Таким образом, выставив внешне сильное, но бесполезное охранение, отряд душманов сразу потерял сорок процентов личного состава. Это даже больше, чем отводится нормами для лобовой атаки на укрепленный противником пункт обороны.
Вторая ошибка вообще была роковой. Командир отряда душманов даже не узнал, какие силы его преследуют, и потому находился в сомнении – отступать ему или помогать своим, оставшимся. Ни в коем случае нельзя долго сомневаться, когда идет бой. Прямая ошибка порой бывает лучше, чем сомнение. Отряд застрял в очень неудобном месте, в таком участке ущелья, который напоминает прямой коридор коммунальной квартиры. Надо было не отходить без боя, а боем выяснить силы противника. Но если уж начал отступать, то и отступай, а не застревай в раздумье, не теряй время на таком участке, где тебе при необходимости и бежать будет некуда, и спрятаться будет негде.
Бинокль майора Солоухина прощупывал весь участок ущелья от остатков душманской банды до места засады. Место это не случайно выбрано. Нет, отсюда не выйти…
– Товарищ майор, полковник Раух на связи… – высунулся младший сержант Савельев из своей норы. – Будете говорить?
– Отстучи мой запрос на пару звеньев «шмелей». Сообщи про подкрепление, которое идет к душманам.
– Понял…
Рация запищала снова…
– Товарищ майор, «шмели» будут только через час. Им еще надо будет заправиться и только после этого смогут вылететь. Полковник предлагает пополнение живой силой. Имеет возможность сразу отправить взвод спецназа.
– Пусть высылает. Высадка дальше, чем высадили нас. Пусть заходят в тыл наступающей колонне. Там встретятся с Топорковым и попадут под его команду. Отправляй…
– Понял, товарищ майор…
Единственный взвод спецназа, который может отправить на выручку командиру полковник Раух, Солоухин знал. Значит, старший лейтенант Семарглов задание выполнил и благополучно вернулся.
Из боя в бой… Пусть привыкает к ритму…
* * *
Второй пилот, вселяя надежду в старших лейтенантов, снова пришел в себя. Глаза открыл. Старший лейтенант Семарглов сбоку на него смотрел внимательно и этот момент уловил сразу. И увидел в глазах пилота осмысленность большей силы выражения, нежели может нарисовать во взгляде боль. Боль символизируется страданием, осмысленность – пониманием. В глазах было именно понимание. Шоковое состояние прошло. Боль притерпелась. Организм борется за жизнь и желает бороться не только с ранением, но и с другим обстоятельством, желающим эту жизнь оборвать. Глаза второго пилота говорили об этом красноречивым пониманием и осмысленным восприятием окружающего мира, который был их обладателю так хорошо знаком.
– Капитан… Что-то у нас не так?.. – прокричал старший лейтенант.
– Что с двигателем? – второй пилот сразу уловил надсадный звук и прислушался, стараясь понять. Говорить громко он не мог, и Василию Ивановичу пришлось наклониться к самому лицу вертолетчика.
– Не знаю… – признался Вадимиров. – Что-то не так, но я не понимаю…
– Когда началось?
– Высоту менял…
– Понял… Сбалансируй тягу на винты… Хвостовой отстает… Сбалансируй…
Капитан в подтверждение своих слов попытался сесть прямее и даже руку поднял, чтобы самому взяться за второй рычаг управления, но тут же искривил лицо, стараясь не застонать от боли, и расслабленно откинулся на спинку кресла. Глаза закрылись, но только на пару секунд, потому что опыт профессионала требовался слишком сильно и немедленно, чтобы настоящий профессионал мог позволить себе из-за боли пренебречь выполнением своих обязанностей.
– Как это сделать? – спросил старший лейтенант Вадимиров.
Капитан мигнул веками, как кивнул.
– Помоги… – обратился он к Василию Ивановичу, на самого Василия Ивановича даже не глядя, потому что боялся от любого лишнего движения потерять силы. – Сесть… помоги… прямо…
Семарглов тут же осторожно, стараясь резко не применять силу, выпрямил капитана в кресле. Теперь рука пилота уже могла дотянуться до рычага управления. Старший лейтенант, помогая, даже эту руку под предплечье поддерживал.
Потребовалось всего несколько движений слабых, но работающих автоматически пальцев, чтобы выровнять звук двигателя.
– Летим? – спросил пилот. – Нормально летим?
В слабом, едва вырывающемся из груди голосе слышалось торжество профессионала, близкое к похвальбе.
– Нормально. Ты сознание как… больше терять не собираешься?
– Я постараюсь, мужики…
– На случай… Объясни, как садиться…
– Это не объяснишь… Садиться, как лететь, но – особо…
– Очень понятно! Спасибо…
– С диспетчером связывался? – напомнил капитан.
