– Вы, вы и вы, – указал капитан на три кучки лежащих за его спиной бандитов, – быстро уходите берегом реки. Будут стрелять – не отвечать! Что бы ни случилось – не стрелять! Ночь не день – каждый выстрел – как на ладони. По вспышкам сгораемого пороха вас будут вычислять, словно вы оставляете за собой зарубки на деревьях! Не та тема, чтобы валить всех подряд!
Кажется, объяснение прозвучало убедительно. Стольников не хотел, чтобы убивали своих, но это нужно было обосновать, и у него, кажется, получилось.
Пятнадцать человек, шурша по земле ботинками и бряцая оружием, двинулись навстречу своей смерти.
– Назови старшему каждой из групп ориентиры, пусть они выходят к кладбищу, – сказал капитан Алхоеву перед тем, как первая группа двинулась в путь. – Я бы сам сказал, да, как понимаешь, не знаю…
Саша заботился сейчас не о жизни бандитов, а о жизни сотрудников ФСБ. Ложь о невыгоде отвечать на огонь прокатила как по маслу, но капитан испытывал противоречивые чувства: его хотели убить чекисты, а он сейчас спасал жизни этих убийц, его не пытались убирать смертельные враги – боевики, а он, капитан-разведчик, делал все возможное, чтобы те погибли в первой же перестрелке…
Следующие пятнадцать отправились в обратную сторону, и для Стольникова не было откровением, что на направлении, противоположном тому, где находится засада у реки, расположилась не менее сильная группа. Известная войсковая тактика – встретив на своем пути превосходящие силы противника, ты меняешь направление и уходишь в обратном, где тебя уже ждет, надеясь на этот твой маневр, такая же группировка.
Еще десять человек капитан, пользуясь завоеванным за считаные минуты авторитетом, направил в болота. Эта десятка потенциальных смертников посчитала такой исход самым благоприятным для себя, поскольку никто из этой десятки не верил в то, что сможет утонуть, зато все свято верили в то, что на болоте их ждать точно не станут.
Когда перед домом через минуту остались Стольников, Алхоев, Дага и с ними четверо, Дага сплюнул никак не желавшую сворачиваться кровь и хрипло рассмеялся, глядя в лицо Стольникову:
– Ну, что, рады? А нам этот шакал сейчас посоветует встать и поднять руки! Нормальный ход!
– Еще раз рот откроешь – вышибу зубы, – пообещал из темноты Стольников. – Хотите остаться живыми – следуйте за мной.
И капитан на глазах изумленных бандитов двинулся по-пластунски в сторону поля, покрытого начинающим розоветь покрывалом тумана.
– Туда?! – взвился Алхоев, снова адресуясь к Стольникову. – На самый свет?! Да это же все равно, что встать на ночной улице под фонарь!
– У тебя мои люди, дурак… – донеслось до его слуха, и бандит, повинуясь не разуму, который окончательно потерял в начавшейся сумасшедшей стрельбе, а какому-то неведомому чувству, двинулся в наступающий рассвет последним…
Саша полз сквозь мутный туман, не ощущая жуткого холода. Перед лицом его, словно наваждение, появлялись лица бойцов его взвода, оставленных трое суток назад здесь, в Другой Чечне…
За спиной капитана, в полукилометре от места его нахождения, звучали непрекращающиеся выстрелы из автоматов, стук пулеметов, хлопали, разрываясь, ручные гранаты и, словно в подтверждение его слов, появлялись ослепительные вспышки. Костычев приступил к штурму дома, а его люди уничтожали группы, отправленные Стольниковым на верную смерть.
Они уже почти вышли из зоны поражения, как вдруг один из следующих за ним бандитов резко вскрикнул и завертелся на земле волчком.
– Что? – бросил Алхоев, не беспокоясь, что резкий шепот в этой обстановке слышен за несколько сотен метров. – Что такое, Вахит?
Поняв, в чем дело, Саша резко развернулся и стал возвращаться обратно.
Тот, кого звали Вахитом, стонал и, теряя силы, пытался вынуть из спины что-то, очень ему мешающее. Стольников, прижав его к земле и закрывая грязной ладонью рот, молил лишь о том, чтобы шальная пуля, поразившая бандита, была из тех, что на излете, а не из тех, что летят по траектории прямого выстрела.
В первом случае боевику грозило лишь проникновение пули под кожу и последующая неприятная процедура выемки ее ножом. Сколько таких ослабевших от полета снарядов Стольников вынул из своих подчиненных, он уже не помнил, одну пришлось вынимать из себя.
Но если эта пуля летела по прямой… Она могла войти в бандита в районе копчика и остановиться где-то под лопаткой. И в этом случае все чудовищно усложнялось…
– Бок… – боевик хотел добавить еще что-то, но Саша положил на его губы ладонь.
