оттуда термос с крюшоном, который принес вчера Летчик. Налил в граненый стакан.
– Недурно, – произнес я, отведав терпкий напиток.
Тут появился Фадей. Он был не на шутку обеспокоен:
– По-моему, на подходе у нас ЧП!
– Что стряслось? – напрягся я.
Фадей протянул загребущую руку, схватил стакан с крюшоном и, в два глотка осушив, кивнул:
– Вкусно.
– Ты сюда воду хлебать пришел? – взорвался я. – Что там?
– «Крикун» исчез.
– За ним же топтуны ходили. Я тебе две лучшие бригады «наружки» выделил. Куда он мог деться?
– Обычно выходит с главного входа завода. Есть еще два выхода. Все контролировались наружной службой… Судя по всему, есть еще какие-то лазейки. На заводе его нет.
– А на заводе за ним не присматривали?
– «Наружка» на режимных объектах не работает. Присматривали люди местного опера. Но Ложкин говорит, после обеда «Крикун» как исчез незнамо куда, так и не видели его больше.
– Веселые песни получаются. Залихватские. Потеряли главного подозреваемого… Может, объект срисовал наших топтунов? И выходит, «Николай Николаевич» засветился.
«Николаем Николаевичем» мы называем наружное наблюдение. Они же «топтуны, разведка, слежка, филеры». Люди незаметные в толпе, артистичные, меняющие одежду и грим, обменивающиеся одними им понятными знаками, как масоны. И главное – зоркие, наблюдательные. Очень эффективный инструмент при бережном использовании. Вот только не всесильный. Могут упустить объект, особенно когда им говорят, что главное не проколоться. А могут и засветиться – это хуже всего, поскольку явный сигнал фигуранту: «за тобой идет охота».
– Вряд ли светанулись, – покачал головой Фадей. – Там Женя Рубан старший. Опытен. Осторожен. Чувствует безошибочно, когда объект кормой начинает крутить.
– Ладно, версий можно вагон нагрузить. Главное, что дальше?
– Найдется эта ползучая гадина.
– Не уверен… Выставляем пост у общаги. Пост у завода. Агентуру сориентировать.
– Да расставлены все посты. Я ж не ребенок.
– При появлении задержать. Лучше без шума, но как получится. Понятно?
– Предельно… Морсу еще налей. А то в горле пересохло.
– Да на! – Я пододвинул к нему весь термос. – Залейся…
За последующие пару дней активные мероприятия по розыску Кирияка результатов не дали. Оперативники из «эскадрона» и группы наружного наблюдения метались по городу – по местам возможного пребывания фигуранта. Вокзалы и автобусная станция перекрыты. Поставлен на ноги негласный аппарат. И ничего.
Прошлую ночь я практически не спал. Все мы рядили и гадали с сотрудниками, что делать. И сейчас на часах уже одиннадцать тридцать вечера. Пора заканчивать. Все равно на работе ничего не высижу. Только устану еще больше, стану раздражительным и сорвусь на ком-нибудь. А этого делать нельзя ни в коем случае.
Можно, конечно, завалиться дрыхнуть в комнате отдыха. Но у себя на квартире я не был уже пять дней. Она вообще на месте или дом уже провалился? Так что двинем до дома, до хаты. Накапаю полсотни капель настойки валерьянового корня – обычно помогает. И рухну на кровать. А утром – с новыми силами на новый круг…
Я выключил в кабинете свет. Опечатал своей печатью сейф, потом входную дверь. По привычке оставил сторожевичок – крохотный и почти незаметный кусочек бумажки в дверной коробке. Если утром не увижу – значит, в кабинете кто-то побывал. А это уже тревога и требует принятия мер.
Внизу я сообщил дежурному, где меня искать.
– Сашок, запрягай каурую, – махнул рукой моему верному водителю Саше Платову, точащему лясы в дежурной части с помдежем.
По полуночным пустым улицам до дома на машине ровно семь минут езды. Сегодня неожиданно стеной обрушился дождь, а потом на город опустился туман, придав ему таинственные очертания, отозвавшиеся в моей душе тоскливым неземным чувством.
Я казак и должен любить бескрайнюю степь. Но я люблю город. Степь освобождает душу своими необъятными просторами. А город запирает ее в лабиринт улиц, опутывает мостовыми дорог, убаюкивает цокотом копыт по брусчатке и гулом моторов авто, ограждает тумбами театральных афиш. Город – это бесчисленные ячейки комнат и квартир для запирания там человека. Это набор коробок домов, где плотно упакованы жители. И где существуют их важные или мелкие тайны. Над городом будто висит полог, прикрывающий его от остальной Вселенной. Степь – это свобода. Город – иерархия власти, хранителем и адептом которой я являюсь…
– Не жми на газ, – сказал я. – Давай прокатимся спокойно.
– Ну, так можем дальней дорогой, – понял мой неожиданный романтический настрой водитель.
И устроил экскурсию по городу. Проехали через старые узкие центральные улочки, где раньше жил мастеровой люд. Потом проспект с солидными купеческими особняками, доходными домами и пожарной каланчой. Вон дом с покатой крышей и вычурным орнаментом на фасаде – туда номенклатура рванула из «Терема». Первый секретарь обкома, председатель исполкома и Гаевский там же. У дверей прохаживается милиционер, стережет начальственный покой, сейчас мягко покрытый пушистым мороком тумана.
Проехали набережную. Там туман не такой густой, и видна в свете прожекторов пристань с застывшими баржами и буксирами. Кран что-то грузит – ни днем ни ночью покоя нет нашему речному порту.
От набережной подъем через монастырь – до сих пор действующий. В двадцатые его разгромило ВЧК – надо сказать, за дело. Там любили прятать беляков, антисоветский элемент и заниматься антинародной агитацией. И вот три года назад открылся снова. Новая конституция. Свобода совести и вероисповедания. Так что пусть будут.
А вот длинный серый пятиэтажный с колоннами дом. Здесь проживают сотрудники НКВД, прокуратуры и областного исполкома. На пятом этаже моя крошечная однокомнатная, но своя, квартира. Кухня с печью для готовки, которой я не пользуюсь – обхожусь примусом. Ванная с газовой горелкой. Центральное отопление. Безумная роскошь на фоне рабочих бараков, которые, впрочем, уже уступают место крепким кирпичным домам для трудящихся.
Я по большому счету могу жить и на работе. Хотя уют и свой дом всегда ценил. Он для меня приют одиночества и размышлений. И мне нравился вид из моего окна – на спускающиеся к реке с холма двухэтажные домики и церкви.
«Эмка» остановилась. Я вышел. Потянулся так, что кости хрустнули. Щелкнул бензиновой зажигалкой. Закурил.
Машина стояла с включенным мотором. Саша не только мой личный водитель, но и телохранитель. Будет ждать, пока я не войду в подъезд и на пятом этаже не зажжется свет. Такие правила.
Я огляделся. Сегодня прилично похолодало, мокрая зябкость ползла под легкий пиджак. Туман стал еще гуще.
Меня что-то как кольнуло в спину. Чей-то взгляд. Я резко обернулся и увидел будто плывущую в мою сторону в тумане и призрачном свете ночных фонарей долговязую зыбкую фигуру. Она с каждым шагом материализовывалась все четче и яснее.
Рука шофера скользнула к кобуре. Он мог бы быть ковбоем и
