Для пролов кладбище — это инструмент управления собственным поведением. Их покойники — верстовые столбы. Быстрому кораблю для навигации нужен неподвижный маяк. Шустрому контрабандисту для выживания нужен неподвижный пограничный столб. Варясь день за днем в житейской рутине — как заметить, куда ты идешь?
Принц Датский, взяв в руку череп бедного Йорика, совершил моментальное путешествие в прошлое. Память — это намного сильнее и точнее, чем дневник. Но ей нужен подходящий импульс.
Сядь на скамеечку в погожий денек. Налей себе сто грамм. Выпей и посмотри на вправленную в камень фотографию. Механизм сработает сам собой: проявит острое, пусть печальное, воспоминание; запахи, свет, мысли — все станет как тогда. Память перенесет в прошлое. И оттуда можно поглядеть на «сейчас»: что удалось сделать, что нет, какие надежды сбылись и какие иллюзии рассеялись. И так ли уж много потерял тот, кто не живет больше буднями? И много ли выиграли оставшиеся? На кладбище в голову приходят любопытные мысли… Наши покойники — наши маяки.
В одном южном городе целая улица вымощена надгробными плитами с еврейского кладбища: так хозяева снизили активность местной общины. Сделали людей податливей. Мертвые — сильный инструмент саморегуляции для живых. Но, конечно, только для тех, кто этих покойников лично знал.
Так ли, иначе, кладбища для людей — серьезное дело. Города без них не стоят. И жизнь без них идет как-то криво.
Московские могильщики — ребята на подбор. Трезвые, крепкие, обходительные. Душа радуется, когда смотришь, как ловко и аккуратно они ладят новый холм, как грамотно и профессионально украсят могилу похоронными красными гвоздиками. И как бережно и серьезно ведут разговор с заказчиком.
Почти все московские могильщики сидели. Пожалуй, это самая лучшая реабилитационная программа для бывших зеков, о которой кто-либо когда-либо на Москве слышал.
Хорошо, когда родные лежат недалеко от дома: часто можно ходить. Но центровые кладбища давно переполнены. И новых покойников возят хоронить за сорок километров от Окружной.
За чертой города все немного не так. Здесь не успел еще подняться лес. И оторопь берет, когда видишь перспективу: холмики, холмики, холмики, от горизонта к горизонту выпуклое необъятное поле в крестах. А повернешься в другую сторону — тоже не лучше: заброшенная пашня, пространство совершенно без границ. Для тех, кто сегодня пьет, для тех, кто сегодня спит, для грешников и праведников, всем место здесь есть… Конечно, кое-кто из горожан ляжет в чужой земле, кто-то отправится блудить к русалкам, но большинство попадут сюда. И это правильно. Ведь так положено человеку.
По будням здесь пусто. Да и по праздником народу немного. Далековато все-таки. А уж ночью и вовсе никого нет.
Это Москва никогда не темнеет. В ночных облаках зарево над центром играет до утра. Тьмы нет в большом городе. Но за городом жизнь другая. Уйдя из-под купола за Окружную черту, горожане теряются. Они стоят и ждут, хлопая ресницами: когда же глаза привыкнут ко тьме?
Не дождутся. Сегодня ночью над кладбищем не будет луны. Сегодня ночью тьма здесь ляжет особенно густо. И туман, что уже пополз из травы, окажется самым плотным и неразбавленным за весь месяц. Те, кто ночью не спит, сегодня будут в ударе. А света до света не станет совсем. Есть емкое и жуткое название кладбища для официальных бумаг: полигон. Так вот, страшно, страшно сегодня будет на одном из подмосковных кладбищ-полигонов. И очень темно.
На вершине холма рявкнул движок. Две невесомых трубы фарного света поднялись вверх, и сизые и лохматые космы тумана повисли на их огненных стенах. Через миг свет рухнул на дорогу. С гребня вниз покатилась машина. Она подпрыгивала на высоких буграх, она вздрагивала на асфальтовых трещинах, она проседала в залитые холодной водой промоины. Зудел на одной ноте радиаторный вентилятор, и от этого ход машины казался плавней, чем это было на самом деле.
Под горой передние колеса осторожно покинули асфальт. Слева направо качнулся корпус, едва слышно скрипнули пружинные амортизаторы. Еще несколько метров — и фары погасли. Движок стих.
Ничего кругом нет. Ничего. Сколько ни смотри в темноту, ничего не видно. Господи, страшно-то как слепым жить на белом свете…
— Зажги ближний свет, — сказал Добрый День. У него было такое ощущение, будто он произнес эти слова на ощупь. Обернулся к сидевшему рядом Лехе:
— Вылезай. Приехали.
На улице Леха скрестил руки. Потом провел ладонями по локтям. Казалось, там выступил иней: неприятный у него был сосед всю дорогу.
Пряди желтой травы под ногами. Островки потеснившей ее зелени. Трава не трава — так, мох. Дальше в луче фар Леха видел кресты. Ровные ряды деревянных крестов в шахматном порядке занимали все поле.
