– Не хотел вам говорить, Иван Петрович, – безобидно начал Бирчин, – но уж как-то к слову пришлось. Сразу оговорюсь: я не сторонник всяких там полицейских мер, вы знаете. Я, можно сказать, сам от этого пострадал и терпеть не могу произвола. Но вот моя охрана… Это несколько другое дело… Они профессионалы и делают свою работу так, как их научили. Поэтому, заботясь о моей безопасности, они установили под этим вот столиком микрофон и, совершенно никого не желая обидеть, записывают все, о чем здесь говорится, на магнитофон. И записывают давно, надо заметить, едва ли не с первого дня моего тут заселения. Так что, как вы понимаете, почти все, о чем мы с вами говорили, зафиксировано на пленке. А говорили мы о многом, не правда ли? В том числе и о государственных тайнах, как это ни прискорбно. Исходя из этого, дорогой Иван Петрович, и ни в коей мере не желая вас шантажировать, я просто хочу спросить: может быть, вы измените свое решение? Кстати, если вы так опасаетесь за свою семью, сумма может быть и удвоена. Как вам такое предложение, Иван Петрович?
Побледнев сначала до того, что его румяные щечки приобрели серый цвет, Травкин долго сидел, не говоря ни слова. Да и что тут было говорить? Теперь он не принадлежал себе и должен был выполнять все, что от него потребуют. Круг замкнулся, и выхода из него нет.
Единственное спасение – деньги, пришел к выводу Иван Петрович. Только они могут послужить гарантией того, что остаток дней он проведет в благополучии и относительном спокойствии. А раз так, то не стоит и трепыхаться, зарабатывая себе преждевременный инфаркт. Он еще поживет, и как поживет! Иван Петрович, на щеки которого взошел легкий румянец, исподлобья глянул на своего старого и верного друга.
– Пять миллионов… – хрипло выговорил он. – Авансом.
– Я всегда знал, Иван Петрович, что вы разумный человек, – отозвался Лев Осипович. – А знаете что? Давайте сейчас поедем в одну шикарную ресторацию. Посидим, расслабимся по-настоящему. Там такие девочки… Заодно и обсудим все до конца. Само собой, я угощаю. Вы же мой гость, и гость желанный. Едем, Иван Петрович?
Травкин, чтобы уж совсем не потерять лицо, помедлил с ответом, потом по-гусарски махнул рукой и выдохнул:
– Едем!
14 июля 2003 г., Верхнеозерск
Наташа почти не помнила, как добралась до дороги. Ползла, ползла по траве, петляя среди кустов и деревьев, почти ничего не соображая и думая только о том, чтобы уйти от свалки как можно дальше. Порой ей казалось, что за ней бегут, уже слышался поблизости топот ног, – и тогда она ящерицей кидалась в ближайшие кусты, забиваясь в траву, ветки, листья, чтобы спрятаться от этих кошмарных людей. Убедившись, что ей показалось и никакой погони нет, а просто шумит ветер и в горле оглушительно стучит ее собственное сердце, Наташа выползала из убежища и, почти теряя сознание от усталости и боли, продолжала путь.
Передвигалась она преимущественно ползком и на коленях. Иногда, опираясь на ствол дерева, становилась на ноги и пыталась хоть немного пройти пешком, потому что колени и локти были поранены и кровоточили. Но голова сразу начинала сильно кружиться, свернутая шея отзывалась нестерпимой болью, в глазах плыли красные круги, отчего ноги подкашивались, и, сделав несколько десятков неверных шагов, Наташа снова сползала на землю. Она страшно устала, и было настойчивое желание лечь на траву и хоть немного поспать… Отгоняя от себя этот соблазн, который сделал бы ее совершенно беспомощной на долгое время, – а погоня-то не дремлет и повсюду ищет ее, – она упорно ползла вперед, пока не расслышала явственный гул автомобилей.
Дорога! Это была дорога, единственный ее шанс на спасение. Выйти к ней, остановить попутку – и скорее в город, где люди, милиция, больница – избавление от этого ужаса… Сначала она долго не могла определиться с направлением. Стояло раннее утро, и движение в этот час было еще очень слабым. В самом деле, кому не спится в пять часов утра? Только сумасшедшим да еще, может быть, дальнобойщикам, которые идут по маршруту круглые сутки. Но здесь не проходила крупная магистраль, и большие автофургоны сюда заворачивали редко. Поэтому, услышав пару раз гул идущей по трассе машины, Наташа затем надолго теряла возможность идти на звук. Определив лишь примерное направление, она упорно ползла в ту сторону, пока не проезжала другая машина и не оказывалось, что надо двигаться совсем не туда. Так она мучилась долго, пока движение не стало чуть более интенсивным. К тому времени, когда гул шоссе стал слышен совсем хорошо, она уже почти не могла двигаться дальше. Сознание покидало девушку от малейшего усилия, и только какая-то слепая ярость против своей слабости толкала ее вперед.
