Степанкова очень успешно водил за нос давний его приятель «генерал Дима», то обещал дать показания на Бурейко, то вдруг забывая о своих обещаниях. Кончилось тем, что он, используя адвоката Макарова, бывшего сексота КГБ, известного в кругах гомосексуалистов под кличкой «Таня», спровоцировал Степанкова — тот сказал Макарову по телефону, что Якубовский доставляет ему слишком много хлопот. Макаров сразу же задал явно провокационный вопрос: «Так что, может быть, убрать его?» Тот, кого следовало убрать, радостно хихикнул, сидя рядом с Макаровым. Степанков пробормотал в ответ на предложение адвоката нечто неопределенное.
* * *
Констанц, земля Баден-Вюртемберг.
18 сентября, суббота.
— Так что же насчет «во-первых»? — спросил Дитер фон Зюлов.
— А во-первых — общественное мнение на Западе. Деловые круги, ведущие политики — их всех устраивает команда, создавшаяся при Президенте России или даже создавшая его самого. А то, что эта команда создала, по существу, такой же режим, как в годы застоя, мало кого интересует. Я, конечно, имею в виду режим внутри страны и силовые министерства. Они ни в коем случае не допустят, чтобы пострадал кто-то из их команды.
— Позвольте, но ведь команда эта довольно часто обновляется, — пожал плечами «человек из Гамбурга».
— Это заднескамеечники. Там есть люди, которые никогда никуда не уходили и не уйдут, хотя время от времени и происходит рокировка — я имею в виду Коржакова, Бурейко, Шахрая.
— И опять-таки, насколько мне известно, Бурейко временно отстранен от выполнения им своих обязанностей.
— Это не более чем маневр, та же самая рокировка. Кость, брошенная общественному мнению. Нет, сейчас те, кто удерживает власть, слишком сильны, чтобы их можно было сшибить каким-то досье.
— И все же надо это делать во имя спасения будущего страны.
— Разве я что-то говорю против, — Петцольд пожал массивными плечами.
Когда Петцольд и высокий мужчина, расплатившись с официантом, покинули ресторанчик, официант, обслуживающий их только что, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Здесь, в небольшом служебном помещении, запертом на ключ, находился человек, которого официант впустил незадолго до прихода в зал на первом этаже высокого худого мужчины.
— Итак мой друг, — приятно улыбаясь, сказал человек, освобожденный официантом из своего добровольного заточения, — долги у порядочных людей принято отдавать вовремя.
Он открыл спортивную сумку и извлек из нее несколько плотных пачек.
— Вот ваши пять тысяч марок, — он аккуратно положил деньги на столик.
— Вам удалось… наблюдение? — спросил официант.
— Да, друг мой, — человек опять широко улыбнулся. — Конечно, это все выглядит не очень-то красиво — со стороны. Но если партнеры обманывают тебя чуть ли не на каждом шагу, то надо делать выбор — оставаться щепетильным и разориться или принять некоторые меры предосторожности и сохранить свои деньги. Теперь я точно знаю, что останусь с деньгами — благодаря вам. Следовательно, часть этих денег должна принадлежать вам. Желательно, чтобы о нашем соглашении не знал никто. Или вы заявите об этой статье дохода в федеральную налоговую службу?
— Нет, — официант радостно улыбнулся в ответ на шутку, — до такой степени, надеюсь, я никогда не поглупею.
— Вот и хорошо, — незнакомец крепко пожал ему руку, — прощайте, друг мой.
После этого незнакомец, среднего роста мужчина с фигурой бывшего спортсмена — то ли гимнаста, то ли борца — быстро спустился по лестнице, бесшумно, словно он был бесплотным и невесомым, пересек зал и вышел на улицу. Здесь он огляделся по сторонам, потом подошел к припаркованному в углу небольшой площади бордовому «Альфа-ромео», сел в него, поставив на сиденье рядом с собой сумку, и уехал.
Минут через десять он остановил автомобиль около увитой плющом виллы, позвонил, нажав на кнопку, вмонтированную в массивный гранитный столбик рядом с калиткой. Услышав характерное щелканье автоматического замка, человек с фигурой бывшего гимнаста или борца открыл калитку и прошел во дворик, аккуратно замощенный сероватой плиткой с гладкой поверхностью и обсаженный с боков яркими осенними цветами.
В доме его ждали. Мужчина, внешность которого заставляла вспомнить Шварценеггера, только более сухощавый и с еще более высоким из-за залысин лбом, встретил гостя на веранде, залитой лучами щедрого еще солнца.
