– О своих предках?
– И о них тоже. Они часть истории этой земли.
– Благородное занятие, – сказал советник патриарха, – без памяти человек слаб.
– Вот если бы все так думали, как вы, тогда жили бы совсем по-другому… – и бывший школьный учитель бросился в пространные рассуждения о времени, о судьбе человека.
Глаза его блестели, он говорил горячо, возбужденно, забыв о дожде, о холоде. Холмогоров внимательно слушал, слушать он умел. Ни одной новой истины для себя Андрей не почерпнул, зато его собеседник выговорился и резко погас, став похожим на сосуд, из которого выплеснули живительную влагу.
– Везло моим предкам, у всех сыновья рождались. А у меня лишь две дочери.
– Правда?
– Они тоже любят историю, одна живет в Санкт-Петербурге, а другая – со мной, здесь, в Борисове, в школе историю преподает. Но женщина – она и есть женщина, хотя, что Бога гневить, своими дочками я горжусь. И все же что вы искали на кладбище?
– Ничего конкретного.
– Лукавите.
– Находит тот, кто ищет, – произнес Холмогоров. – Наверное, город хотел понять.
– Прошу прощения, – Казимир Петрович крепко сжал локоть Холмогорова, – что вы думаете о гибели отца Михаила?
– Я не следователь. Вашей жизни не знаю, не видел Михаила последние три года. В последний раз встречались в Москве, он заходил ко мне в гости. Ничего не могу сказать, – делиться с малознакомым человеком догадками и предположениями Андрею не хотелось.
– Я твердо уверен лишь в одном: никакие это не сатанисты. Я тридцать лет в школе проработал, дочь моя там работает. Я всех молодых людей в лицо знаю, не было у нас никаких сатанистов, не было и быть не может.
– Но церковь же кто-то осквернил?
– Это хулиганы, наверное, заезжие. Есть у нас плохие люди, как и везде, но чтобы убивать священника… Таких я не знаю.
– Я тоже об этом думал.
– Значит, правильно думали. Если два неглупых человека думают одинаково, то это правда.
– Не всегда, – произнес Холмогоров, – иногда и две тысячи человек ошибаются одинаково.
– Я сказал “два неглупых человека”, – уточнил Казимир Петрович. – Холодно здесь.
Пойдемте ко мне в гости, чаю попьем? Я вам о городе расскажу. У меня документов больше, чем в архиве. Если кому-то что-то о своих предках узнать надо, о том, кому дом принадлежал, все ко мне идут. Скажу вам по секрету, настоящие церковные книги у меня хранятся, а в архиве – копии. Даже отец Михаил ко мне частенько захаживал, мы с ним подолгу беседовали, особенно когда он решил храм реставрировать.
Холмогорову согрело душу слово “реставрировать”. Человек, стоящий перед ним, понимал разницу между ремонтом и реставрацией.
– Пойдемте. Дочь моя будет рада. И хотя Холмогоров не сказал “да”, Казимир Петрович Могилин, поблескивая галошами, повел его через кладбище по едва различимой тропинке, попутно успевая рассказывать о покойниках, лежащих по правую и левую руку. Кладбище для Андрея Холмогорова закончилось абсолютно неожиданно. Двое мужчин оказались на узкой площадке перед самым речным обрывом. Горизонт терялся в серой дымке, виднелись лес, река и стадо пасущихся на другом берегу коров.
– Река! – произнес Андрей.
– Скоро этой красоты не будет.
– Это почему?
– Все уйдет под воду.
– Вы говорите так, словно завтра ожидается всемирный потоп.
– Он будет, я в этом абсолютно уверен. Сколько я ни бился, сколько ни пытался доказать, что нельзя строить гидроэлектростанции в равнинной местности, все бесполезно. В столице приняли решение построить плотину, создать водохранилище. А то, что плодороднейшая земля уйдет под воду, никого не интересует. Несколько деревень, луга, леса, сады, исторические места – такое впечатление, что это никого не интересует, живут лишь сегодняшним днем. Хорошо еще, что кладбище расположено на горе.
– Да уж, раньше о таких вещах думали, смотрели наперед, и не на один десяток лет, а на сотни.
– Пойдемте, – бывший учитель взял за локоть Холмогорова и повел по тропинке, скользкой и узкой, идущей вдоль самого обрыва.
Недалеко от кладбища на отшибе стоял дом из такого же красного кирпича, как и кладбищенские ворота.
– Странный дом, – произнес Андрей.
– И хозяин, надо сказать, не тривиальный человек, он один на весь город.
– Почему окна заколочены?
– Нелюдимый он, хотя вроде человек неплохой – пасечник.
– Это фамилия или профессия?
– Как хотите. И кличка тоже. Его так уже двести лет называют…
Холмогоров не успел переспросить насчет двухсот лет, краевед тараторил без остановки:
– ..его отец и дед тоже пчелами занимались. Пасека у него вон там, за рекой, – школьный учитель ткнул зонт в сторону темнеющего леса. – На краю болота пасека – что-то вроде островка.
