— В Кенигсберге царя Петра встречал придворный церемониймейстер, весьма уважаемый муж, ученый, поэт. Так царь распорядился, чтобы тот привел ему уличную девку.
Голова короля высоко запрокинулась:
— Ха-ха-ха! Он ведет себя, как самый настоящий варвар, но думаю, что он не лишен обаяния.
Барон сдержанно улыбнулся. Ему хотелось посмотреть на реакцию девушки с веселыми глазенками, но в этом случае он мог накликать на себя гнев курфюрста.
— В Саардаме он ухаживал за служанкой трактира. Некоторое время женщина держала оборону, сдерживая натиск Петра, принимая его за обыкновенного плотника. Но когда царь Петр подарил ей пятьдесят дукатов, то она сдалась.
— Неужели русский царь может походить на плотника? — удивился Август.
— Своей одеждой русский царь никак не отличается от остальных людей, — уверенно отвечал барон. — Он носит очень простую одежду, какую предпочитают небогатые офицеры. Практически совсем не использует дорогих украшений. На одном из балов в Амстердаме, устроенном в честь русского посольства, он подошел к одной красивой даме и сказал, что покажет ей нечто такое, от чего ее душа наполнится счастьем. Дама немедленно последовала за русским царем, предвкушая романтическое приключение, но он привел ее в сад, где строился ботик и, сунув в руки рубанок, стал показывать, как следует обращаться с инструментами.
За спиной раздался сдержанный короткий смешок прелестницы. Барону очень хотелось посмотреть на выражение лица барышни, но мешал направленный на него взгляд саксонского курфюрста.
Август улыбнулся:
— Думаю, что дальнейшее учение продолжалось в более приватной обстановке. О чем еще говорят в Европе?
— Русский царь с большими причудами и совершенно дикого нрава. Он может переходить от меланхолии к необузданному веселью. В большом напряжении он держит всю свою многочисленную свиту. В нем живет ребенок, жадный до забав. Так, например, во дворце амстердамского бургомистра ему понравилась красивая дама…
— Понимаю, он пригласил ее на тайное свидание, — улыбнулся курфюрст.
— Если бы так, ваше величество. Он стал забавляться тем, что принялся за корсет ей кидать драгоценные камни.
— Ради этого можно и потерпеть. Русский царь умеет быть щедрым.
— Его щедрость граничит с необычайной скупостью. В Кенигсберге он расплатился с местной проституткой всего лишь несколькими монетами. А когда та стала возражать, заявив, что стоит значительно дороже, то ответил, что она не принесла ему удовольствия даже на эту сумму.
— Русский царь невероятно остроумен. Внимательно следите за русским царем, контролируйте каждый его шаг. Не исключено, что под маской простака скрывается изворотливый и хитрый ум, какого еще Европа не знала.
— Сделаю все от меня зависящее, ваше величество.
— Кажется, русский царь разговаривает на немецком.
— Разговаривает, но плохо. Знает еще и голландский, во всяком случае, может объясниться на уровне моряка.
— Русский царь весьма способный малый. Что ж, ступайте, — отпустил курфюрст барона легким кивком.
Дверь за бароном закрылась. Прошел месяц, как от графини Корф было получено последнее послание. Август всерьез опасался, что Луиза с ее авантюрным характером могла попасть в серьезный переплет. Следовало подыскать ей замену.
Август повернулся к девушке и, подарив ей одну из самых сердечных улыбок, спросил:
— Как вы относитесь ко мне?
— Вас невозможно не любить, ваше величество.
— Приятно слышать. Тогда сделайте вот что. Из-за любви ко мне и к Саксонии…
— Я готова на все, мой господин.
— Станьте возлюбленной русского царя. Неплохо было бы, если бы он забрал вас с собой в Москву в качестве трофея, — Август улыбнулся, сделавшись неотразимым. Весь его вид источал обаяние. Улыбка была одной из самых сильных сторон короля. — Думаю, что с вашими данными это будет несложно. Тогда я бы знал обо всем, что делается в его окружении. Вы ведь хотели служить при дворе?
— Да.
— Считайте, что это ваша служба. Скоро царь Петр прибудет в Дрезден.
Август опять улыбнулся. Вся Европа знает, что женщины — его главное оружие. Интересно, осведомлен ли об этом русский царь?
Глава 18 БАТЮШКА МОЙ, СВЕТ МОЙ ЯСНЫЙ
В Преображенском приказе князь Ромодановский засиделся дотемна. Поначалу делал внушение нерадивым, которые возводили хулу на государя, затем допрашивал истопника, готовившего заговор на здоровье государя, читал подметные письма. Когда устал, то повелел принести ведро браги. С питием оно как-то веселее вечерять, а когда уже было одолено четыре ковша и в голове бодро загудело, то к Федору Юрьевичу явился посыльный от князя Авдия Черкасского.
