бурейко в этот период было совершенно невозможно — люди Коржакова наглухо прикрыли его от работников прокуратуры. А общественное мнение, как ни странно, не очень-то склонялось в пользу Степанкова, благосклонно прощая душке Владимиру Филимоновичу воровство — на Руси издавна правители не правили, а кормились.
Если бы удалось документально доказать стратегическую подготовленность разграбления России и роль «реформаторов» в смещении Горбачева, то общественное мнение, пожалуй, удалось бы заметно изменить.
Десять дней в сентябре — начиная с того времени, когда Бурейко наконец-то милостиво разрешил следователям прокуратуры задавать ему вопросы, и заканчивая днем появления знаменитого Указа № 1400 были временем высшего напряжения, кульминационным пунктом. И в то же время это были потерянные дни…
Степанкова очень успешно водил за нос давний его приятель «генерал Дима», то обещал дать показания на Бурейко, то вдруг забывая о своих обещаниях. Кончилось тем, что он, используя адвоката Макарова, бывшего сексота КГБ, известного в кругах гомосексуалистов под кличкой «Таня», спровоцировал Степанкова — тот сказал Макарову по телефону, что Якубовский доставляет ему слишком много хлопот. Макаров сразу же задал явно провокационный вопрос: «Так что, может быть, убрать его?» Тот, кого следовало убрать, радостно хихикнул, сидя рядом с Макаровым. Степанков пробормотал в ответ на предложение адвоката нечто неопределенное.
