«Милый, я так соскучилась по тебе, по твоим ласкам. Ты снишься мне каждую ночь, но приходит утро и я снова — одна-одинешенька. Иногда я гуляю по парку. Помнишь наш парк? Так странно, уже распустилась сирень. Когда ты впервые поцеловал меня, тоже цвела сирень. Помнишь, мы качались на качелях. Мне было так стыдно, что ветер поднимает мою легкую юбку, и в то же время мне так хотелось, чтобы ты увидел мои стройные ноги. В тот вечер мы поехали на ранчо к Бобу. Мы пили коктейль „Девочки и мальчики“ и танцевали, обнявшись. Я положила тогда голову тебе на грудь и слушала, как бьется твое сердце. А ты гладил меня по волосам. Все уже разъехались, а мы все кружились в гостиной у Боба, а Боб все зевал и ставил одну и ту же песню с диска Леннона „Представьте себе“, которая нам страшно нравилась. А потом мы вышли в ночной сад, была полная луна, в высоком небе сверкали звезды. Ты сказал: „Розмари, я тебя люблю“. А я сказала: „Поехали ко мне. У меня никого нет дома“. Мне было так стыдно говорить это, но я так хотела быть с тобой, что превозмогла свой стыд. Ты тогда поцеловал меня в глаза. А потом… Сейчас, когда я просыпаюсь и вижу, что рядом со мной никого нет и что ты страшно далеко, в этой ужасной тюрьме, мое сердце готово разорваться от тоски на части. Милый, я все время о тебе думаю, только о тебе. Я знаю, ты все это выдержишь, ты скоро вернешься. У нас будет свой дом, свой сад. Мы посадим много сирени. Наши дети будут играть на крыльце и прятаться в кустах, когда мы будем звать их на ужин. Фрэнк, у нас будет много детей, правда? Два мальчика и две девочки. Мальчики будут похожи на тебя, а девочки — на меня. Фрэнк, возвращайся скорее. Я такая глупая, я так тебя люблю. Фрэнк, ради бога, только не совершай там никаких глупостей, не поддавайся на провокации, чтобы они тебя не задержали еще.
Целую, Розмари».
Живые картины прошлого восстали из памяти. Божественное дыхание любви в считанные мгновения залечивало его душевные раны и телесные недуги. Фрэнк подумал, что все, что говорят о Христе, — это чистая правда, и что Бог — это действительно любовь, ведь она способна творить чудеса.
Веселый и радостный Фрэнк возвратился в гараж. Друзья встретили его победными возгласами. По очереди они обнялись с Джоном, Далласом, Здоровяком. Фрэнк рассказал ребятам, что ему пришлось испытать в карцере. Джон слушал его рассказ, опустив голову.
— В этом спецкарцере должен был сидеть я. Прости меня, Фрэнк, если можешь. Это я, я во всем виноват, — сказал он.
— Ладно, — сказал Фрэнк, — что было, то сплыло. И потом, ты тоже отсидел в карцере. В следующий раз, я надеюсь, ты будешь умнее.
— Вот, посмотрите, — сказал Здоровяк, откидывая брезент, — что эти суки сделали с нашей крошкой.
Изуродованный «форд» предстал перед их глазами. Перебитые стекла, помятая крыша, искореженный капот.
— Да, — вздохнул Даллас.
— Мы вложили в эту машину всю нашу душу и все последние сбережения, — сказал Здоровяк.
— Драмгул говорит, — закашлялся Даллас, — что если мы посмеем снова ее восстанавливать, то он займется нами со всей серьезностью.
— Но ведь это наша машина! — воскликнул Джон.
— Мы делали ее на свои деньги. Фрэнк, разве мы перестанем бороться?!
Он посмотрел на Фрэнка, ожидая, что тот поддержит его, но Леоне молчал.
— Мы снова сделаем ее, — сказал Даллас. — Мы потратим последние силы, но мы им докажем. И Грейвс, и Драмгул должны знать, что так просто мы не сдадимся.
Здоровяк неопределенно покачал головой.
— Фрэнк, что ты молчишь? — обратился к нему Джон.
Но Фрэнк не отвечал. Он молча уставился в пол. Джон обернулся к Здоровяку:
— Скажи, что ты думаешь?
— Пусть Фрэнк решает, — сказал Здоровяк. — Он у нас главный механик.
— Мы же просто сделаем ее, она будет стоять, — сказал Даллас. — И все будут знать, что просто сделали ее и все.
И Даллас, и Джон и Здоровяк, все они повернулись к Леоне, ожидая его ответа. Молчать больше было нельзя, Фрэнк тихо, но твердо сказал:
— Я думаю, надо об этом забыть.
— Как же мы можем забыть об этом?! — закричал Джон. — Ты же сам щворил: у нас мало что есть, но мы должны это защищать!
— Это не твоя машина, — ответил Фрэнк. — Она все равно принадлежит начальнику тюрьмы. Он что, будет разрешать тебе на ней разъезжать по пятницам? А тебе, Даллас, по воскресеньям? Это машина Драмгула, неважно, что мы починили ее на свои деньги. Она принадлежит ему. И этот гараж принадлежит ему. Все здесь принадлежит ему.