— Шпрехен зи дойч, Иван Васильевич? — гость радостно осклабился.
— Все бы тебе дурачиться, Елисеев, — беззлобно проворчал тот, кого он назвал Иваном Васильевичем. — Но чувствую, что у тебя полный порядок.
— Вестимо, — гость перестал улыбаться. — Зря вы беспокоитесь, зря самолично все хотите проконтролировать. Ведь в этих местах, да в эту пору года, русских, даже «новых», не густо бывает. Могут, знаете ли, обратить внимание.
— Кто?
— Да та же БНД.
— Ладно, пусть себе обращает. Я есть лицо официальное, представитель солидной державы, с которой они, хотят или не хотят, должны считаться. Что удалось сделать?
— То, что и задумывали. Аудиозапись не удалась, как и предполагалось. А вот с видео — полный порядок. Есть у меня специалист, к завтрашнему дню по артикуляции губ подробнейшую «распечатку» сделает. Но, похоже, этот длинный тип был не единственным — кроме меня, естественно — кто интересовался «Угрюмым». Там, на озере, пара дилетантов задумала убрать моего друга Детлефа Петцольда. Вам эти люди известны?
— Откуда? — вид Ивана Васильевича давал возможность предположить, что он говорит правду.
— Нет, «Угрюмого» и в самом деле глупо было бы убирать. Он очень способный, очень толковый агент. А потом он мне почти что друг уже — я столько за ним следил, что вроде как сроднился с Петцольдом уже.
— Это ваши дела. Вы из одной с ним лавочки, вот и разбирайтесь друг с дружкой. Мне же важно, чтобы теперь гонец от «Угрюмого» не оказался более прытким, чем мои люди.
Последнюю фразу Иван Васильевич произнес не то, чтобы вполголоса, но даже как-то под нос себе, так что собеседник вряд ли понял что-то.
В это время из автомобиля, стоявшего метрах в тридцати от виллы, на которой происходил вышеописанный разговор, двое мужчин вели наблюдение. Ни Иван Васильевич, ни Елисеев — подлинные ли это были имена, не так уж вaжно — не позаботились о том, чтобы застраховать себя от подслушивания. Елисеев считал, что свое дело он уже сделал, ему особенно страховаться уже и ни к чему. Он достаточно подстраховался уже тем, что отправил на тот свет официанта. Вероятность того, что парень станет пересчитывать деньги уже сегодня, была практически стопроцентной. Деньги, конечно, не пахнут, но состав, нанесенный на бумагу внутри пачки, проникнув в организм через поры кожи, уже через несколько минут приведет к остановке сердца. Еще через десять-двадцать минут этот химический состав полностью испарится, и даже специальный анализ, если ему подвергнутся деньги, даст нулевой результат.
Иван Васильевич, хотя и работал в органах госбезопасности более четверти века, больше привык наступать, нежели обороняться, такова уж была специфика его службы.
— Отлично, — кивнул один из наблюдателей — Теперь-то мы знаем, кто поведет «курьера». Двое придурков на озeре внесли большую сумму, надо сказать. Вовремя мы их… отделали.
— Но мне все же кажется, что эти уголовники как-то были связаны с «Иваном Васильевичем». Его можно назвать ангелом смерти, он ликвидатор по амплуа и по призванию, хотя вообще довольно заурядный тип, тонкостью мышления никогда не отличался. Так что, сказанное им «Елисееву», будто он не имеет понятия о людях, намеревавшихся убрать «Угрюмого» на озере, не следует воспринимать слишком уж серьезно.
— Версия, может быть, и достаточно оригинальная для того, чтобы быть правдивой, но… — с сомнением в голосе произнес первый наблюдатель. — Ведь «Иван Васильевич» хотя и из «дуболомного» ведомства, но все же профессионал. Зачем же ему было пользоваться услугами каких-то кретинов?
— Сейчас все переменилось. Ведь эти кретины пользуются услугами спецслужб.
— Н-да, против этого трудно что-либо возразить. «Елисеева» оставим в покое?
— Да, до лучших времен. Теперь все внимание — на людей «Ивана Васильевича».
Москва.
19 сентября, воскресенье.
Кирилл Беклемишев встретил Клюева и Бирюкова на перроне Курского вокзала. Беклемишев ничуть не изменился со времени их весенней встречи, даже борода была точно такая же, «трехдневная». Черная куртка обтягивала его необъятные плечи и грудь, делая Кирилла похожим уже не на Джанфранко Ферре или Лючиано Паваротти, как острил по адресу приятеля Клюев, а на нечто монументальное, неподвластное времени и прочим стихиям.