Холмогоров, как ни старался, не мог рассмотреть в сумерках ничего, кроме темной массы деревьев.
– Мед у него очень хороший, все к нему бегут, когда ребенок заболеет. Мед, надо сказать, чудодейственный, сам на себе испытал. Придем ко мне – я вас угощу.
– Пасечник дома не бывает?
– Почему же, бывает. Зимой живет в городе, но ставни почему-то не снимает, может, боится, что кто-нибудь через окно к нему заглянет. Бывал я у него дома – ничего особенного, все как у всех. А собаки у него злющие. Откуда он их привез, где нашел? Порода неместная, к воротам никого не подпускают, – и тут же, словно в подтверждение слов Казимира Петровича, послышались звон цепи и громкий лай. – Волкодавы лютуют.
– Настоящие волкодавы?
– Хуже! Страшнее волка.
Через четверть часа двое мужчин подошли к аккуратно выкрашенному деревянному домику.
– Вот и мое жилище, – сказал бывший школьный учитель и, толкнув калитку, пропустил вперед гостя.
Холмогоров оказался на мощенной диким камнем дорожке, ведущей прямо к крыльцу. По обе стороны дорожки росли цветы, по-осеннему пышные: георгины, мальвы, астры. Дверь дома открылась, и на крыльцо вышла молодая темноволосая женщина. На лице у нее тут же появилась улыбка, искренняя и приветливая:
– Снова ты не предупредил, что у нас гость?
– Извини, дорогая, сам не знал. Знакомьтесь. Андрей Холмогоров, извините, отчества вашего не расслышал, а это моя дочь Регина Казимировна.
– Можно просто Регина, – сказала женщина.
– Андрей Алексеевич. Но можете называть меня просто Андреем.
Узкая женская рука оказалась мягкой и теплой.
На первый взгляд обыкновенный дом внутри оказался совсем не таким, как себе мог представить Андрей Холмогоров. Стен практически не было видно, их заменяли книжные полки, стеллажи, а где оставались прогалины, там висели гравюры, фотографии.
– У вас как в библиотеке.
– Книги – моя страсть. Гравюры все подлинные, – хозяин дома разулся, галоши с красным нутром оказались под вешалкой. – Проходите в зал, там места побольше.
Посередине комнаты стоял круглый стол, накрытый длинной скатертью, отороченной бахромой. Над столом нависал розовый матерчатый абажур. В центре стола высилась ваза с желтыми астрами. Шесть венских стульев на гнутых ножках жались к столу.
– Присаживайтесь, Андрей Алексеевич, – Регина подвинула стул.
Холмогоров сел, огляделся. Среди книжного изобилия Андрей с трудом отыскал взглядом маленький телевизор с рогатой антенной. Можно было догадаться, что в этом доме телевизор смотрели нечасто.
На старомодном диване с высокой спинкой, увенчанной овальным зеркалом, лежал клетчатый плед. В гостиной было очень чисто и уютно. Два глубоких кресла, тоже укрытых пледами, стояли под окнами. Между ними – высокий торшер. Хозяин и хозяйка любили читать у окна.
– У вас тут мило, – сказал Холмогоров, – ничего лишнего.
Регина засмеялась:
– Если бы не я, был бы не дом, а склад макулатуры и бесполезной утвари. Отец все заставил бы книгами, завалил бы черепками, утюгами, работающими на угле, подшивками старых газет, журналами. Сколько раз я брала с него обещание, что он не станет больше покупать книги. Все бесполезно. Обещает, а домой вновь и вновь приносит их – охапками. И самое интересное, Андрей, он их приносит и прячет от меня на полках, словно я не увижу, словно не определю, была эта книга у нас или нет.
Холмогоров улыбнулся. Ему нравились люди, которые много читают и мало смотрят телевизор.
– Чайку приготовь. Или, может быть, вы, Андрей, кофе предпочитаете?
– Что вам проще, то и принесите.
– И то и другое, сами выберете. Регина исчезла за двустворчатой белой дверью, и уже через пять минут на столе появилось печенье в стеклянной вазе, фрукты в плетеной корзинке, чашки, чайник, кофейник с молочником, несколько видов варенья и вазочка с медом. Андрей чувствовал себя так, словно попал к старым друзьям, в дом, где уже не раз бывал. Многие книги ему были знакомы, такие же имелись и в его библиотеке.
– Вот, смотрите, так выглядел наш город в тысяча девятьсот седьмом году. Гравюра выполнена на совесть. А вот снимок девятьсот пятнадцатого года. Взгляните, сколько было церквей, а теперь что осталось? Все проклятые большевики разрушили, – произнеся эту фразу, хозяин дома покосился на Холмогорова – так смотрят на лакмусовую бумажку, окунув ее в жидкость: покраснеет или позеленеет?