Перешагнув порог, он хрупкой тростиной переломился в поясе, привычно коснувшись кончиками пальцев пола, и, распрямившись, молвил бодро:
— Грамота тебе, Федор Юрьевич, от князя.
— Давай сюда, — не вставая с места, пожелал Ромодановский, протянув руку.
Посыльный расторопно пересек палаты и сунул в раскрытую ладонь скрученную грамоту.
— Брагу хочешь? — хмуро поинтересовался Ромодановский, глядя на отрока.
Губы юноши широко расползлись в благодушной улыбке:
— Только самую малость, а то в горле першит.
— Егорка, налей гостю хмеля, — распорядился князь Ромодановский.
Прибежавший Егор черпанул ковшом из бочки брагу и налил ее в пустой стакан, стоящий на столе.
— Твое здоровьице, боярин, — обхватил длинными пальцами стакан посыльный и жадно выпил угощение. — Ядреная, — довольно протянул он, утерев рукавом мокрый рот. — Такая, что аж глотку дерет. Иноземная водка послабже будет.
— На словах князь передал что-нибудь? — спросил Федор Юрьевич.
Скосив взгляд на брагу, стоящую в самом центре стола, посыльный отвечал:
— Сказал, что пусть Федор Юрьевич присмотрится к тем, кто прибыл в последние недели. Среди них могут быть лазутчики шведского короля.
— Ах вот оно что! Ладно, иди, — отмахнулся Федор Юрьевич. — Хотя постой… Как там в Стокгольме?
Махнув безнадежно рукой, посыльный отвечал:
— Маета одна. Скукотища! Бабы и то худые, подержаться не за что.
— Я не о том, болван! Что там о России глаголют?
— Говорят, что война с русскими будет… Вот только когда, неведомо, — развел он руками.
— Ступай!
Князь Ромодановский внимательно перечитал письмо. Князь Черкасский сообщал о том, что в Москву королем было отправлено доверенное лицо самого Карла ХII с особой миссией. Оставалось только выяснить, что это за лицо и что за миссия. За последний месяц в Кокуе осело восемь человек: пять мужчин и три женщины. Следовало присмотреться к ним повнимательнее.
Солнце спряталось за близлежащую церквушку, купола которой сделались темно-красными, будто пролитая кровушка. «Ну и почудится же такое! — Рука князя невольно потянулась ко лбу. — Посидишь тут в пыточной, позлодействуешь, так еще и не такое привидится!»
Из Преображенского приказа никто не уходил. Изба пустела только тогда, когда Ромодановский отправлялся в свой дом. Но часто бывало, что, перепив, он засыпал где-нибудь на топчане, а то и вовсе укладывался под дыбой. И тогда челядь, стесненная его присутствием, разбредалась по приказу в поисках удобных уголков для сна.
Время неумолимо приближалось к полуночи и, судя по огромному жбану с брагой, что был выставлен на столе, князь покидать приказ не собирался еще долго.
Дверь приоткрылась, и в проем просунулась кудлатая голова дьяка Назара Маршавина. Хлипенький, неимоверно худой, с синюшным носом, что выдавало большую страсть к зеленому змею, он тем не менее являлся доверенным лицом князя Ромодановского.
Дьяк обладал самой заурядной внешностью. Не опасаясь его присутствия, простой люд мог говорить что угодно. Никто и не подозревал о том, что невзрачный тип с испитым лицом внимательно вслушивался в речи, выискивая крамолу.
Многие из болтунов впоследствии оказывались в казематах Преображенского приказа, так и не догадавшись, какая именно нелегкая привела их сюда.
— С чем пришел?
Назар протиснулся в щель. Сгорбившись в почтении, заговорил вкрадчивым голосом:
— Третьего числа в доме игумена Сильвестра Медведева собирались подозрительные люди. Среди них немец Мюллер, а с ними еще один вновь прибывший…
Князь Ромодановский поморщился. Мюллер уже трижды заявлялся к царевне. Год назад, в обход Петра, он доставил ей письмо от саксонского курфюрста.
— Как фамилия прибывшего? — спросил Федор Юрьевич.
— Фамилию запамятовал, уж больно она заковыристая.
— Где он остановился?
— У трактирщика Ганса.
— Ох уж этот Ганс! — вздохнул Ромодановский. — Сколько он в Москве живет?
