Похоже, речь моя произвела впечатление даже на низменную натуру домоуправов, поскольку они не двинулись с места, когда я умолк, и лишь тупо таращились на меня, словно пытаясь высмотреть во мне то, что так резко и бесповоротно отделяло меня от их жалкой породы. Я же лишь к концу своей речи спохватился, заметив сходство своей речи с монологом героя одной из драм Гете. Подозреваю, что и во время перепалки с Анной я не удержался и пустил в ход цитаты из веймарского гения. А что тут такого, собственно говоря? Эти старики умели выражаться ярко и доходчиво, так не лучше ли повторять их чеканные слова, нежели спесиво изрыгать самодельный словесный суррогат? Прежде чем чиновники опомнились, я подхватил сумку с самыми необходимыми в бродячей жизни вещами (эту сумку я всегда, то ли по привычке, то ли из суеверия, держал наготове), размашистыми шагами покинул квартиру и устремился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. По пути я размышлял о том, что Господь Бог, творя человека, не сумел сделать его гармоничным существом, ибо на примере Анны хорошо видно, насколько невыносимым грузом для большинства людей является их собственная душа, наилучший дар Бога. Душа поднимает голос, пытаясь заставить человека идти достойным путем, путем творчества, однако этот голос глушат всеми возможными способами: приобретательством и эстрадой, чтением детективов и спортом, дачными хлопотами и телевидением, женщинами и разгулом… Я мог бы без труда продолжить этот печальный список, но цепочка моих мыслей внезапно оборвалась. Знакомый двор, куда я вышел, выглядел как-то странно — не слышно было людских голосов, замерла в мертвенной неподвижности листва деревьев, солнечные лучи, казалось, стремились выжечь глаза, а тени сгустились, словно осколки ночи, и стали резкими, словно очерченные ножом. Я вдруг затрепетал, всей кожей почувствовав опасность — такого со мной не случалось даже в самые насыщенные покушениями дни. Видимо, любовь Анны и впрямь каким-то мистическим образом оберегала меня от вражеских козней — недаром я назло бесчисленным опасностям оставался цел и невредим, — а с нашим разрывом я лишился этого покровительства, и мое чуткое телесное естество сразу с ужасом ощутило свою беззащитность перед лицом врагов. А враги были близко — я заметил, что в чердачном оконце дома напротив замигали белые огоньки, возле моего уха свистнула пуля, но едва я нагнулся, собираясь пуститься в бегство, как страшный удар в голову швырнул меня на асфальт и помрачил свет дня в моих глазах.
Читатель, видимо, догадался, что я не был убит, а только ранен — иначе как бы я смог написать о происшедшем? Пуля не пробила череп, пройдя по касательной, однако, будучи выпущенной из мощного оружия, беспощадно сотрясла мой бедный мозг. В результате несколько дней я пребывал в глубоком забытьи, причинив масу тревог и волнений нашему редактору жизни — ведь именно Евгений подобрал мое бесчувственное тело, отвез его в больницу и затем не отходил от моей кровати, охраняя меня и следя за тем, как медицинский персонал исполняет свой долг по отношению ко мне. Даже в забытьи я порой слышал, как он распекает врачей, нянечек и медсестер. Возвращение из темной бездны, в которой я пребывал, происходило постепенно — вначале меня начали посещать разные смутные видения; мало-помалу они становились все отчетливее и уже не прекращались, следуя подряд друг за другом, однако я не буду их здесь пересказывать ввиду их бессвязности и того крайне эротического характера, который они со временем приобрели. Например, мне привиделось, будто я, обнаженный, купаюсь в теплом море с также обнаженной прелестницей и яростно преследую ее на мелководье, однако развить нужную скорость мне мешает мой напряженный уд. После изнурительной погони красавица наконец выбивается из сил и подпускает меня к себе, стоя на подводных камнях возле облепленной водорослями скалы. Я подплываю, заключаю красотку в объятия и затем начинаю с лихорадочной поспешностью пристраиваться к ней, неловкий от желания и от отсутствия надежной опоры под ногами. Внезапно камни уходят у меня из-под ног, я погружаюсь в воду с головой, и вода мгновенно наполняет мой разинутый в крике рот… К счастью, это видение, такое сладостное вначале и такое неприятное в конце, оказалось последним, поскольку я, почувствовав, что захлебываюсь, от ужаса очнулся. Открыв глаза, я увидел перед собой туповатого вида медсестру, весьма неловко вливающую мне в рот манговый сок, и услышал свой собственный кашель.
