– Я хочу видеть пана Прохазку из 222-го номера, – на одном дыхании поведала я.
Ручонки портье, бегающие по стойке, застыли. Он медленно поднял глаза от моей бутоньерки в петличке и вперился в меня так, словно перед ним не порядочная дама, а какой-то дехканин на джейране.
Вышеназванного номера в отеле не существовало. Второй этаж заполняли офисы разномастных фирм, фирмищ и фирмочек.
Портье прокашлялся.
– Придется подождать, пани.
– Хорошо, – я покладисто кивнула. – Сорока минут хватит?
Длинноносый задумался.
– Полагаю, да, пани.
– Отлично. Я буду в баре.
Не очень-то лестно саму себя приглашать в бар. Намного приятнее, если это делает подтянутый мужчина… Бледно-опаловое мерцание струилось с бархатных стен – отражалось золотом в вычурных канделябрах, играло в галерее расписных сосудов и бокалов. Помимо скучающего бармена, насвистывающего «Джингл белл», и какой-то сонной проститутки, никого в баре не было. Только смазанные тени от предметов. Заказав двойной кофе и полшкалика коньяка на дне фужера, я села за дальний столик. Когда тебя за одну ночь дважды пытаются прихлопнуть, остается один успокоитель – сорок градусов. В тени.
– Пани Шмидт? – вкрадчиво произнесли над головой.
Вот и наш человек в Гаване, пронеслась мысль. Неужто сорок минут прошло?
– Не совсем, – призналась я. – Но для первого знакомства сойдет. Пан Прохазка?
Человек склонил голову.
– Отчасти. По вашей терминологии – до второго знакомства. Вы позволите присесть?
Я медленно допила коньяк.
– Присаживайтесь.
Он сел напротив. Красавчик писаный, право слово. Накрахмален – до хруста. Полубог. Джентльмен. Сексуален… Нет – зашкаливающе сексуален. Не то потомственный дворянин, не то байстрюк во втором колене. Экземпляр просто идеальный. Твидовая тройка, пробор с ранней проседью. Лицо правильное, пытливое, ни капли сна. И не сказать, что парня подняли среди ночи и куда-то пнули.
– Вам больше нечего сказать? – проворчала я.
Человек вежливо улыбнулся:
– Прага не город контрастов.
– А это видно по обилию голубей, – быстро ляпнула я фразу, заученную четыре года назад.
– Замечательно, пани, – похвалил собеседник. – Изволите выпить? Коньяк, бьянко, «Мондоро»?
– Я уже, – покачала я головой. – Спасибо.
– У вас великолепный чешский. Я не слышу акцента.
– Спасибо, – повторила я. Видел бы он меня в начале моей эмиграции. Убитая переездом, с ребенком на руках, без денег, жилья, без связей – вообще без ничего! Но твердо верующая, что жизнь продолжается и никто не даст нам избавленья, кроме меня самой. В таких условиях я бы отдолбила не то что чешский…
– Но давайте будем проще, – собеседник перешел на русский. – Зовите меня Андреем Васильевичем.
– Так я и думала, – горько заметила я. Хотя ни о чем я не думала. Дура потому что.
Он рассмеялся:
– Дело житейское. Я вас слушаю, пани… мм, Шмидт.
Ну что ж, на протяжении последующих десяти минут я только и делала, что говорила. Ничего не скрывая. Что мне скрывать? На руках полный ренонс, у противника полный каре, плюс осведомленность, игра фантазии и все такое. Ситуация «кви-про-кво», когда одно лицо принимается за другое, была бы идеальна в моем положении, но я в нее не верила. Не бывает в жизни такого счастья.
Андрей Васильевич, похоже, расстроился.
– Не говорите мне, что это рука Москвы, – попросила я. – Умоляю вас.
Он покачал красивой головой.
– Простите, Дина Александровна, но это рука Москвы в самом удручающем понимании этой идиомы.
– Вы меня знаете? – удивилась я.
Он развел руками, обнажив на обшлагах перламутровые запонки.
– А как же, Дина Александровна. Мы обязаны знать агентуру. И в лицо, и по именам. И по индивидуальным способностям.
Я растерянно хмыкнула.
– Никогда не выполняла ваших заданий. Я вас впервые вижу.
– А статья о трансфертах?
Мужчина достал из кармана пачку «Кэмела», прикурил от невзрачной зажигалки и задумался. Что-то заставило меня оглянуться по сторонам. Нервы, наверное. Голопузая проститутка – смазливая девчонка лет восемнадцати, уже изрядно наклюканная, запинаясь за столики, подплыла к бару. Стала что-то нашептывать на ухо бармену. Огрызок кожанки – с позволения сказать, юбка – прикрывал только часть задницы. Причем не самую ответственную. Бармен неуверенно, ломаясь между долгом и либидо, качал головой и с высоты положения заглядывал девахе в майку-коротышку. «Драго, Ежка, драго…» – отнекивался он.
