уже не хватает, – посетовал Фадей, подписывая следующий акт передачи.
– Так сколько времени хапали! – заметил я.
Да, если бы все изъятое мы оставляли у нас, то Управление превратилось бы в лабаз. Хорошо, что обращенные в доход государства деньги и драгоценности сдаются в Гохран, а прочее барахло свозится на специальные склады конфискатов. Такое отличное местечко, где номенклатура и к ним примкнувшие могут за смешные деньги, а то и бесплатно пополнить свои запасы.
Со складов конфискатов лично я в жизни ни одной вещи не взял. Дело даже не в равнодушии к барахлу. Мне казалось, что на всем этом отпечатки грязных рук, и я сам замараюсь, если возьму хоть что-то. Но мои убеждения разделяли немногие. Паслись там и партийные деятели – видели даже первого секретаря обкома. И некоторые наши сотрудники не брезговали.
– Императорский фарфор, – открыл коробку Фадей. – Почему-то они его любят больше всего. Притом лучше со своей индивидуальной историей.
– Ну да. Чашечка со стола Романовых, – кивнул Полозов. – И новый хозяин светится от счастья, что у него посуда тех самых ненавистных правителей, которых всем народом сносили.
– Приобщаются к истории. Еще сильно уважают меха, бриллианты и хрусталь. Бархатные портьеры – это обязательно. И ведь когда-то сами считали все это символами угнетения трудового народа жалкой кучкой паразитов. – Фадей вытащил фарфоровую чашку и критически осмотрел ее. – Это что же выходит? Значит, в Революцию плечом к плечу с нами они бились вовсе не против эксплуататоров, которые за счет нищего народа мехами и драгоценностями обвешались. А за то, чтобы самим завернуться в меха за счет того же народа. Эдакие князья и фон-бароны с партбилетами.
– Слаб человек. Имеет обыкновение быстро падать с пьедестала, если его не держать за шиворот… Или за горло, – вздохнул я.
А ведь и правда. У власти сейчас поколение революции и Гражданской войны. Люди хаоса бытия, торжества новой идеи, оплаченной кровью. И вот пришла победа трудящихся, стремительно строится социализм. Вот тут многие пламенные большевики не выдержали испытания властью и бытом. Как отгремели битвы, их душа потянулась к мещанскому уюту. К комнате с металлической кроватью с шишечками, сеткой и пышными пуховыми подушками. А дальше – больше. Мещанство и жадность затягивают как болото. И вот уже в шкафу бывшего лихого кавалериста висят пятнадцать костюмов, а на полках пылится полсотни серебряных и золотых портсигаров. И еще у них откуда-то пробуждается такое начальственное чванство, которому могли бы позавидовать даже царские чиновники. Был красный командир, стал мелкий буржуйчик и провинциальный политический интриган.
А тут еще повалил в партию по октябрьскому призыву 1927–1928 годов, когда ВКП(б) расширилась в полтора раза, разный ушлый народец. Из тех, чья голова занята не столько классовой борьбой, сколько примитивным стремлением приникнуть к живительным распределителям, сладко жрать и красиво одеваться в стране, где карточки и катастрофически не хватало самого необходимого. А еще магнитом тянула их хоть маленькая, но власть. Пронырливый алчный эгоист стал наполнять партийное и советское пространство своим дряблым телом, грозя однажды занять его безраздельно… Человек. Вот такой он, обычный человек. Упорно тащащий в своем багаже свою животную суть, когда ему наглядно показывают путь светлого разума.
– Гребут – и все им мало! – все возмущался Фадей. – Вот зачем?
– Дорвались! – пожал я плечами. – Для перерожденца и перевертыша вещь становится целью. И самое страшное, с какой энергией эти люди лезут наверх. И сколько уже пролезло.
– А чему удивляться? Ребята активные. Напор, нахрапистость и чувство собственника – это залог их карьерной успешности. Ты погляди на них. Они же кучкуются вместе, роятся, жужжат. Их друг к другу тянет – чуют родную кровь. Создают союзы и коалиции. Дружат домами, чтоб было перед кем хвастаться мехами и императорским фарфором. Смотрят на трудовой люд как на букашек. В мыслях присвоили себе закон, да и саму партию. Мол, это их закон. Их партия. Их, а не народное имущество. Все замазаны. Все у них схвачено. И все они счастливы.
– Это так, Фадеюшка. Но об одном они как-то не думают. О том, что однажды придет оперуполномоченный и скажет – все, хватит. И все эти клановые достижения, все их хрустали и шмотки, все, что ими схвачено, обратится в пыль. Карета превратится в тыкву. А потом – суровая тройка.
Фадей поставил коробку на место. И отметил ее в акте. А я еще раз оглядел плотно заставленные полки и чихнул от пыли.
В комнату зашел наш главный следователь Грац. С интересом посмотрел на изъятое. Тут же с обезьяньим любопытством полез в коробку:
– Что это у нас?
– Троцкистский императорский фарфор, – пояснил Фадей.
– О как! Очень хорошо. Когда на склад конфискатов?
– Скоро. Не пропусти. – Фадей похлопал начальника следственной группы по плечу.
– Ну а что тут такого? – недоуменно посмотрел на него Грац.
Я знал, что он забил конфискатами всю свою квартиру. Теперь вместе с женой гоняет чаи из чашек китайского фарфора.
– Знаешь, Ефим Давидович, – вкрадчиво начал Фадей. – Оперативная информация поступила. Враги про склад конфискатов прознали. И теперь, когда чувствуют, что их час приходит, смазывают барахло редким ядом из Центральной Африки. Его даже кипяток не берет. Но от соприкосновения через месяц судороги начинаются. Летальный исход – семьдесят процентов. Были уже случаи.
– Да ладно страхи наводить. Ты у нас шутник известный, – натужно хмыкнул Грац. Но тут же вернул в коробку фарфоровую статуэтку.
А когда вышел из помещения, начал энергично отирать о брюки ладонь, которой касался «отравленной» вражеской посуды.
– Не поверил, но подстраховался, – отметил Фадей.
– Все, пора с экскурсией в наш музей заканчивать, – бросил я. – У меня еще допрос очередного троцкиста.
– Дело хорошее, – оценил Фадей. – Спроси, где он императорские вазы зарыл. У Граца день рождения на носу. Подарим…
В худосочного и желчного «Брюнета» будто бес вселился. Отвечал он на мои вопросы нервно, на грани истерики. Правда, достаточно толково и с циничной бесстыдной искренностью.
– Какие задачи ставились перед троцкистским подпольем? – спрашиваю я.
– Укрепление связей с оппозиционно настроенными членами партии. Развал изнутри партийного единства. По возможности дезорганизация промышленности, сельского хозяйства. У верных сталинцев ничего не должно получаться.
– А страна? Ее промышленная мощь? Вы готовы ее подрывать? Вы о стране вообще думали?
– Страна без головы – это ничто. Сколько танков и тракторов ни наклепай, главное – голова. А голова Сталина – она пустая. В отличие от головы Троцкого. Вы уж мне поверьте.
– То есть экономическая и организационная катастрофа ваших соратников устраивает?
– Как и в семнадцатом устраивала большевиков и социал-демократов катастрофа Российской империи. И мировая война устраивала. Хотя, с