Евгений тут же отпихнул медсестру и собрался уже разразиться бранью по ее адресу, но внезапно заметил, что я открыл глаза, и испустил восторженный крик. Следующие два часа прошли в довольно докучных медицинских заботах: Евгений, носясь по больнице, словно комета, собрал вокруг моей кровати целый консилиум врачей, и по его настоянию я должен был рассказать эскулапам, что меня беспокоит. Меня же не беспокоило ничего, кроме крайней слабости, каким-то парадоксальным образом сочетавшейся с богатырской эрекцией. Кроме того, мне очень хотелось есть. Врачи сосредоточенно выслушали меня, пообещали прислать мне на ночь опытную медсестру, чтобы не дать гипервозбуждению перерасти в приапизм (этого их выражения я по своей тогдашней неопытности не понял), а до того порекомендовали мне усиленно питаться, однако избегать тяжелой и трудно перевариваемой пищи. Наконец мы с Евгением остались вдвоем, и он принялся меня кормить, словно огромного прожорливого птенца. Попутно он сообщил мне новости, которых накопилось не так уж много. Мои преследователи попытались было сунуться в больницу, но им пришлось удалиться с потерями, так как Евгений на подступах к больнице расставил своих людей. Вдобавок и персонал больницы поднял шум из-за перестрелок на их территории, газеты шум подхватили, и в итоге какое-то время я мог чувствовать себя в безопасности. Рассказав мне все это, Евгений внимательно посмотрел на меня: он заметил, что после кормежки я разомлел и глаза у меня слипаются. "Евгений, расскажите мне сказку", — пробормотал я капризно — положение больного нравилось мне тем, что давало право на капризы. Евгений тяжело вздохнул — подобных просьб ему еще не приходилось выполнять — но затем, наморщив лоб, собрался с мыслями и объявил:<<"Принцесса и гном" — сказка в стихах. Да-да, в стихах, — подтвердил он, видя мое удивление. — Я ведь немножко пописываю, только все как-то стеснялся вам сказать…>> Сгорая от любопытства, я приготовился слушать. Расказанную Евгением сказку я для удобства читателей я привожу здесь без всяких ремарок вроде "входит медсестра" или "медсестра выходит", поскольку они только затруднят восприятие, а само произведение ничем не обогатят. Итак, "Принцесса и гном".
* * *
Однажды в замке король могучий устроил праздник для всех дворян.
Все приезжали в костюмах пышных, огни сияли, гремел оркестр.
Король устроил все это дело лишь для принцессы, а сам-то он
Гораздо больше любил в теплице растить томаты и огурцы.
Но так принцесса к нему пристала, что очень скоро он проклял все
И, чтоб от детища отвязаться, издал о празднике он декрет.
Программа праздника в том декрете была расписана от и до,
Была насыщена та программа мероприятьями для гостей.
Помимо танцев и угощенья, перечислялись в программе той
Немало конкурсов, и концертов, и состязаний, и просто хохм.
Забыл сказать я, что было дело на Украине. Был сам король
Национальности непонятной и ридну мову неважно знал.
Но украинкой была принцесса: об этом в школе поведал ей
Физрук-красавец из Львова родом — он всех девчонок пересверлил,
Потом из школы куда-то делся — ходили слухи, что сел в тюрьму.
Принцесса москалей не любила — во-первых, физрук их очень ругал,
А во-вторых, когда от папаши она сбежала как-то в Москву,
То быстро кончилась вся поездка, ибо проклятые москали
Прямо на площади у вокзала ее обчистили в лохотрон.
Для повышенья культуры общей на праздник вызван был гном-поэт:
Поскольку гномов никто не любит за безобразье и склочный нрав,
Они частенько идут в поэты и в темных норах строчат стихи,
Чтоб вылезти затем на поверхность и всех стихами перепугать,
Напиться в стельку после концерта, подраться в каком-нибудь кабаке,
Бредовую ночь провести в кутузке и снова спрятаться под землей.
Забыл сказать я, что из Донецка был по рождению этот гном,
Но жил давно уж в московских недрах и был известен в узких кругах.
Стихи писал он не так уж плохо, как можно было б предположить,
Взглянув на горб его и ухмылку, свиные глазки и красный нос.
Хотя стихи никто и не слушал, поскольку выпить хотели все,
Однако, видя ужимки гнома, смеялась публика от души.
Короче, гном отработал номер, и все бы кончилось хорошо,
Но перебрал он горилки з перцем и стал принцессу на танец звать.