– Только собираюсь… Как подключиться? – спросил Вадимиров.
Капитан, должно быть, забылся или, после первого успеха, излишне перенадеялся на собственные силы, потянулся корпусом и резко высоко поднял левую руку, чтобы подключить связь, тумблер которой был расположен на верхней панели. Но это его движение, видимо, вызвало такую неожиданно острую боль, что он тут же издал короткий, на половине оборвавшийся стон, замер на мгновение и повалился вперед, простреленной грудью прямо на рычаг управления. Хорошо еще, что старший лейтенант Вадимиров руки со своего рычага не снимал и усилием обеих рук сумел выровнять начавшую резкий крен машину. Не среагируй он вовремя, «шмель» мог бы уйти в штопор, а вертолет – это совсем не спортивный самолет и не в состоянии выполнять такие фигуры высшего пилотажа.
– Ну, ты, капитан… – не удержался Семарглов и тут только понял, что капитан опять сознание потерял.
Капитан, возвращенный в нормальное сидячее положение, признаков жизни почти не подавал.
– Прилетели… – сказал Василий Иванович. – Чуть было не приземлились…
– Пока рановато… – переведя дух, ответил Вадимиров. – Еще часа два до аэродрома… По крайней мере, час сорок, потому что я временами скорость добавлял…
– Как садиться будем? – Семарглова этот вопрос очень волновал.
Впрочем, самого Вадимирова он волновал не меньше.
– Я думаю, что смогу снизиться максимально. Попытаюсь, по крайней мере… Может быть, не смогу зависнуть. Я пробовал, сбрасываю скорость, начинаю падать… Но буду лететь на самой малой, какую смогу удержать. Чтобы можно было прыгать… Вы все сможете спрыгнуть без проблем… Всем не впервой, наверное, так десантироваться…
– А кто прыгать не может? – Василий Иванович посмотрел на второго пилота.
Капитан задышал уже заметно глубже. Складывалось впечатление, что он спит.
– Тому придется вместе со мной рисковать…
Семарглов взял в руки шлем второго пилота. Рассмотрел, примерил. Нашел на шлеме тумблер. Щелкнул, прислушался.
– Тишина. Связи нет…
– Поищи на верхней панели. Он там хотел включить.
Семарглов поискал.
– Должно быть, это…
Щелкнул тумблером. В шлеме послышался легкий треск и отдаленные голоса. Василий Иванович протянул шлем Вадимирову, чтобы тот вел переговоры с диспетчером.
– Дай шлем… – внезапно с непонятной злобой неизвестно на кого, может быть, на себя, может быть, на ранение, может быть, на судьбу, забросившую его сюда, может быть, даже на старших лейтенантов, взявших на себя обязанности пилотов, прохрипел капитан, к которому снова вернулось сознание. – Подключи ларингофон… И пристегни меня ремнями… Жестко, без жалости… Долетим и сядем, мать вашу… Это я обещаю… Фляжка со спиртом под сиденьем. Налей!.. И за командира тоже…
День уже перевалил за собственный экватор, но белое солнце палило по-прежнему. Камни на солнце раскалились и жгли тело даже через гимнастерку и через штаны. А уж бронежилет вообще стал финской баней персонального ношения. Пришлось его до поры до времени снять, хотя капитан Топорков и знал, что подает этим дурной пример солдатам. Во время операции бронежилеты снимать разрешается только на долговременном отдыхе, когда выставлены посты дальнего наблюдения. Но погода приказных порядков не поддерживает. Дураком надо быть, чтобы порядки принимать всерьез в такое пекло… И если солдатам захочется бронежилеты снять, капитан этого не заметит…
Локти упираться в жесткие горячие камни тоже устали, до боли, до мозолей упираются… У капитана Топоркова бинокль не такой мощный, как у майора Солоухина, советский, не трофейный, но и он позволяет кое-что рассмотреть в подробностях. А сейчас подробности его интересовали даже больше, чем общая численность и военная организация отряда – численность невооруженным глазом определяется, а военная организация не определяется вообще. Потому и возникает интерес к подробностям. Внешне душманы сильно не походили на тех, кого он встречал раньше на этой войне, а встречал он многих и разных, и даже разной национальности, потому что Афган, как Советский Союз, многими культурами славен. Да и вооружением эти отличались. Автоматы были не у всех. Треть состава была вооружена чем попало, несколько человек даже несли с собой длинноствольные ружья, оставшиеся им, должно быть, от предков. А кое-кто вообще шел с кетменем,[19] но нес это орудие гордо, как настоящее оружие.