Леха поднял голову. Нечто бесформенное и черное нависло сверху. Оно только что приплыло и собиралось спуститься и растереть об землю ночных посетителей своим каменным животом. Опоясанные кольцами голодные хоботы спускались к земле все ниже. Все ближе они подбирались к лицу. Слепые, они выслеживали теплые облачка пара, что тянулись вверх от губ незваных гостей…
Леха почувствовал, что инстинктивно задерживает дыхание.
Добрый День тоже посмотрел вверх. Тьма и есть тьма. Чего туда глядеть? И вдруг увидел валькирию. Костлявая голая стерва с зелеными глазами проплыла над ним. От нее слабо пахло чесноком и «Obsession for men». Она обернулась, посмотрела Доброму Дню в лицо. И пропала во тьме.
Добрый День почесал затылок и задумался: к чему бы этот запах?
Коля в это время искал в багажнике лопату. Лампочка в багажнике давно перегорела, и он перебирал, громыхая, железки на ощупь. Потом обошел машину с другой стороны. Остановился перед капотом. Коля не верил ни в какую нечисть. Но подходить сейчас близко к Доброму Дню не решался: от него шел холод. Могильный сырой холод.
Вогнал лопату в землю. Выворотил ком. Распрямился, посмотрел на Леху. Сделал два длинных шага и снова копнул. Опять посмотрел на Леху. «Поместится», — сказал его взгляд. И начал рыть.
Мужик работал размеренно, каждый взмах лопаты не просто так; Коля копал со смыслом, оставляя на склонах небольшой скос наружу, чтобы земля не ссыпалась вниз. Он не понимал, зачем Добрый День затеял весь этот цирк, для чего клиент ехал не в багажнике, а на заднем сиденье.
Добрый День не смог бы ему на это ответить. Вернее, не захотел бы. Все дело в том, что Добрый День струсил. Вот заловит ОМОН на шоссе. Труп в багажнике — как ни крути, это труп. Это уголовное дело. И ни деньги, ни связи здесь ни при чем. Не отмажешься. А так — сидят два нетрезвых коммерсанта на заднем сиденье, и черт их разберет, кому из них верить. Они ведь все хороши. Своруют деньги, а потом милицейский широкий лоб вместо своего подставить норовят. Поди разбери, кто из них кому сколько должен… Вот поэтому-то и был жив до сих пор Леха.
Туман подползал ближе. Скоро башмаков не будет видно. Течет, как вода. Довезти клиента до кладбища — девяносто процентов дела. Добрый День посмотрел на Колю. Тот уже скинул куртку, было видно, как под тонкой водолазкой ходят мышцы. Вроде Коля не торопится, а куча мокрой глины растет быстро. Хорошо! Однако валькирия предвещала бой.
Валькирия предвещала бой…
— Коль, брось лопату. Отдохни, — сказал негромко Добрый День. Толкнул Леху. — Теперь ты копай.
— Не буду, — пробурчал Леха.
— Я тебя сейчас замочу. Надоело мне тебя сторожить. Потом помогу ему копать. Быстрее получится, да? Согласен? Но копать мне лень. И ему лень. Поэтому рыть землю будешь ты. Я тебе целый час жизни дарю.
Коля заржал. «Прикольщик, Добрый День. Ну, прикольщик! Одно слово, отморозок». Бросил лопату, вытер с лица пот. Взял с капота куртку, полез во внутренний карман за сигаретами. Похлопал по карманам — а зажигалки-то и нет. Где-то посеял. Подошел к машине, воткнул прикуриватель.
Леха снял пиджак, аккуратно свернул, положил на капот. Взял лопату. Вздохнул и осторожно наступил в вырытую яму.
Добрый День подошел ближе. Потом сел на корточки перед капотом, прислонился спиной к теплому радиатору. Прикрыл глаза.
Равномерно чавкала глина. Хорошо копает. Слышно, как зевнул Коля. Где-то высоко-высоко гудит самолет. И ночь кругом. Тьма. Кладбище. Сырость.
Сейчас он рубанет лопатой слева. Или пырнет? Нет, наверное, рубанет. Лопата — большая сила, когда в умелых руках. Добрый День вдруг спохватился: а если он левша? Да нет вроде. Не левша.
И тогда Добрый День примет обещанный валькирией бой. Можно ребром ладони в висок. Или под подбородок? Тоже неплохо. Добрый День не знал еще, как он поступит. Он только жмурился и сопел в ожидании нестерпимого и жгучего кайфа, что обещала ему летучая зеленоглазая тварь.
В луче фар поблескивали таблички с написанными именами и датами. Свежие даты. Таблички недолго простоят. Мастера, глотая вредную пыль, уже режут буквы на каменных плитах, подводят их золотом. А пока пусть будут таблички. Нельзя же человеку лежать совсем без ничего. Чавкает глина. С невидимого во тьме челнока сваливаются нити тумана; пока ветерок вдруг не спутал их все, не смешал в паклю. В сизое мочало, что цеплялось к крестам. А воздух-то какой! Нет, хорошо все-таки, что выбрались за город — хоть воздухом подышать.