«Да дай ты ему даром, – подумала я. – Свои же люди. Если каждый перепихон брать с боем…»
– Статья о трансфертах была ошибкой, – поджав губы, сообщил Андрей Васильевич. – Признаем свою оплошность. Редакция «Звэзды» разбередила муть, и фигуранты задергались. Я убежден, ситуация не изменится, Дина Александровна. Денежные потоки не иссякнут, спецслужбы в очередной раз подотрутся, а чешские банки скорее сдохнут, чем откроют свои тайны. Это демократический мир, Дина Александровна, у них свои заскоки… Вы знаете, кстати, что угроза висит не только над вами? В равной степени это касается всех лиц, причастных к выходу статьи и работающих над ее продолжением. Редактора Яна Мнишека, вашего коллегу Яковца, ответственного за источники в финансовых кругах Юлиуса Лойды…
– Откуда вы это знаете? – прошептала я.
– Мы обязаны знать, дорогая Дина Александровна.
– «Мы» – это?.. – я зарядила паузу.
Он посмотрел на меня очень внимательно. На высоком челе отразились сомнения. Но oн их переборол. Улыбнулся и произнес слово, которое я не слышала уже добрых полтора года:
– «Бастион».
И вновь началось безумие. В какой-то краткий миг я уловила искру в его глазах. Он смотрел на дверь. Потом, как некредитоспособный пьяный хулиган, рывком перевернул металлический столик вместе с содержимым, а меня сцапал за загривок и швырнул на пол! Я чуть нос не расплющила. Пришлось упереться ладонями в пол и отклячить заднее место, а не то бы точно каюк… Вокруг загрохотало – я оглохла в один миг. Дико заорала, но не слышала своего крика. Трижды за ночь – блин!.. Почему кто-то носится за мной и так упорно пытается прикончить?.. Я прижалась к полу. Выстрелы следовали от двери, как град по щебенке. Андрей Васильевич перевернул соседний столик и скрючился за ним, уйдя от обстрела. А пули летели куда попало. Охмурявшая бармена девица, не успевшая обернуться, сползала на пол, истекая кровью. Ручки судорожно цеплялись за края стойки. Бармен куда-то смылся. Помещение за несколько секунд превратилось в кромешный ад: пальба, неразбериха… У Андрея Васильевича в руках объявился большой черный пистолетище. В паузах между очередями он привставал и не целясь лупил с обеих рук. Падал обратно, опять привставал.
– Отползайте!.. За стойку! Живо!..
Я схватила сумочку (инстинкт) и куда-то по-тараканьи поползла – оглохшая, спятившая.
– Ныряйте, я прикрою! Уйдем через кухню!..
Я грохнулась за стойку. И вовремя – пули отколотили край плексигласа и обрушили на пол стройный бутылочный ряд – от «Вдовы Клико» до «Будвайзера». Словно сработал фотозатвор на короткой выдержке: запечатлелась мизансцена. Три душегуба – в легких плащах, при галстуках (интеллигенция!) – садили с бедра из коротких автоматов. На физиономиях выраженьица: всех покрошим!.. За спинами – разбитые стеклянные двери. И Андрей Васильевич – готовый к прыжку Тарзана на лиану…
По осколкам ползти невозможно. Я пошла гусиным шагом, обливаясь слезами, волоча по полу сумочку. Позади с треском и звоном обрушилась еще одна бутылочная шеренга. Застучали одиночные – Андрей Васильевич давил на гашетку. И с интервалом послышалась возня: он влетел за стойку и, согнувшись в три погибели, припустил по осколкам.
Внезапно вакханалия стихла. Ухо уловило повелительный окрик и стук подошв. Далеко на улице завыла полицейская сирена (надо отдать должное местным фараонам – приезжают они быстро), заголосила испуганная толпа.
– П-п-полиция… – сказала я. – Эт-то п-полиция…
– В другой раз, – перебил мои констатации Андрей Васильевич. – А ну марш за кулисы!
У него от боя даже проборчик не сбился. Может быть, он андроид-репродактор? А что, прогресс же, бабки-ежки…
Я не шевелилась. Тогда он взял меня за руку (ладно, не за ногу) и куда-то потянул из разгромленного бара. Весьма смутно помню дверь служебного входа (или выхода?), темные коридоры, какие-то приторно-сладкие фруктовые запахи. Пустой переулок на задворках…
Если кому-то интересно, на что способна истеричная баба – после смерти любовника, потери колготок и трех покушений на свою единственную жизнь, – то могу сказать определенно: она способна на истерику. Такси, в котором мы ехали, содрогалось от конвульсий. Меня трясло, как работающую бензопилу. Шофер поминутно озирался, шепча молитвы, а Андрей Васильевич разводил руками и гримасничал: мол, я не виноват, шеф, она сама пришла, странная женщина, странная… Последующие события, пропущенные через призму моей невменяемости, стали жидким киселем, в котором я плавала и не тонула. Меня доставили в какой-то неприметный с дороги домик неподалеку от собора Святого Витта (говорю же, сущая свистопляска). Помню, как сдавали с рук на руки, помню, как все гугукала и упорно не желала, чтобы из меня делали куклу. Помню перламутровые изразцы ванной комнаты, пожилую женщину-нянечку, укутывающую меня махровым полотенцем и бормочущую над душой какую-то нескладицу. Помню, как в киселе возникали десять негритят с одним подносом, потом их становилось меньше: девять с половиной, шесть, три… Потом остался один, действительно негритенок и от горшка два вершка. Нянечка называла его Егоркой, а он не отзывался, потому что был глухой с рождения. Помню свой неуемный аппетит и домашние пирожки с малиной, которые я перемалывала с яростью мясорубки… Помню подушку и успокоительную таблетку из ручищ какого-то коновала…