— Это наша машина! — снова выкрикнул Джон. Он был готов расплакаться, наш маленький ребенок.
— Нет. Ты просто инструмент в его руках, — мрачно покачал головой Фрэнк. — Пусть все так и останется.
— Но дело же не в том, что это машина Драмгула, — возразил Даллас. — А в том, что мы ее сделали. Мы же делали ее для себя, а не для него. И сейчас мы будем делать ее для себя и вопреки ему.
— И кто-нибудь из нас опять загремит в карцер, — прервал его Фрэнк. — Ты же сам передавал нам его слова. Зачем же снова нарываться?
— Я думал, ты наш лидер! — выкрикнул вдруг Джон. Здоровяк по-прежнему молчал. Фрэнк повернулся к Джону и холодно посмотрел ему в глаза.
— Мне осталось меньше двух месяцев. Меньше, чем через два месяца я выйду отсюда, и ничто меня не остановит. Если бы мне еще впереди было мотать несколько лет, тогда другой разговор. А так… Зачем мне опять в карцер? Драмгул засадит меня теперь на три месяца.
— Ты сломался, Фрэнк, — горько усмехнулся Джон. — Ты отказываешься бороться.
— Да, я отказываюсь бороться, совершая ребяческие бессмысленные поступки. Все. Поступайте, как хотите. С этой машиной я не хочу больше связываться. В конце концов, один раз я ее уже починил. И, по-моему, я никого из вас не предаю, если отказываюсь участвовать в этой затее.
Фрэнк посмотрел на Здоровяка.
— Здоровяк, что ты молчишь? — обратился он к мулату. — Скажи, что ты про все это думаешь? Ты здесь самый старший. Или ты что, тоже считаешь, что тот гудок, про который я вам рассказывал, и та красная яркая лампа и команда «Фамилия! Номер!» — что это все сломало меня?
Здоровяк грустно посмотрел на искореженную машину, потом взял с полки стеллажа, у которого они стояли, автомобильную свечу и покрутил ее в пальцах. Все молчали, ожидая, что он скажет.
— Наверное, — сказал Здоровяк, кладя, наконец, на место свечу, — Фрэнк прав. Если бы тебе, Даллас, предстояло сидеть здесь не сорок лет, а два месяца, ты бы тоже отказался. И ты, Джон, — он посмотрел на Джона. — Тебе еще не два месяца, а четыре года здесь куковать.
— Но… — попытался было заспорить Джон.
— Помолчи, — обрезал его Здоровяк, вкладывая в тон, каким он это сказал, весь свой невеселый тюремный опыт, и так посмотрел на Джона, что тот сразу осекся.
— Поэтому, — продолжил Здоровяк, — и я бы на месте Фрэнка отказался. А ты, Фрэнк, — он перевел взгляд на Леоне, — можешь быть спокоен, я не считаю что ты предаешь меня, — он посмотрел на часы. — Ладно, пойдем пожрем, время обеда.
Все четверо вышли из гаража. Было совсем тепло, и солнце светило уже по-летнему. Охранник не вышке, положив карабин на перила, подставил лицо солнечным лучам. На стадионе, раздевшись по пояс, несколько зэков гоняли футбольный мяч. Другие качались в спортивном уголке, поднимали гири и штанги. Двое или трос просто лежали рядом с беговой дорожкой, они сняли даже брюки и их белые незагорелые тела отчетливо выделялись в дальнем конце стадиона на фоне зеленеющей травы.
Даллас и Здоровяк, о чем-то разговаривая, пошли вперед. Джон и Фрэнк молча последовали за ними.
— Фрэнк, — взял друга за локоть Джон.
— Что? — обернулся на него Фрэнк.
Лицо Леоне было бесстрастно и невозмутимо.
— Ты обиделся на меня? — спросил его Джон.
— С чего ты взял?
— Ну… прости меня. Я погорячился. Я же, видишь, какой еще молодой. Черт с ней, с этой машиной. Ну не сердись на меня, ладно?
— Хорошо, — сказал Фрэнк.
38.
В столовой было особенно шумно. Зэки галдели, делясь впечатлениями, ругаясь, смеясь, рассказывая анекдоты. Теплый солнечный день словно насытил каждого энергией жизни, и теперь она с избытком переливалась в общении. Старший по мастерским, высокий длинноволосый индеец, подозвал Здоровяка, Далласа и Джона и заговорил с ними про какие-то запчасти и «шевроле». «Наверное, ремонтируют новую машину», — подумал Фрэнк. Он решил занять столик, пока друзья обсудят свои дела. Команда Здоровяка была занята устройством спортзала и потому опаздывала на обед. Фрэнк огляделся. Никого из приятелей вокруг не было. Один парень из команды Грейвса, пройдя мимо, подозрительно покосился на него. Фрэнк встал в очередь, переходя от секции к секции и ставя себе на поднос первое, второе, закуски и компот. Он заметил столик на четверых у окна и решил направиться туда. Ему оставалось буквально два шага до столика, когда перед ним возникла фигура Грейвса, загораживая солнечный свет из окна, который так живописно раскрашивал борщ и салат из огурцов с помидорами на его подносе.
