Максим нес всю эту ахинею только затем, чтобы понять, насколько коррумпирована тут полиция и насколько она предана своему продажному комиссару. По невольной реакции людей многое можно понять. Этим трем бугаям было, кажется, наплевать на все родственные связи задержанного. «Ну, и черт с вами», – подумал Максим, когда его затолкали в каменный мешок камеры.
Полицейский участок этого небольшого городка располагался в том, что осталось от полуразрушенной древней крепости, которые тут называли «казбах». Их было много по стране, и сохранились они вдоль дорог и во многих населенных пунктах еще со времен прихода сюда арабов, потеснивших кочевников. В этих же крепостях располагались в колониальные времена подразделения французского гарнизона. Теперь же многие крепости окончательно разрушились. В столице и крупных городах их еще поддерживали в приличном состоянии ради туристов.
Здесь, в Тубкале, крепость тоже почти вся развалилась, но каким-то чудом сохранились внутренние постройки. Каменные строения, в которых в давние времена хранились запасы, стояли среди остатков стен и рухнувших башен. Говорят, что сохранились подземные коридоры, которые вели раньше в башни и другие места крепости, но желающих лезть туда не находилось. Использовались под камеры для содержания задержанных и нижние этажи, которые раньше были погребами.
Максиму вывернули карманы, но искать там было нечего. Полицейские ограничились тем, что отобрали у него чистый блокнот и авторучку. Правда, пришлось вытащить и сдать им брючный ремень и шнурки из ботинок. Да еще Максим успел повернуть две половинки авторучки в положение включенного радиомаячка, чтобы Демичев смог запеленговать его нынешнее положение.
Противно лязгнула задвижка, и перед Максимом открылась маленькая камера, куда спускались две каменные ступени. Камера оказалась маленькой, со сводчатым потолком. Три стены были выложены из крупных каменных блоков, а четвертая из красного обожженного кирпича. Небольшое окно под потолком, забранное толстыми железными прутьями, и две двухъярусные кровати из металлических труб, окрашенные синей краской. Никаких лавок, столов, никакой раковины и унитаза. В углу зияла зловонная дыра в полу, которая и служила тут туалетом.
На Максима уставились две пары глаз. Двое берберов с сухими морщинистыми лицами сидели на левой кровати, поджав под себя ноги. Головы закутаны в их национальные тряпки – литамы, ноги босые и грязные, а глаза настороженно-испуганные.
На другой стороне на нижнем ярусе на грязном матрасе лежала потная волосатая туша. Над огромным животом вдруг приподнялась всклоченная голова с заросшим волосами лицом. Лицо было европейского типа и имело абсолютно бандитское выражение. Максим поморщился, оглядев обстановку, и решил, что стоит забраться на верхний ярус и подождать дальнейшего развития событий. Он не знал содержания разговора комиссара по телефону. И даже не догадывался, что комиссар на радостях забыл передать своим полицейским приказ поместить «журналиста» в одиночную камеру. В любом случае причины ареста Максима были, и он о них узнает очень скоро.
– Эй ты! – рявкнуло по-французски волосатое чудовище и грузно уселось на кровати. Металлическая сетка угрожающе заскрипела под тяжестью человека.
– Ну? – остановился Максим.
– Тут порядок такой, – поскреб француз волосатую грудь волосатой рукой. – Я хочу пить, ты приносишь. Я хочу курить, ты достаешь…
– Ты хочешь в туалет, и я сажаю тебя вон на ту яму, – закончил Максим мысль француза.
Берберы втянули головы в плечи, видимо, ожидая, что сейчас разразится настоящая гроза. Волосатый с открытым ртом уставился на новичка, а потом громко расхохотался, оскалив желтые прокуренные зубы.
– А ты весельчак! – ткнул в сторону новичка француз пальцем с грязным обгрызенным ногтем. – Мне это нравится. Давай, валяй!
Француз повалился на матрас и заложил руки за голову.
– Чего давать? – равнодушно поинтересовался Максим.
– Пляши! Тут скучно, а я привык к веселью, к шумным пирушкам. Это когда я не сижу. Но и когда я сижу, я тоже люблю повеселиться.
– И что? – усмехнулся Максим. – Веселись, вон сидят два клоуна, а я пошел спать.
– Эй, ты! – рявкнул француз.
Он спустил ноги с кровати, грузно поднялся и повернулся спиной к Максиму. Во всю спину красовалась надпись «Иностранный легион» и цифра «2001». На плече мелькнуло что-то вроде стилизованного изображения раскрытого парашюта. Ну ясно, головорез!
– Видел? – прорычал француз грозно. – Я шутить не люблю! Если не слышал, то запомни, что меня зовут Носорогом!