Значит, бок… Пуля на излете не могла оказаться в боку. Ползущего по земле человека пуля на излете может ударить в спину, но никак не в бок.
– Живот… горит… – бормотал боевик на русском.
– Тащи его! – приказал Алхоев Стольникову.
– Тащи сам!
– Придется скорретировать условия нашего договора! – даже не видя лица Алхоева, Саша чувствовал, как тот бледнеет от ярости.
Тащить бандита… Но было ли сейчас что-то, чем побрезговал бы Стольников? Подцепив руку боевика, Саша закинул себе на спину сначала плечо бандита, а потом и его самого.
– Да ты просто ударник диверсионного труда, – съязвил Дага.
Капитан прополз около сотни метров, когда вдруг почувствовал, как резко промычал боевик, дернулся всем телом и – вытянулся, становясь с каждым мгновением все тяжелее и тяжелее…
«Неужели еще одна?» – подумал Саша о пуле, но тут же эту мысль оттолкнул, потому что не почувствовал удара.
– Может, теперь попросишь его похоронить? – Саша сплюнул с отвращением и скинул с себя тяжелый груз.
Рассвет уже вступил в свои права. Стольников рассмотрел и хищное лицо Алхоева, и испуганный взгляд остальных, и бугрящееся кровью лезвие «финки», которое полевой командир вытирал о подол куртки убитого.
– Он все равно не жилец, – глядя прямо в глаза капитану, хриплым шепотом, похожим на шорох змеи в траве, объяснил Магомед. – А нам лишняя обуза. Все равно сдохнет, а нам с тобой еще дела делать, верно, неверный? – он беззвучно рассмеялся над своим каламбуром.
Боевик лежал, привалившись к Саше правым боком. Конвульсии уже закончились, и теперь у него изо рта текла густая кровь.
– Будешь всех так кончать, скоро вдвоем останемся, – довольно громко произнес Стольников, заглушая звуки движения своей руки, ныряющей в карман брюк мертвого боевика.
– Много болтаешь, – предупредил, не отводя взгляд, Алхоев. – Мы еще не договорили, забыл?
– Кончай языком болтать, – разозлился капитан. – Нашел время выяснять отношения.
– Выяснять будем потом, – пообещал Алхоев, – сейчас просто дату намечаем.
– Нам сейчас наметят по девять граммов на тело, – отозвался Стольников.
Он усмехнулся, развернулся и пополз дальше, радуясь не тому, что закончен глупый разговор, а плоскому «генеральскому» «ПСМ», переместившемуся из кармана брюк убитого боевика в карман его куртки. Где взял эту «хлопушку» бандит, непонятно. Тяга горцев к оружию невероятна, но «ПСМ» на войне смешон. Как бы то ни было, пристрелить из него можно быстро и уверенно. Тем более что в кармане куртки он не виден. Было бы хуже, если бы у боевика в кармане лежал «стечкин», – вынимать такой Саша не решился бы ни за что.
Стрельба стала рассеиваться, рассредоточиваться, часто загрохотали ручные гранаты – много гранат, слишком много, чтобы не догадаться о том, что столкновение распределилось по очагам, и теперь противоборствующие стороны находятся на расстоянии тридцати-пятидесяти метров, на расстоянии броска гранаты…
Однажды рвануло так, что Саша невольно обернулся. В небо от того места, где стоял уже невидимый за высокой травой приговоренный дом, взметнулись густые оранжевые, с черным дымом, клубы. Видимо, где-то в подвале стоял бак с горючим. Стоял… А потом взорвался.
Два или три раза громыхнули ручные гранатометы, и Стольников, обернувшись, увидел, как над лесом, в уже невидимой деревне, начался пожар. Это горело последнее пристанище Алхоева. Смерть, достойная воина – в бою, смерть позорная – вне кладбища и без отпевания… Смерть без памяти, без могильного холма, без креста, смерть человека, единственным доказательством существования которого на земле будет отныне являться тот, кто продолжал сейчас ползти по холодной земле на запад. Этим доказательством был Александр Стольников, капитан внутренних войск, командир разведвзвода батальона. Человек без прошлого и будущего. Человек без настоящего.
Они ползли мучительно долго. Когда бандиты начинали за спиной Саши устало сопеть, как паровозы перед станцией, он останавливался, дожидался, пока они поравняются с ним, выжидал минуту, после чего снова двигался в путь. Его, разведчика, бесили звуки, которые издавали эти головорезы. Любой треск, шорох или скрип металла в разведке означали обнаружение, а затем смерть. Группа обнаруживалась благодаря одному-единственному идиоту, который либо плохо обмотал антапку на автоматном ремне, либо уложил в десантный ранец фляжку рядом с запасными магазинами.