Водитель хлебного фургона, везущий из города хлеб в деревню, увидел лежащую на обочине девушку с протянутой окровавленной ладонью. Зрелище для тихой лесной дороги, вокруг которой беззаботно гремел птичий хор, было ошеломляющим. Водитель остановился и, не без опаски поглядывая на лес – всякое может быть, времена нынче лихие, – присел возле лежащей девушки, больше всего боясь, чтобы она не оказалась мертвой. С мертвяками связываться ох как хлопотно. Одними вызовами в милицию замучают. Лучше тогда сразу прыгнуть в машину и ходу отсюда, подальше от неприятностей. Но ведь надо убедиться сперва. А может, она живая? Нехорошо бросать тут человека в полумертвом состоянии. Да, люди вконец озверели, помощи ни от кого не дождешься. Скорее нож в спину всадят, чем помогут. Но не все же еще потеряли совесть. Добрыми людьми Русь-матушка на весь мир славится. Соображая все это и в душе жалея, что не поехал другой дорогой – поленился делать крюк, хотя это шоссе, будь оно неладно, все ухабами изрыто, точно после бомбежки, – водитель осторожно тронул ее щеку. Теплая. И грудь хоть и слабо, но шевелится. Дышит, значит.
– Эй, милая, – качнул водитель Наташу за плечо. – Живая?
Наташа слабо застонала, подтягивая сбитые в кровь колени.
– Ах ты, бедная, – запричитал шофер, пожилой кряжистый человек, сам вырастивший двух дочерей и имевший внучек почти такого же, как эта девушка, возраста. – Какой же гад тебя так… Ну, сволочи проклятые!
Присев, он подсунул руки под несчастную, легко поднял ее и почти бегом отнес к машине. Уложив на сиденье, заскочил с другой стороны, лихо развернулся и погнал машину в город, поддерживая Наташе голову, чтобы не билась на многочисленных выбоинах.
Через полчаса он был возле городской больницы и с криком ворвался в приемный покой, переполошив мирно дремлющих медсестер. Наташу, которая от сумасшедшей тряской езды окончательно потеряла сознание, положили на каталку и повезли в отделение реанимации. Дежурный врач, покачиваясь от недосыпа, привел ее в чувство нашатырем и узнал, пока больная вновь не отключилась, что у нее сломана шея. Был сделан рентгеновский снимок, по которому стало ясно, что шейные позвонки сильно смещены относительно друг друга, но перелома, даже компрессионного, нет. Вкатив ей изрядную долю успокаивающего, врач написал заключение, что доставленной в шесть сорок Орловой Наталье Андреевне, 1984 года рождения, оказана медицинская помощь и смертельная опасность ей не угрожает. После чего, поручив ее заботам медсестры, врач с облегчением ушел в свою каморку досыпать. Медсестра привычно обработала многочисленные царапины на руках и ногах забывшейся в глубоком сне Наташи и ушла к другим больным.
Пришедший в девять часов хирург шею ей слегка подправил, и две ловких сестры наложили на нее гипсовый корсет, в котором Наташа не могла даже чуть-чуть двинуть головой. Затем ее перевезли в общую палату, где лежали еще три пациентки, и оставили отдыхать.
Она проспала до обеда каменным, непробудным сном и проснулась оттого, что захотела есть. Молодой здоровый организм, несмотря ни на какие психологические потрясения, требовал своего. Она еще была очень слаба, еле смогла сесть на кровати и сходить в туалет, который, к счастью, был возле палаты. Сердобольные соседки, видя, что новенькая едва переставляет ноги и ходит по стенке, принесли ей из столовой тарелку рисовой кашицы и стакан жиденького компота из сухофруктов. Видя, что все это она проглотила в два счета, одна из них выделила ей пару печенюшек из собственных весьма скудных припасов, другая дала половину ссохшейся булочки, третья одарила яблоком и карамелькой. Отделение было травматологическим, и по летнему времени лежали тут в основном побитые сожителями нищие алкоголички, оттого и дары были такие бедные.
Наташа со слезами на глазах поблагодарила – от слабости слезы лились сами собой – и снова легла под одеяло. Пришла медсестра, сделала укол, и Наташа, закрыв глаза, поплыла по теплым волнам. Какое наслаждение лежать на мягкой кровати и никуда не ползти, ни от кого не удирать…
Несколько раз она громко вскрикнула во сне, и соседки, понимающе переглядываясь, жалостливо качали головами. Она не успела рассказать им, что с ней произошло, и они могли лишь догадываться. Это было непросто: ни синяков на лице, ни ссадин на голове. Вроде и не били ее так чтоб сильно. Но вот ладошки и колени ободраны, и шейка свернута. Ясно, словили где-то на природе пьяные бугаи, поставили на коленки, угрожая ножом или хоть и пистолетом, и охаживали кучей, пока она сознание не потеряла. А потом и шею свернули, чтоб следы скрыть. Это сейчас сплошь и рядом бывает, столько развелось насильников всяких, маньяков – страшно старой из дома выходить, не то что молодой и красивой. Вот только не приняли во внимание, сволочи, живучую бабью натуру. Шею-то свернули, да не до конца. Вот и оклемалась, сердечная…