Француз был одного роста с Максимом, но разжиревшее тело бывшего легионера было килограммов на тридцать тяжелее. К тому же одышка, к тому же отсутствие регулярных физических упражнений, алкоголь, курево… Максим посмотрел французу прямо в его мутные глаза.
– В Тулузе, где я родился, – медленно проговорил Максим, – «носорогами» называют мужей, которым неверны их жены. Так как, ты сказал, тебя зовут? Я не расслышал.
– Что-о? – заревел француз, бешено вращая белками глаз. – Я тебя…
Огромная волосатая туша надвинулась, как настоящий носорог, только шерстистый, какие водились в глубокой древности на Земле. Потная пятерня протянулась к лицу новичка, который посмел насмехаться. Максим резким движением отвел протянутую к нему руку в сторону, приложил вытянутые пальцы рук к волосатой груди бывшего легионера, а потом резко сложил пальцы, нанося удар в грудь без размаха. Сила такого удара каждой руки Максима была килограммов по десять, и француз, с шумом выдохнув, отшатнулся назад на пару шагов.
Потирая грудь и выпячивая челюсть, он наполнялся настоящим бешенством. Легионер еще не понял или не хотел осознавать, что встретил настоящего сильного бойца, а не пьянчужку-драчуна в одном из кабаков европейской части столицы. Кулак со свистом разрезал воздух. С учетом массы волосатого тела, удар был бы сокрушительным, если бы попал в цель. Но Максим сделал еле заметный шаг влево, выставив руки перед собой. Повинуясь инерции, тело француза прошло мимо него.
Пальцы Максима сжались на запястье француза, нащупав точку пониже большого пальца. Вторая рука уперлась в плечо, помогая телу противника продолжить движение. Рывок назад, толчок раскрытой ладонью в лоб, и огромная туша со страшным шумом опрокинулась на бетонный пол. Максим остался стоять, брезгливо потирая пальцы рук.
Француз оперся на руки и приподнялся над полом. Его лицо выражало крайнее недоумение:
– Это что… Это как ты меня?
Бывший легионер оценил легкость, с какой его уложили на пол. Бешенство прошло, а на смену ему пришло профессиональное восхищение умением противника. Противник оказался достойным и, наверное, из своих.
– Клянусь Распятием, меня еще никто так ловко не опрокидывал! Легионер?
Максим ухмыльнулся и протянул дружески руку, помогая французу встать.
– Нет, не легионер, – покачал он головой. – Но есть в мире и другие подразделения, которые тоже неплохо готовят. Согласись!
Француз растопырил пятерню для рукопожатия и гордо представился:
– Сержант Мишель Лафарж, Второй парашютный полк.
– А меня зови просто Максимилиан. И что ты делаешь в этой дыре, легионер?
– А-а! – Француз небрежно махнул рукой и потащил Максима на свою кровать. – Это все в прошлом, а здесь я… Одним словом, опустился я на самое дно. Две судимости, разгульная необременительная жизнь.
Максиму пришлось приложить массу усилий, чтобы разговор велся на любую тему, только бы не о нем самом. Журналист, и все, а остальное неважно. Лафарж оказался человеком осведомленным в криминальной сфере. Хотя он и не особенно распространялся о своих личных похождениях, Максим заподозрил, что бывший легионер промышляет грабежами. Расписывая жизнь на юге страны, Лафарж охарактеризовал ее как бандитский угол со своими законами.
О перестрелке возле заправки на дороге он слышал и был возмущен. Хозяина-француза он знал и считал, что мелких предпринимателей, да еще французов грабить нехорошо. А в том, что это была попытка ограбить француза, он не сомневался. Шепотом Лафарж намекнул, что подлых арабов перестреляли европейцы, и одна из них была женщина. Теперь их ищет полиция и еще кое-кто, но все бесполезно. Оба как в воду канули. Если бы полиция или подлые арабы их поймали, то Лафарж, как он считал, об этом обязательно бы узнал. И комиссар Джамай, это Лафарж знал точно, тоже связан с этими бандитами.
К вечеру в камере стало прохладнее. Перестали доноситься звуки жизни и деятельности полицейского участка. Стало даже слышно, как за окном по камням бегают ящерицы. Лафарж уже потирал руки, сообщив, что приближается время ужина. Не ахти какая тут еда, но терпеть можно. Хотя и кормят только два раза в день. Разговоры между Максимом и бывшим легионером сводились в основном к еде, бабам и похождениям самого Лафаржа. Разговоров о себе Максиму удавалось избегать. Точнее, уходить от них, сводя все на другие темы.
